Великое Предательство:Казачество во Второй мировой войне - Вячеслав Науменко

Стали длинной очередью. На табуретке стояла командующая парадом красавица. Кто-то из наших, стоявших в очереди (сдуру мы стали в очередь без оружия, то есть без котелков и ложек), спросил:

— А куда же мы будем брать баланду?

Правда, он сказал кулеш — название «баланда» вошло в обиход позже. Тут моя красавица разразилась такой руганью, что я просто рот раскрыл. Она вспомнила всех святых, всех родных до десятого колена, погоду, землю и небеса, смешала все это вместе и закончила:

— Ты еще скажешь, чтобы я тебя за руку ср… водила!

Да! Боцманы старого русского флота, наверное, в гробу переворачивались от зависти. Это было мое первое знакомство с женщиной-начальником. Но, как она артистически ругалась!

Пришлось выйти из очереди и идти собирать подручный материал, который можно бы было приспособить для получения обеда. Вместо ложек, все обзавелись веточками, палочками и, как китайцы, ели из самых невероятных черепков, в которые получали баланду.

После обеда произошла разбивка по ротам. Мы все (офицеры кадетского корпуса) попали во вторую.

Через день начали прибывать следующие партии казаков. Проходили они как раз мимо кухни, где мы продолжали свои упражнения с бочками. Все они были в лучшем положении, чем мы: у них были с собой хоть вещи.

Так как пополнения прибывали каждый день, то разбивка поротно происходила ежедневно. Мы перебывали в пяти-шести ротах, кроме того, нас все время переводили из одного помещения в другое.

Непонятная для меня вначале путаница и неразбериха — почему бы не оставить уже сформированные роты, а последующие назначать по порядку прибытия, стала мне понятной значительно позже. Только после нескольких лет сидения в лагерях, я понял эту систему: ничего нельзя делать просто и только нужно все запутать так, чтобы никто не мог разобраться. Когда все запутали и усложнили так, что сам черт ногу сломит, только тогда и можно показать работу, рвение, горение, старание и так далее, а если все идет гладко, то тут уже не покажешь ни рвения, ни горения и, самое главное, нет виновного, а при наличии «кабака, как системы организации», виновников до чертовой матери — выбирай любого.

После подвала нашу роту перевели на второй этаж, оттуда на чердак и там мы уже меняли места, кочуя по чердаку до дня отправки по этапу.

К этому времени нас набралось уже несколько тысяч. Был назначен комендант, вахмистр одной из сотен, кажется, Терского полка; у него был образован довольно многочисленный штаб. Все распоряжения шли через комендатуру, которая получала их от чекистского начальства.

Однажды меня вызвали вместе с С. в комендатуру, где мы получили приказание сделать съемку лагеря и прилегающей к нему территории. Выдали нам по листу бумаги, по карандашу и пошли мы в сопровождении вохряка на съемку. Съемку, конечно, пришлось делать без буссоли и угломера. Мы, со своей стороны, использовали возможность побродить и заниматься съемкою дня четыре, если не больше. Потом доработали ее уже в помещении и в результате вышел довольно приличный план.

Мне здорово повезло: во время съемки я нашел старую немецкую помятую ложку без ручки. К ней приспособил кусок ветки, привязав ее шпагатом, который спер из мешка, в котором привезли продукты, во время разгрузки и такой роскошью вызвал общую зависть.

Дней через пять-шесть, после нашего прибытия, на внутренний двор замка пришла шикарная черная машина, трофейный опель, и из нее вышел полковник в форме МГБ.

— Подойдите ближе! — заявило начальство, — давайте поговорим!

Из всех дверей высыпали казаки и плотной массой окружили машину.

— Ну, как проходит жизнь молодая? Наверно у вас есть вопросы — спрашивайте! — милостиво заявило начальство.

Основной и главный вопрос у всех был один:

— Что будет с нами?

— Да! — важно ответило начальство. — Вы сами понимаете, что вы сделали. Ваше преступление страшное, вы пошли против своей родины-матери, но русский народ великодушен, он забыл и простил все ваши преступления. Скоро вас отправят дальше на родину, там проверят вас, и те, за кем не числится никаких особых преступлений, после проверки будут выпущены на свободу и будут работать, как положено честным советским гражданам. Теперь в России многое переменилось.

После этого начальство милостиво угостило близ стоявших папиросами, село в машину и важно укатило. Да, потом мне довольно часто приходилось вспоминать художественный свист этого начальника о переменах в СССР.

