Странники в ночи - Андрей Быстров

С озабоченным выражением лица Игорь всматривался в неровные линии на листе.

- Масляные краски, - добавил Андрей. - Я не уверен, но почему-то мне кажется, что это масло.

- Ма-сло, - задумчиво пропел Игорь на мотив битловской "Хей, Джуд" и отхлебнул остывшего кофе. - Так, так... Ну, все эти луга и холмы - вещь довольно обычная, но вот как раз такая дубовая аллея, гора с пещерой... Припоминается мне работа одного художника, очень хорошего, но недостаточно известного. Василий Раевский. Весьма, весьма похоже...

- Хоть Раевский, хоть Сальвадор Дали! - с надеждой воскликнул Андрей. - Ты можешь раздобыть репродукцию? Я должен её увидеть, пусть для того, чтобы удостовериться - не то... А если то?

- Что её добывать, - пробормотал Филатов, - альбом Раевского у меня есть. Названия картины я, конечно, не помню, про тишину что-то, но мы полистаем...

После сумбурных поисков в шкафах, забитых всевозможными изданиями по изобразительному искусству, Игорь выложил на стол крупноформатный альбом Василия Раевского с цветными репродукциями и принялся медленно перелистывать.

- Вот она, - сказал Андрей. - "Молчание после полудня". Холст, масло.

Он смотрел на репродукцию и не ощущал абсолютно ничего. Безусловно, это была она, та самая картина, навязчивая властительница его кошмаров. Теперь он видел её воочию... Но никакой тени освобождения или ИЗБАВЛЕНИЯ не шелохнулось в нем. Он по-прежнему не понимал, почему его преследовала именно эта картина. Он ничего не чувствовал. Картина как картина, обыкновенный пейзаж, возможно, и виденный где-то раньше. Но и что с того?

- Нет, - разочарованно выдохнул он.

- Что "нет" ? - Игорь бросил взгляд на репродукцию. - Все-таки не она?

- Она, - ровным голосом произнес Андрей. - Но толку-то... Никаких особенных эмоций она во мне не вызывает. Не могу понять, что в ней такого... Может быть, дело в том, что это репродукция, а я когда-то видел оригинал?

- Это хорошая репродукция, - проговорил Игорь, подтягивая альбом к себе. - Не думаю, что...

- Дело не в качестве репродукции. В оригинале могло быть что-то еще... Что-то такое...

- Да что? - Игорь передернул плечами. - По-твоему, это какая-то волшебная картина, вариант портрета Дориана Грея?

- Не знаю. Скажи, а где я мог видеть оригинал? Где он находится сейчас и где находился раньше?

- Посмотрим... - Игорь заглянул в конец альбома. - Вот... Картина сейчас находится в частной галерее Александра Штерна в Санкт-Петербурге, приобретена в 1995-м. О том, где она была раньше, сведений нет.

- Понятно. Еду в Санкт-Петербург, смотреть оригинал.

- Андрей, это частная галерея.

- Ты хочешь сказать, что меня туда не пустят?

- Может, пустят, а может, и нет. Откуда я знаю?

- Так что же делать? Ты случайно не знаком с этим Александром Штерном?

- Нет, не знаком. Но я знаю одного деятеля в Санкт-Петербурге, Судецкого, а вот он знаком и с чертом и с дьяволом. Я позвоню ему... Если он не устроит тебе посещение галереи Штерна, значит, такое в принципе невозможно.

26

В особняке Штерна Андрея встретил невозмутимый молодой человек в строгом синем костюме.

- Я по рекомендации господина Судецкого, - назвав себя, сказал Андрей.

- Да, Андрей Константинович, - кивнул молодой человек. - Марк Григорьевич звонил, и мы ждали вас. К сожалению, Александр Львович сейчас занят, но он дал распоряжение, и я с удовольствием покажу вам картинную галерею.

- Собственно, меня интересует только одна картина. "Молчание после полудня" Василия Раевского.

- Да, "Молчание после полудня", седьмой зал. Вы сможете осмотреть эту картину и любые другие, какие пожелаете. Прошу!

Молодой человек интеллигентным жестом пригласил Андрея следовать за ним. Они двинулись в глубь особняка (или дворца, это слово подходило больше) по отделанным мрамором коридорам и переходам, мимо богато украшенных ниш с античными статуями и вазами, под расписными потолками с фантастическими люстрами. Потом они оказались в другой части здания, поражавшей аскетичным блеском подчеркнуто современного дизайна. Еще одна высокая дверь - и снова великолепие былых эпох... Андрей невольно думал о том, что не в Америке и не в Арабских Эмиратах живут самые процветающие миллионеры. А ведь судя по рассказу Игоря, знавшего кое-что о Штерне, Александр Львович даже не входит в первую российскую двадцатку...

