На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Валентин Пикуль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Россия имеет свои особенности, – извинительно заметил Иконников перед Алисой. – Чувствую я, что гнетет вас что-то, и мучаюсь вместе с вами… Я не ошибся?
Женщина слегка кивнула ему, не подымая глаз.
– Не могу ли я помочь вам?
На глазах Алисы Готлибовны вдруг выступили слезы. Геннадий Лукич был растроган, но в этот момент за соседним столом разразился скандал: подошел купец-баржевик и шмякнул перед капитаном-нижегородцем сторублевую бумажку.
– Эвона! – сказал он щедро. – Чичас жертвую на мир, штобы, значит, не было у нас эфтих офицеров. Не будь офицеров – и воевать николи не станут!
Офицер, который оставался при своем чине и в крещенские морозы, треснул амфитриона бутылкой по голове. И тут же – только блеснули его шпоры – был спущен под обрыв. Геннадий Лукич взял Алису за руку, они пересели в глубь навеса.
Но теперь офицер лез наверх, хватаясь за кусты.
– А – Россия? – продолжал он спорить, крича из оврага. – Кто Россию от врагов внешних и внутренних… Ты, што ли, гнида суконная?
– Не будем обращать внимания, – предложил Иконников.
Алиса Готлибовна попыталась улыбнуться. В этот момент ей было очень жалко себя. Она ехала сюда, в Уренскую губернию, как в собственный наследный майорат, представляя себя в роли этакой Ивонны Бурже, где она будет только повелевать, а все вокруг будут ловить каждый ее вздох и восхищаться ею.
А вместо наслаждений в садах Семирамиды – скучная жизнь в громоздком доме, плохо отремонтированном, вечное отсутствие мужа, недобрые взгляды уренских дам. В довершение всех бед вчера ей предъявили неоплаченные счета, и несли эти счета, словно сговорившись, с утра до позднего вечера.
И теперь, когда ридикюль княгини разбух от страшных чеков, Алиса Готлибовна поняла, что случилось нечто непоправимое, бедный Serge никогда не простит этого расточительства, если узнает…
И молодая княгиня призналась:
– Геннадий Лукич, помогите мне… Я знаю, вы добры.
– Ради бога! Что вам угодно, княгиня?
В ответ прозвучала жалостливая просьба княгини Мышецкой, урожденной баронессы Гюне фон Гойнинген:
– Дайте мне денег. Пожалуйста…
Иконников медленно опустил бокал. Губы его, мокрые от лимонада, были розовые – словно подкрашенные. Он смотрел на Алису Готлибовну, всхлипывающую перед ним, как ребенок, и вдруг ему стало безумно хорошо, – так еще не было в жизни.
«Да, да, – закружились мысли. – Как же я раньше не подумал об этом? Ведь она, бедная, здесь совсем одна-одинешенька. Все ей чуждо, все непонятно в нашем волчьем Уренске…»
Иконников тоже ощущал себя в родном городе отрезанным ломтем, и его потянуло к этой женщине со всем пылом молодости.
– Алиса Готлибовна, – прошептал он, испытывая почти блаженство, – на сегодня мое дело стоит в России около двенадцати миллионов. Скажите только слово, и я…
Женщина торопливо раскрыла перед ним ридикюль. На стол посыпались скомканные счета. Ядовито синели химические карандаши, обслюненные на языках гостинодворцев.
– Вот и все, – сказала молодая княгиня.
Геннадий Лукич обалдело смотрел на эти шпаргалки чеков и вдруг стал хохотать – неудержимо и яростно.
– И это все? – спрашивал он, недоумевая. – И это все?.. Нет, вы скажите, княгиня: это… все?
– Все, – еле слышно ответила Алиса.
Иконников смял чеки в тугой комок, получился шарик, и он спрятал этот шарик в карман. Рука женщины, безвольно брошенная на стол, лежала перед ним – кверху ладонью, раскрытая, как лепесток.
Геннадий Лукич сдержался, чтобы не поцеловать ее.
– Об этом будем знать, – сказал он, – только вы и я…
Они допили лимонад и поехали дальше. Иконников увеличил скорость – теперь они летели в «ландолле» как на крыльях.
А на следующий день Осип Донатович Паскаль доложил Монахтиной, что по счетам губернаторши расплатился доверенный человек фирмы Иконниковых.
– Вот и хорошо! – сказала Монахтина. – А то придумал… князю отдать. Это – грубо!
Она поманила его к себе и раскрыла перед ним коробку, на дне которой пакостно шевелились желтые червяки, усеянные противными бородавками; червяки ползали один по другому, перепутанные волосами.
Паскаля так и отшибло от коробки.
– Фу! – сказал он. – Ну и гадость!
– Гадость? А ты попробуй, дружок, достать эту гадость. С ног сбилась, пока нашла. Пять рублей заплатила…
– Что хоть это такое? Зачем?