В конце второй недели нашего сидения в замке все помещения уже были плотно заполнены, и прибывающие казаки устраивались на валах и рядом с ними. Из подручного материала мастерили подобие палаток и шалашей. Перед шалашом всегда горел маленький костерчик, на котором кипятили в котелке воду, и вся территория вокруг замка походила на ярмарку.

В один прекрасный день нашей роте пришло приказание готовиться к этапу. Передавший распоряжение посыльный сказал, чтобы собирались быстрее и через пять минут мы должны уже быть за воротами замка.

Собирать нечего, если не считать, что накануне этапа на нашу роту было выдано шесть старых одеял и четыре стеганых венгерских шинели, из которых одна, по жребию, досталась мне. Это уже было шикарно: можно было половину шинели подослать под себя, а другой половиной накрыться.

Приказали строиться. Построились, потом приказание отставили — пришел новый этап, который чекисты начали принимать. В этом этапе был мой хороший знакомый Г. Удалось с ним поговорить. Узнав, что я ухожу на этап, он спросил:

— А где же Ваши вещи?

— Все вещи на мне, — ответил я, а в руках куцая венгерская шинель.

— Это все?

— Да, все.

Тогда он сразу же разорвал свое одеяло пополам и одну половину протянул мне. Физической силы он был непомерной и доброты невероятной. Это одеяло, вернее половина одеяла с массой латок, правда, уже позднейшего происхождения, находится и сейчас у меня.

Наконец раздалась команда:

— Становись! Разберись по пять! Разобрались, построились.

— Шагом марш! — и повели нас через ворота замка. Перешли через шоссе и вышли на огромное поле, где, очевидно, в прошлом году была кукуруза. Тут разомкнули нас на пять шагов и начался шмон, который производил принимавший нас конвой. Отбирались все металлические вещи. У одного нашего старого эмигранта был большой металлический крест, который он всегда носил с собой, с тем, чтобы его с ним похоронили.

— А, б…, поп?

— Нет, не поп.

— А почему крест?

— Хочу, чтобы меня с ним похоронили.

— Брешешь, сука! Признавайся! Все равно узнаем и тогда тебе…(целая сеть ругательств) все наизнанку вывернем!

И крест полетел в поле, брошенный опытной рукой «шмональщика», паренька лет 25–26, с двумя нашивками на погоне и комсомольским значком на груди. Все это происходило под одобрительный ропот, смех и остроты остальных конвоиров. Наконец шмон кончился, и раздалась команда:

— Разберись по пять! — Разобрались. — Первая пятерка, проходи! Когда эта пятерка прошла шагов десять, последовала команда:

— Вторая пятерка, проходи!

За ней третья и так далее. Один считающий, очевидно, сдающий стоит, а мы проходим мимо него. Пересчитали. Точно так же пересчитал другой — принимающий. Счет, очевидно, совпал, так как после второго пересчета последовала «молитва»:

— Переходите в ведение конвоя: неисполнение распоряжений конвоя, шаг влево, шаг вправо считается побегом! Конвой применяет оружие без предупреждения. Понятно?

Хором ответили: «Понятно».

— Направляющий, шагом марш!

Окружили конвоем, собаками и зашагали мы опять мимо заминированных полей на станцию.

По дороге, когда мы прошли уже примерно полпути, навстречу нам появилась большая колонна под конвоем, которую вели в лагерь. Конвоиры наши заволновались, как квочки с цыплятами. Раздалась целая серия команд:

— Приставить ногу! Принять вправо! В канаву! Садись! Не смотри на дорогу! Повернуться всем спиной к дороге!

Когда мы все это проделали, сзади нас провели новую партию. Новая партия прошла мимо нас, но мы продолжали сидеть, и только когда она удалилась от нас шагов на пятьдесят, конвой нас поднял. Те же команды и двинулись мы дальше. Пришли на станцию, где уже стоял конвой из красных вагонов, у которых окна были заплетены колючей проволокой.

Н. Козорез

Генерал П. Н. Краснов в руках большевиков

Статья составлена по достоверным сведениям, полученным от Н. Н. Краснова — внучатого племянника Петра Николаевича и от лица, сидевшего не-252

которое время одновременно с генералом Красновым в одной камере Лубянской тюрьмы в Москве (капитан К. Н. Пушкарев. — П. С).

<…> После вывоза англичанами 28 мая 1945 года офицеров Казачьего Стана из Лиенца в Шпиталь, там в одной комнате с Петром Николаевичем оказались и три других Краснова: генерал-майор Семен Николаевич и полковник Николай Николаевич с сыном, тоже Николаем Николаевичем.