Ангел света - Джойс Оутс

Изабелла произносит неуверенно, забрасывая крючок с наживкой:

— А вот мой муж ничуть не возражает против генерала. Он ни капельки не ревнует к нему. Мори, как и мне, жаль старика: он человек достаточно великодушный и жалеет всяких несчастненьких.

— Мори не бывает дома, когда ты устраиваешь свои приемы, это ведь так удобно, что Мори отсутствует, — говорит Ник. И тут же, словно не сознавая, что противоречит себе, добавляет: — Нет, он возражает. Очень даже возражает. Не обманывайся на этот счет.

— Он что, говорил тебе, что возражает? — спрашивает Изабелла.

Ник молчит.

— Он тебе это говорил? Вы с ним меня обсуждаете? — как бы между прочим спрашивает Изабелла. — Мне просто любопытно, я не могу представить себе, чтобы ты и Мори говорили о чем-либо, кроме вашей драгоценной работы.

Ник передергивает плечами и уклончиво замечает:

— Мы говорим о самых разных вещах. Мы ведь человеки.

— «Человеки»?..

— Я хочу сказать — мужчины, мужья. А мужчины — такие же люди.

— И вы говорите обо мне, говорите о Джун? — спрашивает Изабелла.

— О Джун — редко.

На лице Изабеллы мелькает грустная ублаготворенная улыбка. И она ловко меняет тему, поскольку по неписаным законам их игры тот, кто заходит в обсуждении некоего слишком интимного предмета за определенную черту, — бестактен и оказывается в проигрыше по недомыслию. Она говорит:

— Если ты настаиваешь, я пожертвую стариком. Никогда больше не приглашу ни на один прием, где ты можешь появиться.

— А как насчет остальных? — спрашивает Ник.

— «Остальных»?.. А есть еще какие-то мои друзья, которых ты не выносишь?

— Остальных приемов. Тех, на которых я не бываю.

— Ты и этого хочешь! — в изумлении смеется Изабелла. — Значит, ты хочешь всего. Какой же ты, однако, ревнивый… Так ты настаиваешь?

— Конечно, нет, — холодно произносит Ник.

— Конечно, нет, — передразнивает она его.

— В твоей жизни я ни на чем не могу настаивать.

— А настроен ты иначе, — говорит Изабелла. И через минуту, надувшись, добавляет: — Иная у тебя стратегия.

Однажды в канун Нового года, вскоре после того, как Хэллеки переехали в дом на Рёккен — подарок Мори и его родных молодой красавице жене, — генерал Кемп признался Изабелле, шепотом спьяну поведал ей свою «тайну».

Он даже, пожалуй, намеревался поцеловать ее, но отступил, увидев ее испуганную улыбку, и вместо этого сказал, что сообщит ей о своем великом открытии — о своей тайне, тайном откровении, — если она обещает никому этого не рассказывать, даже своему мужу или этому типу, Нику Мартенсу, который вечно крутится возле нее.

Изабелла пообещала, покорно наклонив голову.

— Тайна, которой никто не знает, — хмыкнув, начал генерал Кемп, — хотя, собственно, знают все — все, кто находится сейчас в этой комнате, — состоит в том, что все мы — мертвецы, и ничто не имеет значения, и в общем-то смерть была безболезненна, и никто уже ничего не может нам сделать!

Изабелла моргнула. Она, очевидно, ослышалась.

— Да? — еле слышно произнесла она. — И?..

— Самые настоящие мертвецы, — победоносно прошептал старик, пошатываясь над нею, так что его дыхание почти зримым облаком окружало ее красивую светлую голову, — все мы, вся свора… особенно старики… вы только послушайте, как они празднуют!., сегодня это более заметно, чем в любую другую ночь, но вообще это всегда видно… достаточно собрать нас всех в одну комнату… выдать каждому по бокалу… это же общеизвестно.

Изабелла улыбнулась, судорожно глотнула и уставилась в пол. Было бы нарушением протокола отойти от генерала, пока он сам тебя не отпустит.

— Я что-то не вполне понимаю, — сказала она.

— Поймете, поймете, — с жаром произносит генерал Кемп, слегка сжав ей руки, прежде чем отойти, — свора призраков… веселая ватага вурдалаков… но не важно… это было безболезненно, и теперь никто уже ничего не может нам сделать… ты это понимаешь через секунду после того, как в тебя вошла пуля… больше никто уже ничего не может тебе сделать… в этом нет даже никакой мистики.

И Изабелла сохранила тайну генерала Кемпа и до сих пор ее хранит.

ЛЮБОВЬ

Игра продолжается.

Открыта еще одна банка с красивыми, новенькими, зелеными, как лаймы, мячами.

Злобный свист ракеток. Топот обутых в резиновые туфли ног по корту. Шумное дыхание. Ник кричит, спрашивая, и Мори бормочет в ответ, и игра продолжается.

