Первородный грех - Филлис Джеймс

Чуть поколебавшись, она ответила:

— Почему бы и нет? Что вы предлагаете?

— «Город Рамсгейт». Удобно и вам, и мне. Встречу вас там через двадцать минут.

44

Кейт поставила машину в конце Уоппинг-Хай-стрит и прошла оставшиеся ярдов пятьдесят до паба «Город Рамсгейт» пешком. Когда она уже подходила к пабу, навстречу ей из проулка, ведущего к Старой лестнице, вышел Дэниел. Он сказал:

— Как по-вашему, пираты оставались живы после того, как их привязывали к сваям при низкой воде и оставляли так до тех пор, пока над ними не пройдут три прилива?

— Вряд ли. Я думаю, их все-таки сначала вешали. Пенитенциарная система в восемнадцатом веке была, несомненно, варварской, но не настолько же!

Они толчком открыли дверь и очутились в многоцветном сверкании и воскресном веселье лондонского паба. Узкое помещение таверны семнадцатого века было набито людьми, и Дэниелу пришлось протискиваться и проталкиваться к стойке, чтобы взять себе пинту, а Кейт — полпинты чаррингтонского эля. В конце зала, у самой двери в сад, мужчина и женщина поднялись со своих мест, и Кейт успела их занять. Если Дэниел хотел поговорить, а не только выпить, этот паб был не менее подходящим местом, чем любое другое. Здесь было чисто и опрятно, но стоял страшный шум. На фоне несмолкаемых разговоров и неожиданных взрывов смеха они могли поговорить так же спокойно, как если бы остались в пустом пабе вдвоем. Настроение у Дэниела было необычное, она это сразу почувствовала и подумала, что, может быть, он звонил ей потому, что ему больше нужен спарринг-партнер, собеседник, с которым можно хорошо поспорить, чем сотоварищ по выпивке. Но его звонок пришелся весьма кстати. Элан так и не позвонил, и теперь, когда квартира была почти в полном порядке, соблазн позвонить ему, увидеться с ним еще раз до его отъезда был слишком велик, чтобы чувствовать себя спокойно. Она обрадовалась возможности уйти из дома, подальше от соблазна.

Вполне вероятно, что настроение Дэниела испортилось из-за бесполезной работы в издательском архиве. Ей предстояло заняться тем же самым назавтра, и скорее всего со столь же малой надеждой на успех. Но если то, что вытащили у Этьенна изо рта, действительно было кассетой, если убийце и правда было необходимо объяснить своей жертве, почему его завлекли в смертельную ловушку, тогда мотив убийства мог действительно крыться в прошлом, даже в далеком прошлом: давний грех, воображаемая несправедливость, тайная опасность. Решение проверить старые записи хоть и было продиктовано интуицией А.Д., но, как и все его интуитивные решения, оно опиралось на здравый смысл.

Уставившись в кружку с пивом, Дэниел сказал:

— Вы ведь работали вместе с Джоном Мэссингемом по делу Берроуна, да? Он вам понравился?

— Он хороший детектив, хотя и не такой хороший, как сам о себе думает. Нет, он мне не понравился. А что?

Дэниел на вопрос не ответил, но продолжал:

— Мне тоже. Мы оба были сержантами в убойном отделе. Он звал меня «еврейчик». Предполагалось, что я этого не услышу: он, видимо, считал, что не слишком прилично оскорблять человека в лицо. Точные его слова вроде были «наш умный маленький еврейчик», только я почему-то не думаю, что это звучало как комплимент.

Она ничего не сказала, и он заговорил снова:

— Если Мэссингем употребляет выражение «когда я продвинусь», понимаешь, что он не имеет в виду «когда стану главным суперинтендентом».[101] Он говорит о том, что унаследует папочкин титул. Главный констебль,[102] лорд Дангэннон. Невредно. Он своего добьется раньше любого из нас.

«Уж точно раньше меня», — подумала Кейт. С ее точки зрения, честолюбие должно руководствоваться реальностью. Кто-нибудь когда-нибудь обязательно станет женщиной — главным констеблем. Возможно даже, что она. Но глупо на это рассчитывать. Похоже, она пришла в полицию лет на десять раньше, чем нужно.

— Вы добьетесь этого, если очень захотите, — сказала она.

— Не уверен. Не так легко быть евреем.

Она могла бы возразить, что и женщине не так-то легко приходится в махистском[103] обществе полицейских, но на это жаловались все, и ей не хотелось хныкать при Дэниеле.

— Незаконнорожденной быть тоже нелегко.

— А вы незаконнорожденная? Мне казалось, это сейчас даже модно.

— Не для таких, как я. Но быть евреем тоже модно. Во всяком случае — престижно.

— Не для таких, как я.

— А почему это трудно?

