Семья Машбер - Дер Нистер

— Да, — перебил реб Дуди, и видно было, что очень ему не по душе история, о которой упомянул Лузи, желая доказать противоположное тому, что утверждал раввин, — история с Лиовским рабби, причинившая братьям, родственникам и последователям его немало огорчений, потому что эпикурействующие противники их получили блестящее оправдание своего существования: наверное, не случайно, говорили верующие, что такие люди, как Лиовский рабби, начинают покидать этот богобоязненный лагерь…

Да-а… — снова проговорил реб Дуди, и опять-таки видно было, что он предпочел бы не слышать напоминания о таких вещах, которые задевали за живое всех верующих его поколения и очень чувствительно ударили по доводам раввина против Лузи.

Да-а-а… — тянул он, отыскивая в памяти нечто такое, что могло бы сбить Лузи с ног, ослабить впечатление, которое тот произвел на него самого и на всех сидевших за столом.

Ну, так, значит, ты нашел оправдание для одного из своих подзащитных, а отчасти и для общины… Но как объяснить, к примеру, то, что один из твоих приближенных, как рассказывают, попал в такое место, о котором я и говорить боюсь, так как не хочу уста свои осквернять, но, к сожалению, вынужден, — в дом разврата. И был оттуда с позором изгнан, а потом в пьяном виде валялся на улице… Что ты скажешь об этом? Вот свидетель, — указал реб Дуди на Иоину, который стоял за стулом и словно ожидал, когда о нем вспомнят и призовут его к тому, к чему он, видимо, приготовился заранее, — к свидетельскому показанию о позорном поведении одного из приближенных Лузи. — Вот человек, — продолжал реб Дуди, указывая на Иоину, — который сам видел… или слышал о том, что другие видели… Это все равно…

Да, что вы скажете по этому поводу? — спросили гости, глядя на Лузи и ожидая, что вот-вот они все отодвинутся от него, как от человека, близость которого грозит опасностью или от которого дурно пахнет.

— По этому поводу? — переспросил Лузи, готовый взять слово в защиту нового обвиняемого, Сроли.

— По этому… — стал вдруг подсказывать Шмулик, стоявший посреди комнаты и, понятно, не вмешивавшийся в разговор, не понимавший даже, о чем ведут высокий спор реб Дуди и Лузи… Но теперь, услыхав из уст раввина знакомое слово «разврат», в котором обвиняют одного из близких Лузи людей, — он не понял, кого именно, одного из тех, за кого Лузи, по-видимому, несет ответственность, — Шмулик хотел видеть Лузи в стане правых. Поэтому, когда Лузи собрался отвечать реб Дуди, Шмулик, незаметно для себя самого, приготовился подсказывать, как бы желая, чтобы из этого последнего испытания Лузи скорее вышел победителем — так же, как вышел, очевидно, из прежнего…

— По этому поводу? — хотел было продолжить Лузи… Но в ту минуту, когда он собрался произнести следующее слово, на пороге комнаты показались двое: женщина в зимнем пальто и в шали на голове — впереди, а позади — мужчина, шедший за ней по пятам и следивший, чтобы она не останавливалась, не оглядывалась или вдруг не передумала и не пожелала уйти.

Броха и Сроли появились как нельзя более кстати, как раз тогда, когда было упомянуто имя Сроли, и вышло совсем как в сказке, когда герой приходит точно в нужную минуту…

— Ступай… Подойди к столу… — подсказывал Сроли за спиной Брохи и подталкивал ее вперед.

Броха вошла растерянная, смутившись и от напряженной обстановки, и от раввинского духа, к которому она не привыкла, и, в частности, от того, что вдруг увидала среди собравшихся кабатчика Иоину и почувствовала, что волей-неволей придется с ним столкнуться…

— А, Броха! — невольно вырвалось у Иоины, точно приветствие доброй знакомой… Назвав Броху по имени, он хотел намекнуть ей, чтобы она не забывала, где находится и как ей следует держать себя в их обоюдных интересах.

— А, Иоина! — с радостью отозвалась Броха, как бывает, когда встретишь своего среди чужих, в чьем обществе чувствуешь себя стесненно и испытываешь неловкость.

Брохе хотелось подойти к нему как к единственному близкому человеку в этой чуждой среде… Но она сдержалась, так как реб Дуди обратился к ней — собственно, не к ней, а как бы через ее голову — и спросил:

— Что нужно этой женщине?

— Да, чего она хочет? — поддержали сидевшие за столом, испытывая Броху не словами, а взглядом.

Броха растерялась и словно лишилась дара речи…

— Я честная женщина… — успела она только пролепетать, но больше ничего сказать не могла.

— Так чего же она хочет и зачем ее привели? — обратился реб Дуди к Сроли, стоявшему позади нее, причем всем было ясно, что оба они пришли по одному делу.

— Ребе, это та самая, — вмешался Иоина, решивший ответить за растерявшуюся Броху, — это в ее дом попал человек, о котором тут сейчас шла речь, это хозяйка «дома», а рядом — он…

Иоина указал на Сроли.

