Исповедь сталиниста - Иван Стаднюк

Мы заторопились на посадочную платформу и увидели у вагона поезда черную "Волгу"... Зашли в салон... Приветственные слова, объятия. Анатолий Иванов вручил Михаилу Александровичу наш подарок.

Он сидел у окна напротив Марии Петровны... Гладко побритое, чуть розовое лицо, жидкая белая шевелюра, белая ниточка ровно подстриженных усов (казалось, они наклеены), влажные глаза. Видно было, что Шолохов болен и чуточку во хмелю.

Стали прощаться. Я выходил из купе последним.

- Как хохлу живется в Москве? - спросил Шолохов при прощальном объятии.

- Так я же хохол московского разлива, - банальной шуткой ответил я. Окацапленный хохол...

Шолохов коротко хохотнул и пояснил Марии Петровне:

- Это Стаднюк... Помнишь, двадцать лет назад мы с ним в Вешенской песни пели?..

Поезд стоял еще минут пять. Мы толпились на перроне у окна купе Шолохова, смотрели на него сквозь грязное стекло. А он ежился под нашими восхищенными взглядами.

* * *

Вдруг появился Анатолий Калинин. Торопливо нырнул в вагон и, зайдя в купе, стал о чем-то разговаривать с Шолоховым. Фирсов протер носовым платком оконное стекло и стал их фотографировать.

В сумятице проводов я ощутил на себе несколько непростых взглядов Шолохова - вначале, когда стоял последним у дверей купе, а затем сквозь стекло вагона. Не думаю, что это мне показалось. Пронзительные, таящие какой-то загадочный для меня смысл взгляды... Что они значили? Есть у меня некоторые догадки, но говорить о них не смею... До этого мы не виделись с Михаилом Александровичем лет семь. При последней, предшествующей проводам встрече сидели в номере Шолохова в гостинице "Москва" Виталий Закруткин, Анатолий Софронов, Борис Иванов и я. Шолохов стал нахваливать мой роман "Люди не ангелы" и дружески поругивал Закруткина за главы "Казаки в Болгарии" из знаменитого романа Виталия Александровича "Сотворение мира". Мне было неловко хотя бы потому, что любил я Закруткина не только как талантливейшего писателя, но и как брата. И мучил меня вопрос: читал ли Шолохов мою "Войну"? Я послал ему издание с двумя первыми книгами... С чувством собственной виновности понимал, что именно ему надо было писать эпопею о войне. Это воистину был бы памятник!..

Но вернусь к нашим не сбывшимся тогда из-за непонимания руководства армии мечтам о военно-художественной студии. Только сейчас, в наши дни, она здравствует на благо духовного здоровья российских Вооруженных Сил. Сложилась студия уже из генерации молодых писателей и постепенно, не без успехов, обретает творческий размах.

12

Странное это состояние - искренняя любовь к армии с ее сложной казенной средой обитания, с невероятно трудной жизнью сообщества людей в военной форме, людей разных возрастов и профессий, выполняющих тяжкий и несомненно почетный долг служения народу... Любовь с памятью сердца о напряженной, почти подневольной будничности солдатских казарм, с их жесткими, строго регламентированными порядками... И наряду с любовью, сопереживанием - острое ощущение своей беспомощности перед стоящей над тобой многоступенчатой властью, ощущение зависимости от нее и поэтому неуверенности в завтрашнем дне. Любовь и почтение к профессии воина, сострадание к казарменному люду живут во мне и сейчас.

* * *

Но живет и память о своем былом армейском бессилии, угнетенности чужой недоброжелательностью, а порой и откровенной завистью к писательскому положению. Кое-кому очень хотелось, например, проверить, правильно ли я плачу членские партийные взносы, не утаиваю ли величину сумм своих литературных гонораров. Было у отдельных моих сослуживцев острое желание обязательно уличить меня хоть в чем-то. Доходили слухи и о разговорах в некоторых кабинетах: "Да он в отдельные месяцы зарабатывает денег больше, чем получает начальник Главпура..."

Не могу грешить против своих коллег по редакции журнала "Советский воин". Там, в общем, царило взаимное доброжелательство и дружеское понимание. Главный редактор В. В. Панов, а потом и другие редакторы (Б. А. Борисов, Ф. И. Царев), учитывая мое "ключевое" положение в редакции и видя, сколь усердно тружусь я в своем отделе и привлекаю к участию в журнале видных писателей, в канун почти каждого праздника Советской Армии представляли меня к званию "полковник", что соответствовало моей должности. Но документы куда-то бесследно исчезали.

- Вы что, на службе своим сочинительством занимаетесь? - будто в шутку спросил меня однажды генерал Миронов. - Или по ночам пишете?

- По ночам готовлюсь к госэкзаменам, - ответил я. - Заканчиваю заочный институт. А пишу в выходные дни и во время очередных отпусков.

- Значит, на службу приходите дремать... Не отдаете всех сил делу, которое вам поручено. Не отдохнувший работник - плохой работник.

- Но ведь тысячи офицеров из войск учатся в заочных вузах - военных и гражданских. Это не во вред их службе. А мои повести и рассказы тоже, полагаю, приносят пользу армии...

- Что сейчас сочиняете?

- Написал для "Мосфильма" киносценарий по мотивам своей повести "Человек не сдается". Если примут - это будет первый фильм о начальном периоде войны.

- Кто из режиссеров берется ставить?

- Взялся было Владимир Басов. Но что-то у него не сложилось. Теперь заинтересовался режиссер Дамир Вятич-Бережных. Сейчас он заканчивает снимать фильм о французской эскадрилье "Нормандия".

- Ну, что ж, желаю успехов, - сказал генерал, пожав мне на прощанье руку.

Кажется, именно в тот день я почему-то глубоко почувствовал, что пора мне писать рапорт об увольнении из армии... И это в тридцать шесть лет! Можно было бы еще служить и служить. Да и при том хотелось дождаться присвоения звания полковника, покрасоваться в папахе... Но чутье подсказывало: надо уходить и переводить свою судьбу на другие рельсы.

Рапорт был написан и передан по команде начальнику Главпура генерал-полковнику Желтову. Через несколько дней мне сообщили о его резолюции: "В увольнении отказать. Армии тоже нужны свои писатели".

Но я уже настроился на гражданскую жизнь. Написал второй рапорт с более убедительной мотивировкой: никак не могу совмещать службу в армии с творческой работой. Стал ждать. Отсутствие ответа вселяло надежду, что попаду в очередной приказ министра обороны, - тогда как раз начиналось сокращение армии и флота.

А пока что меня подстерегла неприятность на "Мосфильме". Получил я приглашение на экстренное заседание главного художественного совета студии. Сразу же насторожился: на такой совет приглашают автора сценария только тогда, когда к нему уже окончательно прикреплен режиссер, и фильм включен в производственный план. И почему заседание экстренное?