Будни и праздники - Николай Бондаренко

Однако Назырбай заговорил совсем о другом:

— Работать идешь? — Он кивнул в сторону грузовика. — Требуют каменщиков — делать тандыры и перекладывать печь в хлебном цехе.

— По утрянке завтра и двинем, — ничем не показал Николай, что разочарован самообладанием Назырбая.

— Сегодня просят поработать! Не слышал, что ли? Добровольная бригада…

Очевидно, руководители только что говорили об этом, и Назырбай недоумевал, как это Николай умудрился ничего не услышать. Объяснять ему, где был, Николай не собирался. Он улыбнулся, по-прежнему добродушный с виду:

— Рабочему человеку отдых полагается. Есть законы.

— А детям завтра что есть?

— Подвезут! Пацанятам — все условия, вплоть до Крыма…

Со стороны могло показаться, что стоят в толпе и мирно беседуют два приятеля. Они не повышали голосов, ни жестами, ни выражением лиц не обнаруживали взаимную неприязнь. Вот только неестественно застывшими были их позы — оба слегка пригнули головы, чтобы лучше слышать друг друга.

— Хлебную печь надо выложить огнеупором. Кто сделает, кроме нас?

— Найдутся! — Николай поднял в приветствии руку: — Утром встретимся. Так что передать бригадирше? — не удержался он от того, чтобы еще раз не попробовать вывести Назырбая из себя.

И почти добился своего. Назырбай посопел по своей привычке, переступил с ноги на ногу, готовый чуть ли не к драке, и, однако, усмирил себя. Видно, давняя и безнадежная тяга к Турсынгуль приучила его к выдержке. Он произнес неожиданное:

— Передай, что я ее жалею.

Такого ехидства Николай не ожидал. Не найдя, что ответить, он двинулся дальше сквозь толпу. Накапливалось в нем ожесточение: уж очень не любил Николай, когда не за ним оставалось последнее слово в остром разговоре.

Возле грузовика Турсынгуль не было. Властно расталкивая людей, он выбрался из толпы, начинавшей понемногу расходиться. С ревом проплыли мимо машины, доверху загруженные кипами палаток, кольями с железными наконечниками, похожими на копья. Солдаты весело кричали из кабин женщинам, что готовы для таких красавиц не только палатки соорудить. Те отмахивались от шутников, однако оживлялись, и неслось вдогонку машинам озорное:

— Как же, дожидались мы вас!..

Николай направился в общежитие, заранее убежденный, что и там не найдет Турсынгуль.

Прежде чем зайти в комнату, заглянул к комендантше на кухню, чтобы попросить горячего чаю, и едва не наступил на Сергея. В полутьме — электричества по-прежнему не было — горел только нежно-голубой венчик на газовой плите, — Николай разглядел, что паренек постелил себе матрац в углу, между дверью и плитой, и сладко сопит, подложив под голову вместо подушки телогрейку.

Значит, и здесь оправдался расчет Николая. Еще только ведя Турсынгуль в общежитие, он уже знал, что Сергей непременно уйдет из комнаты. Детдомовские, они — чуткие, когда дело касается товарищей. Да и как пареньку оставаться, если пришла жена друга?

Николай долго разглядывал его лицо, растрепанные, еще влажные после купанья волосы, пухлые губы. Умаялся за день паренек. На пожаре носился, как черт! И по металлическим лестницам, и по крыше. И ни разу не подбежал он к Николаю, чтобы узнать, как работается. Значит, еще помнил, какую неосторожность в словах допустил вчера Николай, и не простил. А жаль, он привязался к пареньку.

В комнате, на Сережкиной постели, спал Равшан. Еще раздраженный после разговора с Назырбаем, Николай ощутил злую досаду. До чего же лишний здесь этот несуразный, лопоухий мальчонка! Нечего ему делать в Аланге. Завтра же Николай отправится в штаб и вырвет для сына передового бригадира путевку в лучший санаторий. Пусть в Крыму набирается сил, жирком обрастает, а то худой до невозможности.

Оттого, что так легко отыскался выход из положения, Николай слегка подобрел, и Равшан уже не казался ему несуразным, и хотелось сделать для него что-нибудь хорошее, чтобы мальчонка с ним подружился, пока будет в Аланге.

С Николаем часто случалось такое: стоило ему придумать каверзу против человека, как он проникался к нему некоторой даже симпатией. По той причине, что редко испытывал злость к тому, кого обводил вокруг пальца. Просто человек мешал ему жить, и он отодвигал его в сторону. Аккуратно, без грубости и хамства.

Заодно придумалось Николаю, какой игрушкой подкупить Равшана. Нашарив на кухне спички, он отправился к школе.