– Шелкопряд, – пояснила Монахтина обиженно. – Вот ты, мой друг, и поезжай сейчас в треповский лес. Распусти ее по деревьям, эту гадость… К осени-то, глядишь, и топор понадобится!
Паскаль восторженно раскрыл рот, упал на колени и подполз к женщине, восклицая:
– Конкордия Ивановна, слов нет… Вы – богиня, царица души моей… Вы – гений!
– Дурачок ты, Еська, – ответила Монахтина и залепила ему щелчок по лбу. – На еще! – И второй добавила, побольнее…
В губернии все было спокойно. Кочевое племя киргизов пока не двигалось с места, разбив кибитки вдали от города.
Еще ничего не было решено, но скоро уже решится.
3В сражении под Ляояном русские войска вновь понесли стыдное поражение, и теперь царю пришлось круто сменить курс: на место убитого Плеве был назначен министром внутренних дел князь П.Д. Святополк-Мирский – человек честный, либеральный, но слабый.
До Уренска докатились слухи, что новый министр выдвигает в основу своего правления принцип «доверия к обществу».
– Ну вот, – обрадовался Мышецкий при встрече с жандармом. – Видите, полковник, чем запахло? А вы еще утверждали, что в России нет и не может быть никакого общества!
– Бог с ним, с обществом, – отмахнулся жандарм.
Сущев-Ракуса был мрачен, как осенняя туча.
– Что с вами, полковник? – спросил его Мышецкий.
Жандарм ответил не сразу – с какой-то натугой:
– Да Витька Штромберг, подлец, куда-то пропал. В гостинице говорят, что и дома не ночевал.
– Ну и что же? Или он вам очень нужен?
Аристид Карпович, стоя напротив окна, развел руками, и вспомнился Мышецкому тот мужик, что пролетел когда-то мимо в полной тишине – навстречу гибели.
– Да, – сказал жандарм удрученно, – видит бог, как я старался. Все сделал… Но что-то хрустнуло у меня. Сбил я этих остолопов в кучу, создал организацию. Даже знамя выдал – знамя экономической борьбы.
– Так что же тревожит вас?
– Знаменосец мой, Витька Штромберг, куда-то провалился…
– Ну и плюньте на этого знаменосца. Союз взаимопомощи ведь остается, головка организации – в целости.
– Головка… – произнес жандарм, расхаживая. – Вам легко говорить, князь, коли вы всего не знаете. А в губернии появились уже первые лозунги. И – не экономические, а – политические… Головка-то в башку вырастает!
Сергей Яковлевич подумал и заговорил убежденно:
– Что ж, этого следовало ожидать… Ваш демагогический эксперимент, Аристид Карпович, даже в такой смелой форме (в смелости я вам не отказываю), с опорой исключительно на народные массы, все равно невозможен…
– Но почему? – выкрикнул жандарм.
– В силу самой исторической природы полицейского абсолютизма. И вы не учли, дорогой полковник, что наряду с вашей экономической организацией существуют в стране политические силы. Они взаимно соприкасаются… Я предупреждал вас об этом!
Аристид Карпович поставил перед собой стул и сел на него, как на коня, сложив грубые красные руки на спинку стула.
– Сергей Яковлевич, – сказал он, – а ведь мы с вами неплохо служили. Верно?
– Верно. За вами я был как за каменной стеной. И вы мне нравитесь, полковник.
– Сергей Яковлевич, – продолжал Сущев-Ракуса, – не скрою от вас правды: дела мои скверные. Какая-то сволочь копает под меня. И сильно копает. Вы должны помочь мне.
Мышецкий пораскинул умом – сказать или промолчать? И решил не таить: надо выручать жандарма, он человек полезный, действительно, с таким оборотнем, как за спиною у покойного Плеве, не страшно.
И князь Мышецкий выложил начистоту:
– А вы знаете, полковник, что капитан Дремлюга совсем не разделяет ваших методов и считает вас прямо опасным на должности, которую вы занимаете?
– Сукин сын! – выругался полковник. – Я же его и в люди вывел. Кем он был бы без меня?.. Живодер он, зубодробитель! Если бы не я, так он так и сидел бы в своем Задрищенске. Я вытащил его из грязи, научил тонкой работе… Теперь он пенки захотел снять? Здесь, в Уренске, все создано моими руками! Голое место было – пустыня, на филеров пальцем показывали, в глаза смеялись. А в участке только одно знали – зубы выбить!
Аристид Карпович встал и неожиданно попросил:
– Князь, вы должны отдать мне… Кобзева!
Нависло тягостное молчание.
– Я понимаю, – продолжал полковник, – вам это нелегко. Но Кобзев человек беспокойный, в каждую дырку лезет затычкой. Мне это надоело…
– Не кажется ли вам, Аристид Карпович, что вы придаете господину Кобзеву то значение, какого он в действительности иметь не может?
