Великое Предательство:Казачество во Второй мировой войне - Вячеслав Науменко

Здесь происходила свалка. Каждый стремился загребнуть еще немного красной жидкости. После поднимали бочку и всю тщательно выцеживали. Все же не могли утолить жажду.

В таких условиях мы доехали до первой полужилой остановки и впервые остановились на станции Ахтырка Харьковской губернии. Станция эта всем известна, многие там бывали и теперь, через окно вагона, оплетенное колючей проволокой, я видел маленькое полуразрушенное здание с надписью «Ахтырка»; несколько землянок вдоль железнодорожного пути, с развешанным стиранным тряпьем; в два или два с половиною метра высоты небольшое здание, из которого выглядывали плачущие оборванные женщины, не смея подойти к охраняемому НКВД нашему эшелону, а издали кричали:

— Нет ли наших между вами? — и называли фамилии.

К нашему вагону подошли два белорусых оборванных мальчика, вероятно братья, в изорванных белых полотнянных штанишках и рубашках. У одного был виден голый живот, а у другого от бедра до ступни — голая нога. Подойдя к вагону, они взмолились:

— Дяденька, дай кусочек хлеба!

А ведь эти мерзавцы пишут в газетах, трубят в радио, что все советские граждане живут прекрасно и сыты по горло, а что в действительности! Посмотрите!..

После станции Ахтырка остановились в поле, воды не хватало, давали понемногу из паровоза. На одной из таких стоянок не оказалось воды и для паровоза, чтобы тянуть состав. Паровоз, оставив состав, уехал взять воды не оставив для нас ни капли. Ушел он в десять часов утра, и воды мы в этот день не получили. Прошлый день нам выдали только по одной кружке. Люди сидели с разинутыми ртами и тяжело дышали от недостатка воздуха и от нестерпимой жажды. Пот градом лил по голым телам. Язык распух и стал очень жестким, во рту не хватало места, чтобы им шевелить. У всех был озверелый, страшный вид и стоял вопль:

— Воды!

Вдруг, как по сигналу, все вскочили и давай барабанить в стены вагонов кружками и котелками, крича:

— Воды! За что мучаете?..

Поднялся хаос. Четыре с половиной тысячи с лишним человек в пятидесяти вагонах забарабанили, завопили:

— Воды!

Весь конвой в страхе выскочил, оцепил эшелон, наставили пулеметы, автоматы, кричали что-то угрожающе, но никто ничего не слышал, а стоял только неимоверный шум и крик: «Воды!» Жажда лишила людей рассудка.

Единственное желание было, воды или быстрее умереть. Я часто дышал, втягивая горячий, пропитанный потом воздух. Не в лучшем положении были и все, сидящие у окон вагонов. В вагоне потемнело, так как окна были закрыты голыми телами людей, требующих воду. Другие снизу подпирали, стараясь пролезть к окну, вздохнуть чистым воздухом, крича:

— Воды! Воздуха!

Едкий, соленый пот, выступавший в изобилии, причинял боль глазам. Люди рассвирепели до безумия. Не страшась угроз НКВД, стали стучать в стены вагонов и пробовать ломать. Несколько человек подняли железную бочку и, раскачивая ею, били в дверь вагона. Другие пробовали сорвать колючую проволоку с окон. Некоторые просовывали голову через проволоку наружу.

Кубанский казак Демьяновский, добравшись до окна, тоже просунул голову наружу и начал жадно втягивать в себя свежий воздух. На угрозу часового НКВД он ответил:

— Стреляй! — и выругался.

Раздался выстрел. Демьяновский, как сноп, сполз в вагон с простреленной головой. Раздалось еще несколько винтовочных выстрелов, застрочил пулемет, и все стихло. Люди притихли и с расширенными от ужаса зрачками смотрели на едва шевелившегося Демьяновского. Грозный ропот нарушил тишину:

— Мучают! Убивают! — и опять с ненавистью и ругательством вспомнили англичан, как виновников нашего несчастья.

Я ни разу не слышал, чтобы ругали американцев или кого-либо из союзников. Вся ненависть, вся злоба и угрозы были только по адресу англичан.

Снаружи слышался шум расхрабрившихся укротителей НКВД. Было слышно, как открывали вагоны, раздавались выстрелы и опять закрывали. Ясно, что кого-то расстреливали. «Кого же? — промелькнула у меня мысль. — Наверное, расстреливают старших вагонов, за то, что не могли укротить людей…»

Послышался шум у нашего вагона, по порядку, 46-го, открыли вагон и закричали:

— Старший вагона! Давай сюда!

Я подошел к двери. Как я выглядел в эту минуту, я не знаю, но я был спокоен. Загремела отодвинутая дверь. Я стоял впереди. Десяток винтовок и автоматов были направлены в дверь вагона.

