Деррида - Бенуа Петерс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В июне 1970 года Деррида больше всего беспокоит состояние здоровья отца, которое быстро ухудшается. С какого-то момента Эме Деррида страдает от почечных колик и стремительно худеет. Врачи выявляют у него язву желудка, а потом депрессию. Лето омрачено этой болезнью, которая становится все серьезнее, тогда как врачи не могут поставить точный диагноз. Жак раздражен, измотан, не может работать над текстом о Кондильяке, который привез с собой в Ниццу. «Болезнь моего отца настолько встревожила меня и продолжает тревожить сейчас, что это отнимает у меня все силы и весь настрой», – пишет он Жану-Люку Нанси[558].
Эме Деррида, госпитализированный из-за плеврита, умирает 18 октября 1970 года «после двух месяцев страха, неопределенности и даже тайны»[559]. На самом деле он, вероятно, болел раком поджелудочной железы, от которого умрет и сам Жак в том же самом возрасте[560]. В последние недели перед смертью отца Деррида очень часто наведывался в Ниццу; он продолжает регулярно ездить туда, чтобы поддержать мать, но эти поездки становятся еще более изматывающими потому, что он все еще отказывается летать на самолете. Глубоко потрясенный этой кончиной, к которой он не был готов, он чувствует себя разбитым, потерянным, «едва ли способным поддерживать профессиональный уровень»[561].
Хотя Высшая нормальная школа после 1968 года находится в постоянном брожении, в начале 1971 года возникает по-настоящему кризисная ситуация. В феврале стачка растягивается на несколько недель. Комитет действий «Дамокл», который руководит движением, принимает решение организовать большой праздник в честь столетия Коммуны. Вечером 20 марта 1971 года в Школе собирается более 5 тысяч человек. Но организаторов вечеринки никто не слушает, и ночь заканчивается погромом. Изуродован памятник павшим, многие помещения разграблены, в том числе библиотека, поступает сообщение о пожаре. Утром в воскресенье 21 марта Школа выглядит как поле битвы. Президент Жорж Помпиду, сам выпускник Высшей нормальной школы, шокирован произошедшим. Он делает беспрецедентный шаг – просит министра национального образования Оливье Гишара закрыть Школу на две недели. Возмутившись тем, что Робера Фласельера во время этой злополучной вечеринки не было на рабочем месте, президент требует его отставки. Считается, что пост руководителя Школы займет Пьер Обанк, с которым Деррида достаточно близок. Но Помпиду предпочитает обратиться к «касику» своего собственного набора, специалисту по античности Жану Буске, чтобы восстановить порядок в заведении[562].
Через несколько недель после этих событий Деррида отправляется вместе с Маргерит, Пьером и Жаном в Алжир, где они должны провести две недели. Он должен выступить с рядом лекций в университете Алжира, но особенно он рад вернуться в места своей молодости, впервые с лета 1962 года. К сожалению, побывка оказалась не слишком удачной, о чем Деррида рассказывает Роже Лапорту:
Поездка оказалась во всех отношениях болезненной. Тяжелое возвращение к «архаичным» местам моего детства; страна, которую радостно видеть независимой и в целом работоспособной, но в то же время увязшей в ужасных проблемах (безработица, перенаселенность и т. д.), которые заметны с первого взгляда; университет, который вот-вот лопнет (18 тысяч студентов), но без политических свобод (профсоюз студентов распущен, очень суровый идеологический контроль, права на политические собрания и распространение листовок отменены и т. д.). К тому же с детьми было неудобно, почти все время шел дождь. В общем, мы вернулись раньше предусмотренного срока[563].
Это не помешает Деррида в следующие недели ощутить сильные приступы «ностальжерии». В письмах своему другу Пьеру Фуше, который давно уже преподает в Алжире, он говорит о том, насколько «все это вытесненное прошлое работает [в нем], тихо, но мощно»[564]. «Иногда у меня такие ностальгические приступы, что я едва не падаю, потеряв сознание. Почти не преувеличиваю. При первой же возможности (по погоде и деньгам) поеду туда на несколько дней»[565].
Жерар Гранель, как и многие другие его современники, пережил серьезный интеллектуальный кризис после мая 1968 года. И если раньше он, похоже, почти не задумывался о политике, то теперь он придает ей первостепенное значение. Он посылает Деррида свои недавно опубликованные работы и задает ему несколько вопросов, начиная с вопроса о «загадке его молчания по поводу Маркса»[566]. Конечно, не он первый поднял этот вопрос, но он единственный, кому Деррида потрудился ответить подробно и честно. «Если бы я понял, в чем именно состоит „главное“ у Маркса и во всем том, что разыгрывается под прикрытием его имени, если бы смог предложить такое прочтение всего этого поля, которое не было бы отступлением от того, что „я“ пытаюсь сделать в других местах… тогда я бы высказался по Марксу», – пишет он Гранелю[567].
По его словам, некоторые, конечно, полагают, что нужно иметь свое веское мнение по любому вопросу. Так, ему только что предложили дать интервью по вопросам атеизма для сборника, в котором по той же теме должны высказаться Жан Ростан, Клод Леви-Стросс, Эдгар Морен и Франсуа Жакоб, но он, «естественно», сообщил интервьюеру о своем «выборе молчания». Точно так же он отказался от радиопередачи, посвященной Бланшо, хотя это один из авторов, имеющих для него наибольшее значение[568]. Так что не только о Марксе он хранит молчание. Текст автора «Капитала» «стратифицирован, диверсифицирован, не имеет „истины“», но в настоящее время он подчинен той стратегии интерпретации, которую Деррида считает «по своему принципу метафизической и регрессивной». Эту стратегию он, однако, не хочет атаковать в лоб, поскольку в сложившихся обстоятельствах это было бы реакционно. «Я никогда не впаду в антикоммунизм, поэтому и не высказываюсь. И мне известно, что всех это раздражает, что некоторые в отличие от тебя не готовы „уважать“ мое молчание».
Признавая то, что его позиция «может создать ложное ощущение аполитизма или, скорее, „апраксии“», Деррида завершает это длинное письмо своеобразным анонсом того, чем через 22 года станут «Призраки Маркса»:
Я прерву это молчание только тогда, когда проведу работу. И работа эта, как я могу предугадать, зная собственную манеру
