Полведра студёной крови - Артем Мичурин

– Сколько себя помню, меня все называют Коллекционером, если отбросить период далёкого детства. А в чём нас обвиняют?

– Вас? – удивился Малай.

– Вы захватили меня вместе с моим товарищем…

– Товарищем… хм. – Следователь вернулся за стол. – Я бы не назвал этого второго вашим товарищем. Скорее корешем или как там у вас называют подельников.

Я постарался изобразить на своём лице крайнюю степень удивления, что наверняка получилось очень натурально, а Малай продолжал: – Некто Ткачёв Алексей Иванович утверждает, что вы с помощью шантажа и обмана заставили его вступить с вами в преступный сговор с целью расхищения государственной собственности.

– Чего?

– Ткачев также характеризует вас как маньяка и серийного убийцу. Он утверждает, что по пути к объекту № 075 вы вырезали целую деревню, населённую одной из народностей Крайнего Севера, а также подожгли тайгу, уничтожив тем самым насколько тысяч гектаров леса.

– Чего?!

– Вот, ознакомьтесь с показаниями вашего подельника. – Следователь взял картонную папку, лежащую на зелёном сукне стола, открыл её и протянул мне несколько листков отпечатанного на машинке текста. В нём вычурным казённым языком говорилось, что я по наущению некоей религиозной секты отправился в путь с целью незаконно завладеть государственным имуществом, хранящимся на объекте № 075, неся по дороге разрушения и смерть мирным жителям городов Березники, Соликамск и прочих. Кажется, я понял, что напарничек свалил на меня всё, что можно, дабы выглядеть на моём фоне невинной овцой. Но, по-моему, он перестарался. Нахуя было обвинять меня в скотоложестве и содомии, если это всё грехи Красавчика, а никак не мои? Ещё этот гад заявил, что именно я заставил его и его друзей пить человеческую кровь, после чего умертвил этих друзей одного за другим в течение нескольких дней. Там, на этих листочках, много чего было написано. Бумага всё стерпит. Я – нет.

«Да они здесь все ебанутые!» – первая же мысль о местных обитателях, возникшая у меня после прочтения этого опуса. Кажется, я это не подумал, а произнёс вслух, вскочив на ноги, потому что Малай сразу нажал на кнопку под столешницей, и в комнату ввалились два дюжих молодца.

– Уведите, – скомандовал следователь конвоирам.

Обратную дорогу я вообще не запомнил. Ярость застилала глаза настолько, что помешала мне подписать подсунутый Малаем протокол допроса.

Ну, Ткач, ну, сука!

В тюремном блоке между тем произошли изменения. Тощего нигде не было видно, а толстяк выглядел таким довольным, будто съел своего напарника на обед. Теперь вертеть башкой мне уже не запрещали, и я спокойно рассмотрел пустующие камеры. Ткача здесь не было. Зато в моей каморке на верхних нарах лежал, согнув ноги в коленях, какой-то старичок.

…Когда говорят, что человек ко всему привыкает, всегда имеют в виду кого-то другого, а не себя. Жрать баланду, валяться на драном матраце сутки напролёт и всё это время чесаться от вшей может войти в привычку только у конченого урода. Поначалу здесь у меня были два развлечения: вылавливать червей и насекомых из казённой жратвы и трепаться с новоявленным соседом. Но очень скоро второе превратилось из развлечения в наказание, потому что выудить из старикана что-то полезное и даже просто что-то интересное было гиблым делом. Как я только ни старался, как ни разводил старого хрыча на интересующие меня темы, тот всё время соскакивал с крючка и выворачивал разговор на новые рельсы, чем всё больше утверждал меня в мысли, что казачок-то засланный. За три дня в перерывах между редкими допросами и приёмами, прости господи, пищи мне не удалось ничего узнать ни о размерах и устройстве хранилища, ни о составе его жителей, ни о хранимых запасах. Зато Максимыч, как он представился, прожужжал мне все уши о порядках, законах и обычаях этого места. Из его рассказов выходило, что живут тут практически при военном коммунизме. Жратвы, одёжки и прочего мало, но всем всего поровну. За малейшую провинность преступника ждёт суровое наказание, но есть нюансы. Вот об этих нюансах Максимыч и трындел без устали. Типа если начнёшь сотрудничать со следствием, признаешь вину, раскаешься и пообещаешь вести себя хорошо, то тебе скостят срок и вообще всё будет в шоколаде. Когда же я его спросил о грозящем мне наказании, старик, пожевав губу, ответил:

– Оно, конечно, дело серьёзное, и тебе светит вышка, но при определённых обстоятельствах могут заменить на ссылку или работы.

– Это наверх, что ли? – оживился я.

– Не. Наверх – это вышка. Голышом на морозе ещё никому выжить не удалось. А ссылают у нас за предел. В нежилые уровни то есть. Там выживают… иногда… говорят. Но я бы на твоём месте постарался сделать так, чтобы присудили работы.

– Каким образом?

– Ну, уж это тебе виднее. Расскажи там, зачем на самом деле сюда шёл, откуда узнал о хранилище, сколько ещё людей с тобой было, где они все сейчас, тогда следак запишет в дело, что ты очень хороший человек, и на суде тебе будет поблажка.

Да, да, да!

После этих слов мне стало окончательно ясно, что никакой Максимыч не библиотекарь, которого запихнули сюда за то, что он давал местным неправильные книжки, и через пару дней, выписав месяц принудительных работ, его вынут отсюда.

Казачок-стукачок ты, Максимыч. Или как там тебя на самом деле.

Другой на моём месте придушил бы старика подушкой после таких выводов, но мне было похуй. Я был готов обещать этим пизданутым всё что угодно и каяться во всех смертных грехах, но только в обмен на хорошую жратву. О чём и сказал Малаю на очередном допросе на следующий день. А старичку я всё-таки свернул шею, заявив охраннику, что старый мудак упал с верхнего яруса нар во сне. Но сделал я это не из неприязни к стукачам, а потому, что старый пердун регулярно портил воздух и терпение моё лопнуло.

На следующий день весь красный от злости Малай услышал всё, что хотел: и о засадном полке, затаившемся неподалёку в ожидании отмашки от нас с Ткачом, и о многолюдной экспедиции из Обители, которая обязательно нагрянет сюда как только, так сразу, и ещё много всякой ерунды, в том числе и про наших союзников из Соликамска и Карпинска. Пусть суки испугаются, а у меня будет время, чтобы придумать, как свалить из этого паскудного местечка. Пусть там будет хоть ссылка, хоть работа, хоть вышка в их понимании. Там, наверху, разберёмся, кому в сугробе лежать, а кому дальше портить этот мир своим существованием.

Всю ту пургу, что я нёс вначале, Малай выслушал не моргнув глазом, а вот насчёт карпинских заинтересовался.