Исповедь сталиниста - Иван Стаднюк

Шофер уехал и вскоре возвратился. Протянул мне ответную записку, которую бережно храню. Написанная четким почерком, простым карандашом, она гласила:

"Дорогой т. подполковник! Всю жизнь служил Родине и родной Армии. Постараюсь все сделать. Прошу - если не будет вызова раньше - быть у меня завтра утром в 9 ч. С приветом - М. Шолохов. 31-3-55 г.".

Слова "если не будет вызова раньше" привели меня в боевое состояние. Почему-то верилось, что вызов будет! К окнам только-только прильнули сумерки, вечер начинал лишь густеть... И верно, через какое-то время послышался нараставший рокоток мотора, заглохший у дома. Хлопнула дверца машины. Я выбежал на крыльцо и столкнулся со знакомым шофером.

- Ждут! - выдохнул он.

Минуты через две я заходил в просторный шолоховский двор. Михаил Александрович, в гимнастерке и галифе, заправленные в хромовые сапоги, стоял на крыльце и смотрел в мою сторону. Я ускорил шаг, чувствуя, как зачастило в груди сердце... Обнялись, расцеловались.

- Ну, заходи, полковник! - голос у Шолохова был вроде приветливым.

- Пока подполковник, - уточнил я.

- Будешь полковником!

Вошли в обширную прихожую. Слева на стене увидел длинную деревянную вешалку; на ней густо висели плащи, фуфайки, пальто. Под вешалкой много различной обуви. Мне подумалось, что Михаил Александрович принимает сейчас гостей. Но в доме стояла тишина.

Я снял шинель, и мы прошли в столовую. За длинным столом сидел только один человек: худощавое с желтизной лицо, хмурые глаза.

- Знакомьтесь, это Кирилл Васильевич, - сказал Шолохов.

Мы пожали друг другу руки, и я почувствовал, что Кирилл не обрадован моим появлением. Только на второй день узнал, что это - редактор "Правды" по разделу литературы Потапов.

На скатерти возвышалась бутылка шампанского, рядом - продолговатое блюдо с осетровой икрой, хлебница с нарезанным пшеничным караваем...

- Шампанское пьешь? - спросил у меня Михаил Александрович.

Я помедлил с ответом, почему-то смущаясь этого незнакомца Кирилла Васильевича. Мое молчание Шолохов воспринял по-своему и, повысив голос, скомандовал в открытую боковую дверь:

- Тоня! Поставь на стол водку!

Вскоре Тоня (домработница) принесла наполненный графин.

- Ну, вот, теперь есть с кем выпить! - Шолохов скупо засмеялся, откупоривая бутылку с шампанским. - А то этот долдон, - он кинул взгляд на Кирилла, - отказывается.

Я пил водку, Шолохов - шампанское, а Потапов сидел на другом краю стола и ни к чему не притрагивался, мрачно листая какую-то верстку.

После рюмки-второй мое смущение поубавилось, и я охотно отвечал на вопросы Шолохова о своей родословной, фронтовой и послевоенной биографии. И все склонял разговор к тому, что армия будет широко отмечать пятидесятилетие Шолохова и нашему журналу никак не обойтись без отрывка из его нового романа.

- Не торопи! - Михаил Александрович налил мне очередную рюмку, явно проверяя, умею ли я выпить. - Ты казачьи песни знаешь?

- Знаю.

- Откуда?

- У Виталия Александровича Закруткина научился. Мы, когда встречаемся в Москве, всегда поем в застольях.

- Ты с Виталькой знаком?! Ах да! Мы же в гостинице "Москва" все вместе сидели у меня в номере! А я никак не мог вспомнить, откуда мне знакомы твои веснушки и кучери!.. Ну, споем для начала "Пчелушку"...

Голос у Шолохова, как мне запомнилось, не сильный, но очень приятный, по-особому мелодичный. Иногда в нем прорывалась легкая хрипотца, которая часто сменялась песеннозабористым хохотком. В его моложавом лице в эти мгновения проглядывало что-то совсем юношеское. Посветлевшее, оно выражало чуть снисходительное, но очень доброжелательное чувство "к девкам, которые пошли покупаться", к вору Игнашке, который "покрал девичьи рубашки",.. Казалось, он видел перед собой вершившееся на берегу реки действо, и рекой этой в его воображении наверное же был Дон...

Затем пели другие песни - казачьи и украинские, пока не зашла в столовую Мария Петровна - жена Михаила Александровича. Смуглолицая, крепкая в теле, плавная в движениях, она смутила меня своей серьезностью и таившейся в глазах легкой насмешкой.

Я почувствовал себя лишним и неуместным в этом загадочном доме с длинной, угловатой трещиной на потолке столовой и вновь несмело напомнил Шолохову о причине своего самовольного визита к нему.

Через минуту Мария Петровна принесла рукопись главы, которую попросил Михаил Александрович, и он начал читать с машинописного листа. Мы все будто перестали дышать. Даже Кирилл Потапов поднял голову, лицо его просветлело, а глаза заблистали чувством восторга. О, как читал Шолохов! Нет, не артистично, а очень буднично. Но надо было видеть его лицо, вздрагивающие брови и веки глаз, присохшие чеканно-красивые губы. Надо было слышать его тихий грудной голос, в многозвучье которого вставали картины полынной степи, неба над ней и Тихого Дона. А какие фразы, слова, слагавшиеся в живое многоцветное полотно жизни! Ни намека на рассказ, а только безбрежно талантливое, волшебное живописание, объемная картинность, неповторимость и яркость человеческих характеров...

Я вспомнил, что на вешалке, в кармане шинели, дожидается своего часа "Сердце солдата" - сборник моих повестей и рассказов с дарственной надписью Шолохову - восторженно-банальной, наивной. И понял, что никогда не осмелюсь преподнести свои первые литературные опыты человеку, умеющему воссоздавать на бумаге все живое и мертвое, как никто. Слушая написанное им, не познаешь, а видишь, откликаешься на услышанное всем своим существом.

Шолохов умолк, положил последнюю страницу главы на стол, обвел нас взглядом. Мы молчали - слова были излишни. После паузы, наполненной для меня потрясеньем, заговорила Мария Петровна.

- Миша, - с какой-то особенной интонацией, по-матерински сказала она. - Не торопись публиковать эту главу. Ты же собирался еще поработать над ней. Мне доставит удовольствие еще раз перепечатать...

Многих других деталей того вечера моя память не сохранила. Возвращался я в Дом колхозника, а во мне звучали слова Шолохова, сказанные на прощанье:

- Поживи у нас, подполковник, с недельку. Дам я тебе машину, свое ружье, патронташ. Поохотишься в степи... Шофер знает мои места. Подыши донскими ветрами, потом, может, напишешь что-нибудь... Ну, завтра жду тебя в девять утра.

* * *

Как боялся я проспать назначенное время! Но ровно в девять уже поднимался на крыльцо шолоховского дома. Двери были не заперты, и я вошел в вестибюль. В доме - тишина... Снял шинель, повернулся к зеркалу, чтобы причесаться, и увидел вышедшего из какой-то двери Кирилла Потапова. Он смотрел на меня неприветливо, почти враждебно.

- Подполковник, немедленно уезжай отсюда, - тусклым и усталым голосом сказал он, глядя на меня болезненно.