Миновав последний коридор, Андрей и его проводник остановились в небольшом помещении перед двойной застекленной дверью. Эту дверь накрывала крутой дугой черная арка, напомнившая Андрею аэропортовский металлодетектор.

- Вы хотите, чтобы я сопровождал вас в галерее? - вежливо спросил молодой человек. - Я обладаю достаточными познаниями, чтобы дать вам необходимые пояснения, а если речь зайдет о подробностях, мы сможем...

- Нет, спасибо, - прервал его Андрей. - Мне хотелось бы остаться с этой картиной наедине.

- Как вам будет угодно. Идите прямо, до седьмого зала. Работы Василия Раевского справа. Когда закончите осмотр, вернитесь к входной двери и нажмите кнопку, вы её увидите. А теперь снимите часы.

- Зачем?

- Магнитное поле охранной системы, - пояснил проводник.

- А, понятно...

Расстегнув ремешок часов марки "Победа-Россия" с серебристой короной на циферблате, Андрей огляделся в поисках места, куда бы мог их положить.

- Положите сюда, на тумбочку, - сказал молодой человек.

Андрей опустил часы на крышку маленькой резной тумбочки и выпрямился. Он стоял перед дверью, отделяющей его от КАРТИНЫ - настоящей КАРТИНЫ, не репродукции - но странным образом это не вызывало в нем волнения. То есть волнение, разумеется, было - и не только волнение, но и трепет ожидания, и смятение чувств - но все это не связывалось с картиной, с предстоящей встречей с ней. Картина играла какую-то роль, но не главную, имела какое-то значение, но не решающее. Если суждено произойти неким важным событиям, они произойдут помимо картины, хоть и не без её участия.

Со стандартной улыбкой молодой человек произвел знакомые ему манипуляции, и дверь распахнулась с мелодичным звоном. За ней простирались анфилады картинной галереи... В тумане...

(Почему я вижу туман, удивился Андрей, никакого тумана там быть не может).

Он прошел под аркой, оставив позади часы, оставив позади время.

часть третья

INNAMORATI*

Здесь развеваются сигналы,

Мерцая, дрожа и обманывая

Лестницы пугают, слепец подделывает звуки,

Парящие над мерзлой водой.

Pink Floyd, "Astronomy Domine"

Рядом с экраном

Припадок удушья, удушья припадок.

Желание крайностей,

Желание плыть против потока.

Voivod, "Nothing Face"

Из безумцев, танцующих на склонах,

Мы могли бы превратиться в глаза,

Вместе глядящие сквозь тьму.

Джим Моррисон,

"Господа и Новые Создания".

1

Око Империи.

Пульсирующее око в далеком космосе.

Как главная и побочная партия в симфонии, как два полюса, как свет и мрак, слепая сила Империи Эго вступала в единство-противодействие с человеческой любовью. Гравитационное излучение темного тяжкого паука не только пронизывало все галактики, но и несло в любой малой частице своей мощь невидимого источника. Гравитация Империи порождала RX, движение движения - в разных, и самых утонченных мирах, отделенных от Земли хрупкими гранями измерений. Внутри Империи отсутствовала всякая иерархия, да и лишь весьма приблизительно можно было применять тут понятия "внутри" и "снаружи", "вдали" и "вблизи". Несмотря на всю немыслимую огромность, Империя Эго подчинялась квантовым законам - подчинялась, их для себя создавая. Обладая чрезвычайно высокой квантовой постоянной, Империя находилась не только там, где находилась. Даже о центре её допустимо было говорить очень и очень условно. В лучшем случае примерно так: "Центр Империи преимущественно здесь, но отчасти и в других местах, везде." Какие-то условные космические координаты имело только сплетение силовых линий, сердце паутины, средоточие зловещих полей.

А на планете Земля, в невообразимой дали от этого средоточия, каждая пульсация отзывалась то шорохом в ночных кустарниках, то дробным стуком, рассыпающимся по пустынной улице, то беспричинным воем бездомных собак. Империя рвала на части человеческие чувства, придавала им самостоятельность, а людей ставила в зависимость от них. Так она питалась энергией. И чувства, кажущиеся поначалу обычными, приобретали не предназначенные для них размах и масштаб, и люди становились их рабами. Свобода заключалась только в любви, а любовь с жадностью выкачивалась полыми щупальцами Империи. Люди искали, метались в тенетах несвободы. Империя превращала их в себе подобных пауков, а их обыденная жизнь маскировала сцены из трагической пьесы, задавая вопросы и оставляя их без ответов.

Империя Эго, начало всех начал, без которой не было бы и любви, властвовала над миром. Лишенная рассудочной целенаправленности, но могучая воля зажигала и гасила огни на дорогах. Нехватка любви двигала людей к границам космических миров, долгая зависимость от противоположных чувств делала их жертвами. И никто не мог раскрыть секреты до конца.