Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде - Валерий Вьюгин

К концу десятилетия, в связи с политикой централизации и типизации издательств[887], ситуация с изданием переводной литературы в Ленинграде еще более осложнилась. Ее выпуск планировалось сосредоточить в Москве; отдел иностранной литературы ЛенОТГИЗа переводился в московский Госиздат, а издание современной русской и иностранной литературы с 1929 года полностью перешло в ведение московского издательства «Земля и фабрика» (ЗИФ)[888]. Положение ленинградских переводчиков, оказавшихся перед очередной серьезной угрозой безработицы, охарактеризовано в ходатайствах секции в Госиздат (Приложение VII) и ЗИФ (Приложение VIII) о сохранении в Ленинграде отдела иностранной литературы и дальнейшем предоставлении работы ленинградским переводчикам. Сведений об ответах на эти ходатайства в архиве нет.

Руководство секции неоднократно поднимало вопрос о социальном статусе переводчиков и признании их труда профессией. Однако добиться приема секции in corpore во Всероссийский профессиональный союз работников просвещения (для этой цели в 1925 году был составлен список секции с указанием членства в профорганизации; Приложение II) или Всероссийский профессиональный союз работников полиграфического производства так и не удалось. Члены секции состояли в профсоюзных организациях в индивидуальном порядке, как прозаики, поэты, критики, но не как переводчики.

В конце 1920-х годов в печати все чаще появлялись критические статьи о низком уровне переводной литературы, и ленинградская секция собиралась начать кампанию в защиту переводчиков. Дискуссию планировалось открыть статьей Л. Вайсенберга «Переводная литература в Советской России за 10 лет», но, как отмечалось в отчете бюро, она оказалась напечатанной «в сильно сокращенном виде»[889], и от задуманного отказались. Опубликованный вариант статьи, действительно, выглядит усеченным во второй своей части, где речь идет о неблаговидной роли критики в освещении переводной литературы. Вероятно, цензурные препятствия и послужили серьезным основанием для отказа секции от публичного выступления. В начале следующего, 1929 года бюро, обсуждая меры «к реабилитации переводчиков в связи с огульными нападками на них в печати»[890], ограничилось внутрисекционными мероприятиями. Членам секции поручалось рецензирование и обсуждение на заседаниях выходящих переводов, выявление недобросовестных и неквалифицированных переводчиков, но итоги этой работы неизвестны.

А. В. Федоров писал впоследствии, что секции переводчиков 1920-х гг. жизнь вели «малозаметную, собрания их бывали немноголюдны и посвящались мало волнующим темам. Большие принципиальные вопросы не ставились, широкие дискуссии не возникли»[891]. Сплошное прочтение документов секции этого периода, действительно, оставляет впечатление тотальной нереализованности замыслов, главным образом, по идеологическим и финансово-экономическим причинам. Не последнюю роль сыграла, вероятно, и осторожная тактика поведения, которой придерживалась секция, стараясь не привлекать пристального внимания власти. Художественный перевод, как и детская литература, еще оставался той сферой, в которой писатель мог существовать без излишней оглядки на идеологию и цензуру. Сохранение «своего» жизненного пространства составляло для руководства секции задачу, может быть, более важную, нежели разрешение проблем дела перевода. Такая позиция прочитывается во многих документах. Категоричные постановления бюро по насущным вопросам («требовать», «настаивать», «добиваться») по выяснении обстоятельств нередко сменялись неуверенно-растерянными решениями («отложить», «подождать», «отказаться»).

Перелом в положении перевода и переводчиков, изменивший и судьбу секции Союза писателей, произошел на рубеже 1920–1930-х годов. Импульсом послужила статья О. Мандельштама в газете «Известия»[892], инициировавшая дискуссию о недостатках в организации и практике художественного перевода[893]. Перевод впервые рассматривался в статье как дело социально-общественной значимости, нуждающееся в «коренной перестройке», осуществить которую должна Федерация объединений советских писателей (ФОСП)[894]. На состоявшемся 16 апреля 1929 года совещании переводчиков Москвы с представителями издательств ГИЗ, ЗИФ, «Федерация» положение с изданием иностранной литературы было признано «неудовлетворительным во всех отношениях», создано бюро для выработки конкретных мер по урегулированию всей системы выпуска переводной литературы, в состав которого вошел и Мандельштам[895].

