Будни и праздники - Николай Бондаренко

— Да что с тобой?

От ласки Турсынгуль немного расслабилась. Приникла щекой к его плечу и, почти не размыкая губ, стыдливо призналась:

— Не могу я…

— Почему?

— Не моя это комната. И ребенок…

Точно услышав ее, Равшан завозился на кровати, зевнул, забормотал что-то, и Турсынгуль отпрянула от Николая, не сводя с сына настороженного взгляда. Однако мальчонка замолк, так и не проснувшись.

Николай плюнул в расстроенных чувствах:

— Значит, пока не вернешься в свою комнату, к тебе и подходить запрещено. А если ваш дом вообще не восстановят?

— Не мучай меня, а?

Это он-то мучает! Николай не знал, выругаться или рассмеяться от горького изумления. А Турсынгуль, сама расстроенная, сбитая с толку внутренним сопротивлением, которое не позволяло ей обнять Николая, говорила беспомощно:

— Пойми, Коля, я все прислушиваюсь, не ходят ли за дверью или за стенкой, они ведь тонкие, там все слышно… Что хорошего, Коля? Какая тебе радость?

— Радости мало, — не стал возражать Николай.

Они не замечали, что небо за окном стремительно превращается из голубого в серое, с красноватым отливом. Поднимался сухой и хлесткий ветер. Разогнавшись по пустыне, он все бесцеремоннее отрывал от земли и взметал над поселком рыжую пыль с песком. С таких вот душных и мутных вихрей и начиналось в Аланге лето.

Всего ожидал Николай, но только не слез Турсынгуль. Они заблестели на коротких густых ресницах, и вмиг ее лицо постарело. Никак не шло ей расстраиваться.

— Да отчего переживать? — улыбнулся он с подчеркнутой бодростью. — Как в песне поется: все еще впереди!..

Она пальцем смахнула слезы и виновато проговорила:

— Коля, но это не все, есть еще один вопрос.

— Валяй! Все уж сразу, как говорится, до кучи.

— Я серьезно, Коля…

Однако объяснить не успела: в коридоре затопали, кто-то легонько тронул ручку, несмело постучал. Турсынгуль метнулась к двери, откинула крючок. В комнату, улыбчивый, запыхавшийся, шагнул Сергей. Видно, не зная, с чего начать, протянул:

— Ну что? Поздравить, что ли? Или как? — И поскольку ни Турсынгуль, ни Николай ему не отвечали, выпалил странную новость: — А в поселке «сухой закон»! Говорят, штаб вчера решил… Хотел к вам с шампанским, а его нету. И водки — тоже.

Турсынгуль молча покивала: да, действительно, так решил штаб. Отвлекаясь на минуту от своих мыслей, Николай произнес с иронией:

— Вот узнают Михаил и такие, как он, про этот «закон» — и разнесут ваш штаб! С народом шутить опасно.

— Как-нибудь переживут, подумаешь, несчастье… — Хоть и не обрадовалась Турсынгуль пареньку, пришедшему не ко времени, но засуетилась вокруг него, приговаривая по-хозяйски: — Садись, Сережа, чай попьем.

Началась обычная утренняя сутолока с беготней за кипятком. Она злила Николая, потому что оттягивала незаконченный разговор с Турсынгуль. А тут еще Равшан раскапризничался, поскольку не выспался на непривычном месте. Чтобы его успокоить, Николай достал из шкафа «вертушку», поставил ее на подоконник, под солнце, и лишь теперь заметил, какая муть повисла в воздухе, заслоняя собой небо. Выходит, зря он принес прибор.

— Что это за штука? — спросила Турсынгуль.

— Да так, ерунда… — Он спрятал «вертушку» обратно в шкаф, проглотил остывший чай и кинул Сергею: — Ты извини, мы должны поговорить…

Тот поднялся, стараясь не смотреть на них. Они заняты друг другом, как и положено молодоженам, и рядом с ними ему пока нет места. Он независимо ответил:

— Я вас у штаба подожду! — и ушел до того гордый, что Турсынгуль сочувственно вздохнула, глядя ему вслед.

Проводив Равшана за порог, чтоб погулял немного, она пригласила Николая сесть рядом с собой, стесненная в движениях, точно ей что-то-мешало в одежде. Внезапно спросила:

— Где Сережа ночевал?

Прежде чем ответить, Николай прикинул, к чему она клонит, но не догадался:

— У комендантши на кухне.

— В углу, как собачонка, да? А Назырбай спал на досках, — повела Турсынгуль непонятное перечисление, — а Михаил — просто на земле. Ну и другие — тоже…

— К чему все это? — перебил Николай. Он не выносил, когда в разговоре появлялось что-то для него загадочное.