Уже почти половина восьмого, а игра началась в половине пятого, и совершенно ясно, что Ник отпустит Мори с красного глиняного корта, только когда безоговорочно выиграет… чтобы у Мори не было ни одного очка. Ясно также и то, что Мори слишком прямодушен и слишком упрям, чтобы отдать это единственное очко. И игра продолжается. Один сет, и другой, и третий.

Оба задыхаются, и оба взмокли от пота. Очки у Мори то и дело сползают на кончик носа, рубашка у Ника нелепыми мокрыми складками прилипла к спине. Играют они неровно — то с эдаким радостным воодушевлением, то насупясь. Дело в том, что Ник, видимо, хочет показать своему противнику и маленькой группе зрителей, что играет в теннис блестяще, даже играя «несерьезно». Ник как-то заметил, говоря о расследовании, которое ведет сейчас их Комиссия, что важно не просто выиграть, — важно, в каком стиле ты выигрываешь в глазах публики.

— Мужчины не умеют играть, — спокойно произносит Джун, вставая. — Они понятия не имеют, что такое игра.

Рейд Силбер, уже одевшийся к вечеру, в шелковой рубашке с распахнутым воротом и бежевых льняных брюках, потягивает какое-то питье и утешает Изабеллу:

— Так иногда бывает на корте: игрок, который обычно не слишком конкурентоспособен, вдруг распаляется, берет противника неожиданностью, и, когда тот вновь овладевает собой, естественно, ему хочется… ну, отомстить — слишком сильное слово… хочется, скажем, утвердить себя. Это наверняка должно быть вам понятно.

Дети затеяли потасовку — и на них сказалось напряжение, царящее на корте: кто-то кого-то пихнул, кто-то ущипнул кого-то за руку — шлепок, обвинение, слезы. Джун уводит свою рыдающую дочку. Флоренс выговаривает сыну.

А Изабелла стоит и как завороженная смотрит на игроков. Ярость ее так глубока, так огромна, что перешла в своего рода спокойствие.

После долгой паузы она говорит Рейду:

— Терпеть не могу «понимать».

— Что вы сказали? — спрашивает Рейд, прикладывая ладонь к уху.

Сильные ноги Ника — они никогда не подведут. Его перепачканные белые шорты, мокрая трикотажная рубашка. Его хриплый выкрик: «Пятнадцать — ноль!» — и потом показной смешок, самоуверенное покряхтывание, беглый взгляд на скамейку вдоль корта — кто эта женщина, что уходит?.. Она что-то значит?

Мори заметно припадает на ногу. Болит колено. (Он иногда просыпается ночью от боли. Изабелла тоже просыпается. «В чем дело?» — спрашивает она, и Мори отвечает: «Ни в чем… право же, ни в чем», и Изабелла говорит: «Неужели ты не можешь спать, о чем ты только думаешь?..», хотя говорит это тихо-тихо, еле слышно — не потому, что снова засыпает, а потому, что вовсе не хочет слышать ответ на свой вопрос. О чем ты думаешь, так же ли тебе одиноко, как мне, любовь тебя тоже «ранит», а знаешь ли ты, как мы с Ником тебя оберегаем, сколько мы о тебе говорим, как мы тебя предаем?.. Ты хоть что-нибудь знаешь? Подозреваешь? Или боль у тебя чисто физическая?

Изабеллу и ее возлюбленного, собственно, не назовешь любовниками. Хотя они и были близки. Хотя и плакали в объятиях друг друга.

«Я всегда смогу рассчитывать на тебя?» — умоляюще спрашивала Изабелла. И Ник говорил: «Всегда. Конечно. Разве ты не веришь мне?»

Верю ли я тебе… верю ли я тебе… — вот о чем размышляет Изабелла наедине с собой, глядя на свое отражение в зеркале. Изабелла принадлежит к тем людям, для кого зеркало служит бесконечным источником утешения.

Неуемное честолюбие Ника, его жажда власти. Мозг его работает как часы. (Из-за этого он не спит по ночам, говорит Ник Изабелле. И не потому, что о чем-то думает — хотя, конечно, большую часть времени думает: ему есть о чем подумать на этой стадии своей карьеры… просто мозг работает и работает до глубокой ночи, независимо от того, надо что-то обдумывать или нет.)

«Джун несчастна. Джун волнуется. Она не уверена, сможет ли соответствовать тому положению, какое я намерен занять», — медленно произносит Ник.

Изабелла подумывает, не довести ли до сведения Ника, что «предсказания» насчет брака Мартенсов, как правило, отрицательны. (Люди их круга достаточно много говорят друг о друге, ну и о Мартенсах — вернее, о Нике — тоже. И да, есть такое мнение — наполовину в шутку, наполовину всерьез, — что Джун Мартене не сможет «соответствовать» тому положению, какое ее муж намерен занять.)