Четырехэтажная громада чернела провалами пустых окон, и лишь на ее крыше слабо поблескивала в отсветах прожектора серебристая телевизионная антенна. Входная дверь была заперта. Николай влез в окно и уверенно взбежал по лестнице на третий этаж, в кабинет физики.

«Солнечная вертушка» стояла по-прежнему на подоконнике. Он чиркнул сразу несколькими спичками — лопасти даже не дрогнули. Тогда Николай скрутил жгутом кусок плотной бумаги, найденный под партой, и поджег его. Прибор не оживал. Не хватало света, чтобы заставить крохотные лопасти побежать по кругу. Казалось бы, дунь на них, невесомых, и они суматошно закружатся, но там, за стеклом, никакая сила, кроме солнечной, не стронет их с места.

В этом Николай внезапно увидел какой-то странный смысл. Нечто вроде того, что не ему тягаться с солнцем. Детские, конечно, мыслишки, такие родятся только в школе, да и то ночью, когда крадешь прибор.

7

Женские голоса донеслись до Николая как бы издалека. Он прислушался к ним в полузабытьи, все еще доказывая кому-то в зыбком сновидении, что, если его собрались проучить за какую-то девчонку, о которой ему ничего неведомо, то пусть не обессудят, Николай будет драться по-серьезному. Бесконечно долго он соображал, кто же это разговаривает в комнате, и вдруг сон как ветром унесло: говорила Турсынгуль! Значит, все-таки пришла, бросив распроклятую свою работу.

Он осторожно разомкнул веки.

Комнату заливала прозрачная голубизна раннего утра. В воздухе растягивались нити дыма, плывшие к распахнутому окну, по цвету такие же, как небо. Курили Турсынгуль с комендантшей, обе оживленные, словно отлично выспались. Только припухлость у глаз выдавала, что если они и спали, то час, а может, два, не больше.

В цветастом сарафанчике Турсынгуль выглядела двадцатилетней. Комендантше, наверное, казалось удивительным, что у такой молоденькой сын через год отправится в школу… Турсынгуль рассказывала о своей семейной жизни, и старушка поддакивала ей и вздыхала по поводу того, как не повезло новой жилице с первым мужем.

Подразумевалось, что со вторым все будет по-другому. Турсынгуль словно невзначай роняла, что он и работящий, и относится к ней с уважением. Комендантша в ответ доказывала, что мужчина и не вправе быть иным, раз намерен обзавестись семьей. В своем всегдашнем темно-коричневом платье, с седыми косичками, зашпиленными на затылке, старушка чем-то походила на бабку Николая. Ту, бывало, хлебом не корми, а дай порассуждать, какие нынче мужики пошли. Хорошая была бабка, единственная, кто жалел Кольку. Остальные просто терпели его рядом с собой.

Век бы слушал Николай этот разговор, да женщины заметили, что он проснулся, и комендантша моментально поднялась со стула.

— Извините, что разбудила! Отдыхайте, милые, есть еще время.

Едва закрылась за ней дверь, Турсынгуль пересела к нему на краешек кровати. Провела рукой по щеке, заглянула в глаза, серьезная и будто чем-то недовольная.

— Выспался?

— Лучше не бывает. А ты, небось, вкалывала на хлебной печи? Угадал? Тебе больше всех надо, да?

— А что делать, если печь лопнула? Люди, между прочим, спрашивали, почему тебя нет. Я сказала, что вы с Сережкой очень устали, но сегодня покажете высший класс. Не подведешь?

Приподнявшись, Николай обнял ее и с силой притянул к себе. Кроватная сетка прогнулась до пола, и Турсынгуль оказалась в ней вместе с Николаем, как в рыбачьем неводе, где ни повернуться, ни упереться во что-нибудь, чтобы выбраться. Он принялся целовать ее быстро и часто и ошеломленно заморгал, когда Турсынгуль все же удалось освободиться от него и встать.

Она постояла над ним, зажав в кулаке отвороты расстегнутого на груди сарафанчика, затем медленно подошла к двери и накинула на скобу крючок. Но не вернулась к Николаю, а села за стол и с каким-то непонятным выражением посмотрела на него.

— Ты что? — отрывисто спросил он.

Турсынгуль неопределенно повела плечами, отворачиваясь к окну. Николай вскочил с постели, подошел к ней, обнял. Ощутил, как напряженно она держится, и погладил по смоляным волосам:

— Да что с тобой?

От ласки Турсынгуль немного расслабилась. Приникла щекой к его плечу и, почти не размыкая губ, стыдливо призналась:

— Не могу я…

— Почему?

— Не моя это комната. И ребенок…

Точно услышав ее, Равшан завозился на кровати, зевнул, забормотал что-то, и Турсынгуль отпрянула от Николая, не сводя с сына настороженного взгляда. Однако мальчонка замолк, так и не проснувшись.