Ангел света - Джойс Оутс

«Ты никуда не ездишь одна? — повторила Кирстен, пораженная странной интонацией в голосе матери. — Но… как это понимать? Почему ты это сказала?»

«Потому что это правда», — ответила Изабелла.

«Но… я не понимаю».

«Поймешь».

Кирстен долго стоит, сжимая телефонную трубку и обливаясь потом, не в силах вымолвить ни слова. Она знает, думает Кирстен, она знает, что мы с Оуэном задумали. Кирстен крепко вцепилась в телефонную трубку, сердце ее так колотится, что она боится потерять сознание, затем, успокоившись, она решает — нет, должно быть, я не так поняла; просто она боится, просто боится — всего.

А Изабелла продолжает разговор — весело, по-матерински и убежденно: ведь в конце-то концов, она просто предлагает проехаться, приятно провести вечер, мать с дочерью — что тут анормального?.. Никакой ненависти, никакой подозрительности, никакого сознания опасности.

«Я заеду за тобой приблизительно на закате. Это у нас займет не больше одного-двух часов, — сказала она ласково, как если бы Кирстен снова стала маленькой девочкой, которая из упрямства отказывается от удовольствия. — Это сюрприз, — сказала Изабелла. — Так на закате».

«На закате, — нервно рассмеявшись, повторила Кирстен. — Почему ты делаешь на это такой упор? Странная манера назначать свидание».

«Потому что я уже не помню, когда теперь садится солнце, — сказала Изабелла, — а наш сюрприз связан с закатом солнца. С наступлением сумерек».

«Что же это за сюрприз?» — спрашивает Кирстен.

«Это ведь уже не будет сюрпризом, если я тебе все расскажу, верно? — сказала Изабелла. И «веселые» нотки в ее голосе перешли в тихий наигранный смешок. — Давай мы заедем за тобой, Кирстен, это всего на какой-нибудь час или два, здесь, по соседству, я обещаю тебе не спрашивать про Оуэна и не пытаться увезти тебя домой… Я думаю, сюрприз покажется тебе очень красивым».

«Ты так думаешь», — бормочет Кирстен.

И вот теперь у нее на глазах раскрываются цветы, и они действительно красивы, в них есть что-то совершенно необыкновенное, и Кирстен снова видит себя ребенком, разглядывающим тропические растения в ботаническом саду, Мори держит ее за руку, и нет никакой Изабеллы нет Оуэна воздух теплый густой и влажный там огромные каучуковые гигантские папоротники с такими чудесными острыми листьями она прижимается к одному из них лицом и чувствует лбом легкое покалывание — покалывание которое отдается во всем ее теле и хочется смеяться и чихать.

Она пересчитывает цветки. Четырнадцать. Из них десять уже раскрылись или почти раскрылись. Растение действительно из породы кактусов — это ясно, оно футов на семь возвышается над своим глиняным горшком (который вкопан в землю). Довольно уродливое. Собственно — она немного отступает, чтобы лучше судить, — даже чудовищное. Каждый отдельный цветок прекрасен, но само растение, подпертое палками, чудовищно.

— Прекрасный урод, — шепчет Кирстен.

Она окидывает взглядом террасу, слегка склонив голову, быстро переводя взгляд с одного на другого. Высокая тоненькая Кирстен Хэллек. Дочь таких-то. Да, такая жалость, верно. Но она уже поправилась. Явно поправилась. На ней белые брюки, обтягивающие маленькие высокие ягодицы, и красная кофточка — из тех тонких муслиновых вещиц, что распродают по дешевке на «восточных» базарах; ворот как бы ненароком распахнут, обнажая тощую шею и рождение маленьких бледных грудок. Даже самые доброжелательные родственники и друзья семьи, как и прочие вежливые лгуны, не могли бы сказать, что Кирстен «снова» стала прехорошенькой, но ее лицо словно вырезано скупым резцом — острые скулы, в упор смотрящие осуждающие глаза — и привлекает внимание даже случайного наблюдателя. Такое впечатление, что она жестко контролирует свои действия, сдержанна, до озверения спокойна. Когда волосы падают ей на глаза, она отводит их назад таким медленным жестом, что он кажется заученным…

— Красивый урод, — повторяет Кирстен с улыбкой.

Это будет сюрприз, обещала ей мать. Для тебя.

Для меня, мамочка? Для меня?

Для тебя.

Для меня, мамочка?.. И больше ни для кого?

Для тебя, душенька, и больше ни для кого.

И тыне сердишься на меня, ты не хочешь меня наказать?..

Ну, детка моя, с чего бы вдруг мне тебя наказывать?.. С чего вообще кому бы то ни было тебя наказывать?