— Нам надо перебраться в палатку, Коля, — наконец, высказала она то, что больше всего ее волновало. Перевела дыхание и оттого, что Николай молчал, немного приободрилась. Улыбнулась просительно, как бы извиняясь: — Я подумала, Коля, как же так? Люди — без крыши над головой, а мы занимаем целую комнату в мужском общежитии. А ведь сколько ребят осталось на улице!.. Да еще и Сережку выставил!..

— Прошу извинить, никто его не выставлял.

— Ну да, он сам ушел на кухню, — торопливо закивала Турсынгуль, не давая ему времени обидеться на неосторожное слово. — Но это ничего не меняет! Не по-человечески получается, Коля. Ты посмотри: если вынести шкаф и тумбочки, здесь можно поставить еще три койки. Значит, будут жить пятеро, то есть почти половина ребят из нашей бригады. Хоть кому-нибудь, а поможем… И насчет нас я все обдумала! — Она тронула Николая за руку, чтобы не спешил возражать, пусть сначала оценит, какая она расчетливая. — Узлы сдадим в камеру хранения, Равшан поживет у комендантши, я договорюсь, заплачу, сколько надо… А мы с тобой, как вольные птицы, будем вдвоем.

— В палатке? — уточнил Николай.

— Ну да!

— Но это же все равно что на улице, — продолжал он с некоторой даже веселостью, чувствуя, однако, как от возмущения кровь приливает к лицу. — Вот ты опасаешься, что тут чего-нибудь услышат за тонкой стенкой. А там и опасаться нечего, там заранее известно, что услышат тебя аж на другом конце поселка! Брезент — одна видимость, не пропускает только воздух, все же другое — пожалуйста, слушайте, граждане.

— Зачем ты так?

— На правду нельзя обижаться, голубушка, грешно.

— Но это будет недолго. Я попрошу, нам в первую очередь дадут квартиру в новых домах, в конце концов, я столько лет в Аланге…

— Не уверен! — помахал он растопыренными пальцами перед носом Турсынгуль. — Пообещать-то, конечно, пообещают, а вот когда дом построят, много найдется желающих, особенно из начальства, уж ты мне поверь. Ради чего же мыкаться в палатке? Из каких таких соображений? Нет, так не пойдет. Не воображай, что я какой-то там злодей, или жадюга, или шкурник. Я за всю свою жизнь не накопил ничего, кроме этого… — пнул он пяткой оцарапанный бок чемодана, что выглядывал из-под кровати. — Но я не желаю ходить в недоумках! Глупо, понимаешь, глупо!.. Если уж мы с тобой сумели сюда вселиться, то давать задний ход нельзя. Засмеют ведь, если кому сказать! И эта комната проблемы не решает. Всех тут не разместишь, всех не осчастливишь. Так что кончай мудрить, очень прошу.

Видно, Турсынгуль задалась целью его ошеломлять: обняла и сбивчиво зашептала на ухо, откидывая голову назад, чтобы взглянуть на него широко раскрытыми глазами, казавшимися из-за близкого расстояния одним огромным черным зрачком:

— Но все можно уладить, я придумала, честное слово…

— Что придумала?

— Поговорю с комендантшей. — Николай ощутил кожей, какой горячей стала ее щека — застыдилась Турсынгуль того, что говорила: — Она будет нас к себе пускать, старуха — душевная, все поймет…

Не мог Николай не оценить такого дельного предложения, не мог не понять, чего стоило Турсынгуль все это произнести. Но согласиться с ней — значило обречь себя на «брезентуху», на фактически бездомное житье, вроде туристического, которое приятно лишь на время отпуска, да и то — для интеллигенции, мечтающей порастрясти жирок, а не для рабочего человека. Прямо из рук уплывало все, что только и могло сделать жизнь в Аланге сколько-нибудь сносной.

Впервые с тех пор, как приехал в поселок, Николай подумал о том, а не лучше ли уложить чемодан да завязать рюкзак и двинуть дальше по свету. Слишком муторно тут становится из-за всей этой кутерьмы и переживаний. Никакие деньги, даже самые крупные, не заменяют уюта и душевного равновесия.

Отстранив Турсынгуль, он проговорил так, будто не слышал ее сбивчивого шепота:

— Не будем выставляться дураками.

— Но как мне через себя переступить? — отчаялась она переубедить его, упрямого человека, который не видел очевидных вещей. — Я ведь людьми должна руководить! А с какой совестью?

— С обыкновенной. Ладно, — положил он конец бесполезному пока спору, — пошли, бригада у штаба ждет. День — большой, еще обсудим!..

Но обсуждать больше не пришлось. Когда пришли к штабу, всех мужчин из бригады направили разгружать прибывшие машины со стройматериалами, и Николай не видел Турсынгуль до самого вечера. Ну, а вечером, увидев, не стал разговаривать.

Произошло это так.

На разгрузочную площадку направились через центр поселка. Злился, сатанел горячий ветер, метавшийся по улицам Аланги, и стлались по земле, как степное пламя, космы рыжей пыли, а с тонких веток акации отчаянно рвалась в полет мелкая листва.