Распутин наш. 1917 - Сергей Александрович Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Внимательно оглядев оцепеневшего генерала, поругав себя за перебор информации, вываленной на голову неподготовленного хроноаборигена, Распутин кашлянул, привлекая внимание собеседника и ровным, холодным голосом предложил более приземленное объяснение:
– Церковь – идеальное место для подобных встреч. Удобно, не привлекает внимания. Мало ли кто решил пообщаться с Всевышним и встретил за этим богоугодным занятием другого богомольца. Но давайте перейдем к делу…
– Ваши сведения полностью подтвердились, – выйдя из состояния грогги и кивнув, яростно зашептал генерал, – солдат подкупают прямо у казарм[70], натравливают на жандармов, требуют, чтобы шли защищать население от полицейского произвола, хотя дело обстоит совсем наоборот – городовых самих впору брать под защиту. Да и силы не равны. Вся городская полиция – три тысячи человек, гарнизон – сто семьдесят тысяч, состоящий по большей части из резервистов и призывников второй волны, в основном крестьян, растерянных, распропагандированных, злых на правительство…
– … и очень хорошо вооружённых, – закончил за генерала Распутин. – Семимиллионная русская армия располагает двенадцатью тысячами пулеметов на пяти фронтах, а в 170-тысячном Петроградском гарнизоне, не нюхавшем пороха, их больше трех тысяч, четверть от фронтового наряда.
– Как же сподобилось такое? – свечка в руке генерал задрожала, расплавленный воск капал на пальцы.
– Каким образом их распределяли между фронтом и тылом, это вопрос к генералу Алексееву, начальнику генштаба. Главнокомандующий Николай II так и не разглядел в своем подчиненном руководителя военного заговора, – вздохнул Распутин, забирая из кулака Батюшина дрожащий огонёк и ставя перед образом Николая Угодника, – но меня больше занимает другой вопрос, как же все это проспали знаменитые генералы русского сыска Заварзин, Васильев, Спиридович, Глобачев и лично вы?
Батюшин зябко поёжился и опустил голову.
– За всеми думскими оппозиционерами уже полгода как установлено негласное наблюдение. Но армия всегда оставалась на особом положении, не допускающем контроля извне.
– Хорошо, пусть так. А что говорят филёры, ведущие наблюдение за теми, кто не находится на особом положении?
– Полицейские донесения последних трёх недель писаны, как под копирку: к иностранному гражданину N пришло больше гостей, чем ушло от него. Столько-то осталось ночевать и даже квартировать.
– Ну, это как раз понятно. Заговорщики боятся арестов, потому и перебрались на жительство к союзникам… Они просто еще не знают, что репрессии никому ничем не помогут…
– Надо собрать силы в кулак…
– Именно об этом я и хотел нижайше просить вас, уважаемый Николай Степанович. Возьмите на себя столь неблагодарный труд, перешагните через ведомственные барьеры, поговорите, с кем успеете. Надо спасать сотрудников аппарата по борьбе с уголовной преступностью и городовых. По ним будет нанесен первый удар. Оперативников лучше собрать в здании полицейского архива, городовых сконцентрировать в ближайших к участках тюрьмах. Сделать это необходимо сразу, как только военные объявят, что берут на себя ответственность за поддержание порядка в городе. Ждём уполномоченных делегатов связи из сформированных гарнизонов по известному вам адресу, сможем помочь оружием, патронами, медикаментами и продовольствием, наладим взаимодействие. Главное – выдержать первый удар штурмовых групп, потом будет легче…
– Господи, какие страсти вы рассказываете. Слушаю и поверить не могу. Может, обойдётся?
– Дорогой вы мой контрразведчик, вспомните наше общение за последний месяц. Я хоть раз вам соврал?
Батюшин молча покачал головой.
– Тогда давайте поторопимся, – продолжил Распутин, – времени осталось в обрез. С полудня 25 февраля всюду одновременно начнётся разгром полицейских участков. Скрываться дома бесполезно, у нападающих есть адреса не только жандармов, но и их родни. Не успевших бежать убьют… Точный срок полицейским можете не называть, все равно не поверят, просто держите его в голове, как дедлайн…
– Линия смерти, – автоматически перевел Батюшин, – хорошо сказано, к месту. Господи, прости нас грешных!
– Аминь…
Распутин вышел на свежий воздух, когда смеркалось. Мимо Казанского собора неслись в саночках на Большую Конюшенную к «Медведю» весёлые компании. Великолепное заведение, как и знаменитый московский «Яр», принадлежало Алексею Акимовичу Судакову – бывшему буфетному мальчику родом из Ярославля. Столичная ночная жизнь бурлила: к полночи у «Медведя» гульба достигнет апогея и не утихнет часов до трёх.
– Товарищ полковник!..
Звонкий голос заставил погружённого в своим мысли Распутина вздрогнуть и поскользнуться на утоптанном снеге. Колесом покатилась в сугроб фуражка. Еле удержав равновесие, Григорий обернулся, инстинктивно подгибая ноги в коленях и группируясь. Хрупкая женская фигурка, стоящая в неровном желтом круге света уличного фонаря, казалась невесомой, бесплотной, неземной, и только легкий пар дыхания, поднимающийся над каракулевой шляпкой, убеждал в реальности образа.
– Аня? Как ты меня нашла? Хотя, задавать такой вопрос королеве внешней разведки неприлично.
– Скажите, товарищ полковник, а в ХХI веке дамы ждут кавалеров посреди ночи на пустой улице? – не отвечая на вопрос, вскинула голову женщина. – Вынуждена спросить, потому что у нас с тобой это входит в традицию. Не находишь?
Григорий подхватил тонкие пальчики в замшевых перчатках, бережно потянулся к ним губами. Анна смотрела на него снизу вверх вопрошающим взглядом, таким пронзительным и тревожным, что у Распутина противно заныло под ложечкой, и мурашки побежали по спине.
– Аня, что случилось?
– Не могу больше сидеть в этой студии. Все сюжеты мы уже отсняли, смонтировали, а копии делать можно и без меня.
– Что тебя беспокоит?
Анна повернулась и неторопливо, мелким шагом пошла вдоль ограды, отдаляясь от фонаря и погружаясь в сумерки, как в океан. Григорий ускорил шаг, догнал, аккуратно взял Ревельскую под руку, боясь спугнуть, потянул на себя.
– Ты сегодня спас кого-нибудь? – спросила она тихо, будто ветер позёмкой прошелестел.
– Не знаю… Может быть… Время покажет… А что?
– Сидя за монтажным столом, я убирала из киноленты бракованный кусок. Вырезала, склеила, просмотрела… Поразилась, насколько просто можно вычеркнуть образ. Был человек в кадре, чик-чик, и нет его… А фильм продолжается, как не бывало. И мне вдруг стало страшно. Пока я тут вожусь с киноплёнкой, кто-то могущественный махнет монтажными