Жестокая Изабелла, коварная, ехидная Изабелла, возможно, она была тайной свидетельницей того, что происходило в тот день на квартире у Ди Пьеро, возможно, она слышала испуганные всхлипывания Кирстен — или Тони потом забавы ради рассказал этот эпизод своим вашингтонским друзьям?.. Храбрая маленькая, худенькая маленькая девственница Кирстен Хэллек, заставившая себя все выполнить и не поморщиться, не разразиться потоком детских слез, хотя потом все это было.

Ди Пьеро пришел в ярость. Ди Пьеро все это отнюдь не забавляло: она ведь не сдержала обещания не плакать; а кроме того, несмотря на всю свою браваду, она и вела себя далеко не лучшим образом. Уходя же, она не без яда заметила, что знает теперь, почему Изабелла называет его «красивой свиньей», — правда, она не понимает, при чем тут «красота».

«Не ставь себя на одну доску с твоей матерью, моя дорогая, — лениво протянул Тони, даже не трудясь проводить ее до двери, — вы с Изабеллой — из разных лиг».

Сегодня, ближе к вечеру, в обычное время Оуэн позвонил ей, чтобы спросить, нет ли чего-нибудь «новенького», и Кирстен чуть не захлебнулась от волнения, ибо как раз сегодня ей наконец было что ему сообщить.

— Мы сегодня вечером выезжаем вместе, — сказала она. — Изабелла и я. И ее дружок.

— Это куда же? — спросил Оуэн. Нетерпеливо и слегка — или, может, ей только показалось? — ревниво.

— Какой-то сюрприз, сказала мамочка. Скорее всего где — то в округе вечеринка. А может, она откопала какого-то моего старого «приятеля»… или из Миннесоты неожиданно приехал кто-то из Кунов, с которым она не знает, что делать… или, может, мы втроем будем плавать голышом в бассейне. Один из вариантов времяпрепровождения нашей семейки в ядерный век.

Она умолкла. Оуэн сказал:

— А может, это для того, чтоб увидеться с ним — ты не думаешь?

Кирстен думала о такой вероятности. Такой возможности. Но она отбросила эту мысль — ерунда.

— Сомневаюсь, — досадливо сказала она: ведь они с Оуэном уже столько раз говорили на эту тему. Это не должно быть сейчас предметом их обсуждения. Их стратегией.

— Они наверняка переговариваются по телефону, — сказал Оуэн. — Я уверен, она все рассказала ему обо мне… все, что ей известно. Возможно, он даже велел кому-то следить за мной… Ули считает, что скорей всего это так.

— А Ули не знает точно?

— Он же не может знать все.

— Я думала, может, — сказала Кирстен. — Я думала…

— Давай переменим тему, — сказал Оуэн, — мы же говорили об Изабелле и Нике и о том, разговаривают ли они по телефону, и что ты, если б вернулась домой, могла бы записать их разговоры. Ты могла бы многое нам облегчить.

— Это идея Ули, — заметила Кирстен, — не так ли?

— Я не хочу сейчас о нем говорить, — сказал Оуэн.

— Ты не заставишь меня вернуться домой и жить в этом… в этом месте, — сказала Кирстен. Секунду-другую она молчала, потом заметила, что и Оуэн дипломатично молчит, а она научилась уважать его молчание. (Она ни разу не встречала этого Ули, приятеля Оуэна, и не знала его фамилии. Но она не сомневалась в его существовании, ибо в ее брате произошли поразительные перемены. «Ули, Ули, что это за имя — иностранное? — спросила Кирстен. — Оно звучит как… шведское?.. Он что, иностранец?.. Кто-то из посольства?») — А почему бы тебе самому туда не вернуться? — пылко парировала она.

— Ты же знаешь, что я не могу, — сказал Оуэн.

— Почему?

— Не могу.

— Да почему, черт подери?

— Я переступлю порог этого дома, только чтобы… чтобы в последний раз засвидетельствовать ей мое почтение, — спокойно произнес Оуэн. — Ты это знаешь.

Кирстен это знала. Но ей необходимо было снова это услышать.

Ах, снова, и снова, и снова!..

Трезвость суждений брата распаляет ее. Какую таинственную ведет он теперь жизнь. Дисциплинированную. Чистую.

Кирстен знает о его плане, о данной им клятве и тем не менее по-детски тянет:

— Ну… я тоже не могу, не могу находиться с ней под одной крышей, ты представляешь себе — есть вместе с ней!.. И с ее любовником, или телохранителем, или кем там еще. И этот генерал Кемп — он ведь по-прежнему навещает ее: санитар привозит его на машине, затем вкатывает в дом на коляске — все это слишком нелепо. Не требуй от меня поступков, на которые ты сам не способен. Только ради того, чтобы следить за ней и Ником… И потом, она слишком умна — не станет она при мне говорить по телефону, не станет говорить с ним. Они, видимо, встречаются где-то в другом месте. Или звонят из других мест. Она знает, что мы знаем, и… ну, словом, знает.