— Нельзя быть жизнерадостным атеистом, как другие. Постоянно чувствуешь, что должен объяснять Богу, почему ты в него не веришь. А еще у тебя есть еврейская мама. Это очень существенно. Входит в комплект. Если у тебя нет еврейской мамы, то ты не еврей. Еврейские мамы хотят, чтобы их сыновья женились на хороших еврейских девушках, рожали им еврейских внуков и ходили вместе с ними в синагогу.

— Ну, эту последнюю обязанность вы могли бы выполнять, не слишком насилуя свою совесть, если у атеистов она имеется.

— У еврейских атеистов — имеется. В том-то и беда. Давайте выйдем, посмотрим на реку.

За таверной был небольшой сад, откуда открывался вид на Темзу; в теплые летние вечера он бывал переполнен людьми. Но в этот октябрьский вечер не очень многим из завсегдатаев паба хотелось выбираться в сад со своими кружками, и Кейт с Дэниелом вышли в прохладную, полную речных запахов тишину. Единственный фонарь на стене таверны освещал перевернутые вверх ножками садовые стулья и большие горшки с геранями, чьи жесткие стебли переплелись друг с другом. Пройдя к низкой стене, отделявшей сад от берега, они оба поставили на нее свои кружки.

Помолчали. Вдруг Дэниел сказал:

— Не поймать нам этого парня.

Кейт спросила:

— Откуда такая уверенность? И почему — парня? Это могла быть женщина. К чему такое пораженчество? А.Д., наверное, самый умный детектив во всей стране.

— Да больше похоже, что мужчина. Разобрать и снова поставить на место газовый камин — это все-таки мужская работа. Ну, в любом случае предположим, что это мужчина. Нам его не поймать, потому что он так же умен, как А.Д., и у него есть одно огромное преимущество: вся наша система уголовного правосудия — на его стороне, а не на нашей.

Это была хорошо знакомая ей досада. Прямо-таки параноидальное недоверие Дэниела к юристам казалось одним из его навязчивых пунктиков, таким же, как и неприятие сокращенного имени «Дэн». Она уже привыкла к его жалобам о том, что система уголовного правосудия озабочена не столько осуждением виновных, сколько выстраиванием хитроумной и выгодной адвокатам полосы препятствий, на которой защитники могли бы продемонстрировать свои интеллектуальные достоинства.

— Тоже мне новость, — возразила она. — Система уголовного правосудия отдает предпочтение уголовникам вот уже сорок лет. Это факт, с которым нам приходится жить. Глупцы пытаются бороться с этим, подтасовывая улики, когда сами вполне уверены, что схваченный ими человек действительно виновен. А это лишь дискредитирует всю полицию вообще, ведет к освобождению виновных и провоцирует такое законотворчество, которое склоняет весы еще больше на сторону тех, кто против обвинительных приговоров. Тебе это известно, нам всем это известно. Так что единственный выход — добыть настоящие, честные улики и добиться, чтобы они выстояли в суде.

— Хорошие улики в по-настоящему серьезном деле добываются с помощью информаторов и «кротов». Господи, Кейт, вы же это и сами знаете. Но ведь теперь мы обязаны сообщать эту информацию защите заранее и не можем делать это, не подвергая риску жизнь людей. Вам известно, сколько крупных дел пришлось за последние полгода прекратить только в столполе?

— С нашим расследованием такого не случится, будьте уверены. Когда получим улики, мы их предъявим.

— Но мы их не получим, вот увидите. Только если кто-то из подозреваемых сломается. А они не сломаются. Все доказательства у нас косвенные. У нас нет ни единого факта, который можно прицепить к кому-то одному из этих людей. Каждый из них мог это сделать. И один — сделал. Мы могли бы сварганить дело против любого из них. Но оно даже до суда не дойдет. ДГО[104] отвергнет наши материалы с порога. А если и дойдет до суда, вы представляете, что сделает с нами защита? Этьенн мог пойти в этот кабинет по своим личным делам. Мы не сумеем доказать, что это не так. Он мог искать что-то в архиве. Хотел проверить какой-нибудь старый контракт. Не собирался там долго задерживаться, поэтому оставил пиджак и ключи у себя внизу. Затем он находит что-то интересное, чего найти не ожидал, и усаживается, чтобы это внимательно просмотреть. Чувствует, что ему холодно, захлопывает окно, оборвав при этом шнур, и зажигает камин. К тому времени, как он начинает понимать, что происходит, он уже настолько утрачивает способность ориентироваться, что не может добраться до камина, чтобы его выключить. И умирает. Потом, несколькими часами позже, зловредный шутник обнаруживает труп и решает добавить к тому, что является на самом деле обычным несчастным случаем, штришок патологически-отвратительной тайны.