Начальник конвоя, с бритой головой и с наганом в руке, стоял в полукруге. Я ожидал приказания: «слезай» и рассматривал каждого в лицо — какой же меня застрелит? Охрана была из русских людей, были и донские казаки, а начальник еврей.

Начальник грубо спросил:

— Что, убит?

— Нет, еще жив, — ответил я.

— Давай сюда! Я крикнул:

— Ребята! Принесите сюда Демьяновского.

Четыре человека принесли полумертвого казака к двери. Он слегка всхлипывал ртом. Начальник сказал нквдистам:

— Возьмите и положите здесь! — и, указав против вагона, в четырех-пяти метрах от железнодорожного пути, приказал одному из НКВД:

— Дострелить!

Подошел молодой энкавэдист, упер дуло винтовки в голову казака и выстрелил. Демьяновский умер.

Всех потрясло увиденное. Многие опустили голову и молча смотрели на пол вагона. Я смотрел на палачей и видел, что не всем им по душе приказание: «Убей брата!» Некоторые отвернулись, когда достреливали казака.

Но ничего не поделаешь! Беспощадна советская власть ко всему русскому народу!

После этого начальник обернулся к вагону и, грозя наганом, сказал:

— Это будет всем! Со мною говорить и просить может только старший! Поняли? После этих слов он приказал закрыть вагоны. Боже мой! Вся злоба и ненависть свалились теперь на меня. Девяносто три пары глаз не спускали с меня взгляда со стоном:

— Старший, требуй воды!

Никакие увещевания с моей стороны не помогали. Я знал, что воды нет и просить ее бессмысленно, но нужно было что-то сделать, чтобы успокоить людей, потерявших рассудок от мучившей их жажды.

Я крикнул в окно часовому:

— Вызови начальника охраны!

Все стихли в трепетном ожидании. Все лелеяли надежду получить каплю воды. В первый раз я должен был произнести это гнусное слово «товарищ». Я обращался к людям со словами «ребята» или «братцы», а только к начальству обращался по необходимости — «товарищ».

Пришел к окну товарищ жид. Я ожидал, что он будет грубить. Но он был очень вежлив.

— Товарищ начальник! — обратился я. — Очень тяжелое положение людей, нужно хотя бы немного воды.

— Я понимаю, — ответил начальник, — но у нас у самих нет ни капли воды.

Но это он солгал.

— Мы ждем паровоза. Вчера еще ушел набрать воды, и что-то его еще нет. Скоро наверно прибудет.

— Я понимаю, — сказал я, — но есть люди уже больные и в бессознательном состоянии.

— Я сейчас дам распоряжение отправить их в изолятор, — сказал начальник.

Я его поблагодарил и он ушел. Пришли энкаведисты и забрали больных.

Заболевания были не только в моем вагоне. Из четырех с половиной тысяч человек оказалось много больных. Значит для изолятора нужно было с десяток пульмановских вагонов, но нквдисты ухитрились всех больных усадить в один вагон, который болтался в хвосте поезда. Неудивительно, что через несколько дней мне сообщили, что мои люди умерли в изоляторе. На мой вопрос, отчего умерли, я получил ответ:

У одного образовалось загноение уха, другой умер от разрыва сердца, а третий от теплового удара. Верно ли это, я не знаю, но их я больше не видел. В вагоне слышался стон:

— Старший! Требуй воды!

Никакие увещевания не помогали. Обезумевшие люди кричали: «Воды!»

Сам я был не в лучшем состоянии: язык мой одервенел, пересох, горло сдавило, не хватало воздуха, но я понимал, что воду мы получим только тогда, когда она будет и когда энкавэдистам заблагорассудится нам ее дать.

Мне трудно было успокоить людей, что через полчаса-час вода прибудет и мы утолим жажду. Я сам начинал терять надежду на то, что вода когда-либо прибудет и начал думать, что «отец народов» решил нас замучить жаждой.

Но тут, неожиданно, подтвердилась русская поговорка: «Бог не без милости!» — набежали тучи, раздался раскат грома. В вагоне все притихли, лица озарились радостью. Пошел проливной дождь.

Все вскочили, как вихрь, с кружками, котелками и бросились к окнам вагона, давя друг друга. Каждый старался просунуть свою посуду наружу, собрать хотя бы несколько капель дождевой воды и смочить себе пересохший рот и горло. Тысячи рук показались наружу, прорезая руки колючей проволокой и не чувствовали ни боли, ни крови, которая текла, лишь бы собрать несколько капель воды.

Охрана стояла молча. Не было приказов и предупреждений — «Назад!» Охранники, улыбаясь, смотрели на происходившее. Не знаю, были ли они рады, что Господь смиловался над нами, или же они радовались нашими мучениями.