В ходе последующих обсуждений было предложено объединить переводчиков всех литературных организаций, входящих в ФОСП, и переводчиков-одиночек в особой ассоциации при ФОСП и предоставить им профессиональные права[896]. Причем статус профессии (а вместе с ним и ряд льгот) переводчики получали лишь при условии перехода в ведение ФОСП.

Помимо очевидной цели — организационного упорядочения переводческой деятельности — подобным объединением достигался и ряд других. Изъятие большой группы переводчиков из «попутнического» Союза писателей влекло за собой ослабление «неудобной» для власти организации. Переводчики, основная масса которых принадлежала к «остаткам эксплуататорских классов», попадали под идейное руководство и контроль деятелей пролетарской литературы, входивших в руководство Федерации. ФОСП, к тому же, обладала тогда профсоюзными функциями и являлась действенным рычагом экономического влияния на писательскую среду. Сама Федерация получала первую собственную творческую структуру, состоявшую из представителей разных организаций. В ноябре 1930 года при ЛО ФОСП была создана секция писателей-краеведов, вобравшая вскоре в свой состав секцию писателей-краеведов Союза писателей. Виртуальная ФОСП постепенно превращалась в реальную модель будущего единого Союза писателей. В конце мая 1929 года исполбюро московской ФОСП, не дожидаясь прояснения вопроса о профсоюзном цензе переводчиков, уже решило объединить всех переводчиков, а в июне обсуждалось учреждение секции при ФОСП[897]. Ленинградская Федерация первоначально занимала иную позицию и рассматривала прием в профсоюз как самостоятельную проблему, не связывая ее с разрушением сложившейся институции переводчиков Союза писателей.

Всероссийский союз писателей, с его многообразием творческих индивидуальностей и независимой позицией, на протяжении всего десятилетия был основным препятствием на пути создания утилитарной «советской» литературы и ее перехода в ведение государства. Против этой организации, единственной из всех существовавших, была направлена разгромная кампания 1929 года («дело Пильняка и Замятина»)[898], в результате которой под видом реорганизации была коренным образом изменена его первоначальная программа и принята новая общественно-политическая платформа, обозначившая переход к «союзничеству». Вывод переводчиков из Союза писателей приурочили к реформированию Союза, и в сентябре 1929 года московская секция перешла в ведение ФОСП[899]. Ленинградскому отделу предстояло осуществить эту акцию в ходе перерегистрации, «чистки» членов Союза, что означало потерю трети состава. На 1 июля 1929 года в Союзе числилось 358 человек, в секции переводчиков — около 120.

В течение нескольких месяцев ленинградские переводчики пытались сохранить секцию в родственной им организации. Резолюция секции с протестом против выделения из Союза (Приложение IX) обсуждалась на общем собрании писателей 13 октября 1929 года наряду с такими важными вопросами, как реорганизация и «дело Замятина». Поясняя позицию правления, М. Э. Козаков доказывал делегации коммунистов-рапповцев (Л. Л. Авербах, Ю. Н. Либединский, А. А. Фадеев), что «в Ленинграде переводчики теснее связаны с С<оюзом> п<исателей>, чем в Москве»[900]. Вопреки указаниям сверху, ленинградские писатели сочли «выделение переводчиков-литераторов из Союза писателей нецелесообразным»[901]; комиссия Союза по перерегистрации получила наказ сохранить секцию в Союзе.

Почти до конца года ситуация утрясалась между правлениями московского и ленинградского отделов Союза. В Москве настойчиво требовали убедить переводчиков, что «образование особой секции <…> дает им право вхождения в профсоюз» и «выход из членов Союза дает им ряд прав, которых, находясь в Союзе, они не имеют»[902]. В виде исключения предлагалось сохранить в Союзе высококвалифицированных переводчиков. Ленинградское правление оставило вопрос открытым «до тех пор, пока подобное выделение не будет твердо гарантировать за ними <переводчиками. — Т. К.> сохранения всех профессиональных прав»[903].