— Я! — произнес Сроли без всякого смущения, к удивлению присутствующих. — Я ее привел, чтобы она рассказала все, как было, а я — чтобы объяснить, какое отношение имели к этому такие, как вот этот, — добавил он, указав на Иоину.

— Он? — спросил реб Дуди, смешавшись, и взглянул на Иоину.

— Да, вот эти «иоины» и вот эта развратница! — резко ответил Сроли, уже не обращая внимания на почтенных особ, собравшихся за столом у реб Дуди.

— Что все это значит? — всполошился реб Дуди и крикнул, насколько позволял ему слабый старческий голос. — Кто этот человек? — обратился он к Лузи.

— Это тот, о ком только что говорили, он привел свидетельницу своей невиновности.

— Броха! — послышался вдруг возглас Шмулика, все время стоявшего молча в стороне и внимавшего обвинительным речам реб Дуди. И только потом, увидав Броху и Сроли, он понял, что обвиняют Сроли. А когда Сроли заговорил спокойно, решительно и твердо, заручившись поддержкой Брохи, которую сам привел, Шмулик увидел, что Сроли не сомневается в победе. Однако Шмулик опасался, как бы Иоина не переманил Броху на свою сторону, пригрозив ей, что потом с ней рассчитается, если она осмелится выступить против него. И Шмулик воскликнул: — Броха, говори правду!.. Правду говори!.. Не бойся… Я тебе приказываю! Я, Шмулик!

— Я женщина честная, — снова заговорила Броха плаксивым голосом, почувствовав себя между многих огней: тут и знакомый Иоина, и незнакомый Сроли, и Шмулик — последнего она, видимо, тоже знала и имела представление о его силе, когда он за кого-либо заступается. — Ребе, я честная женщина… Это только занятие мое такое… правду говорю… Вот этот человек, — указала она на Сроли, — пришел ко мне, выпивши, от него, от Иоины… — Тут она с испугом взглянула на того, чье имя назвала.

— А? — с озлоблением крикнул Иоина, чьих намеков, похоже, Броха не поняла или не пожелала понять, упомянув его имя не к добру.

Казалось, он вот-вот налетит на нее, и Броха от страха втянула голову в плечи.

Да, она чувствовала себя меж многих огней: во-первых, попала к раввину, в общество людей, близко стоящих к Богу, которого Броха боялась, несмотря на то что занималась делом отнюдь не богоугодным; во-вторых, боялась Иоины, которому была обязана, как и он ей, не одним выгодным дельцем и которому не хотела становиться поперек дороги; затем — Шмулик, который, видно, на чьей-то стороне, но не на стороне Иоины, способного не только оказать услугу, но и устроить каверзу… И наконец, этот Сроли, побывавший у нее сегодня дважды; в первый раз он вручил ей деньги и оба раза требовал лишь одного — говорить правду. В противном случае он пригрозил расквитаться с ней… От всего этого в голове у Брохи все перепуталось, и, озираясь по сторонам, она смогла сказать то, что было легче всего, — правду, которую можно поведать просто, без напряжения, без изворотов, ничего не скрывая.

— Ребе! — воскликнула она. — А с девкой он ничего не делал, потому что был пьян… Он ее не тронул. Она как пришла, так и ушла холодная…

— Мейлах! — вскричал вне себя реб Дуди, кликнув на помощь своего долговязого служителя, когда услышал последние слова Брохи, от которых стал отряхиваться, как если бы гады ползучие обсели его тело. — Горе позору сему! — произнес он, бессильно опуская руки. — Что здесь творится?! — снова всполошился он.

— Что это все значит? — растерянно спрашивали сидевшие за столом.

— Логово разврата! Притон воров у меня?! — крикнул не своим голосом реб Дуди. — Уходите! — брезгливо махнул он рукой в сторону Брохи, Шмулика, Сроли и Иоины. Последний, хотя и был вхож к нему, потерял доверие, когда реб Дуди увидал, что он в компании с теми, кто принес в его дом позор и бесчестие. — Смотрите! — обратился он вдруг к Лузи, который сидел, ошеломленный и оскорбленный постыдным зрелищем, свидетелем коего его заставили быть. — Смотрите, до чего вы их довели! До позора, до разврата, до необходимости иметь дело с такими, кто не в состоянии держать ответ за свои действия… Причиной всему те, кто стоит во главе… Вы, Лузи Машбер, вы… И мы — я и все здесь собравшиеся — вас уведомляем и предупреждаем, что город молчать не станет, город не пощадит виновного, кем бы этот виновный ни был, какое бы место ни занимал, какими бы связями ни обладал… Пламя вспыхнуло, и нужно гасить его, делая все, что в наших силах, используя все средства, которыми располагает город, вплоть до изгнания нечестивца, предания его в руки иноверцев и даже кровопролития! — кричал реб Дуди громче, чем позволял ему голос.