Русский флаг - Александр Борщаговский

- А хорошо у нас, Константин! - похвастался Максутов. - Оставались бы здесь.

- Слишком спокойно, - буркнул Пастухов. - Как в Кронштадте.

Максутов удовлетворенно рассмеялся.

- И отлично! Знаете, Костенька, когда мне бывает особенно трудно держать себя в узде, я вспоминаю Ивана Николаевича. Помогает. Я ведь тоже горяч, - чистосердечно признался Дмитрий, - а здесь нужна выдержка, иначе проиграем.

Пастухов не был убежден в правоте Дмитрия. Он оставил батарею со смутным чувством недовольства, которое не исчезло и после похвальных слов Изыльметьева о действиях Максутова.

Лейтенант переходил от орудия к орудию, заглядывал в широкие, с большим углом обстрела амбразуры и время от времени командовал прислуге:

- Седьмой нумер, пали!

- Десятый нумер, пали!

Дмитрий Максутов и впрямь часто вспоминал Изыльметьева. Он хотел бы увидеть капитана здесь, на батарее, чтобы Иван Николаевич оценил порядок, спокойную деловитость прислуги. Схватку с неприятельскими фрегатами Дмитрий рассматривал как продолжение давней борьбы, начавшейся еще в Портсмуте. Он помнил каждый поступок Изыльметьева, каждый его шаг, решительный, смелый, позволявший выиграть время, сберечь силы и людей. Ничего показного, бьющего на эффект, даже когда он бросил за борт бумагу с предписанием именем королевы. Изыльметьев всегда выигрывал схватки благодаря сильной воле и выдержке. Он ход за ходом улучшал свои позиции, подготавливал скрытые линии нападения, обескураживал противника неожиданными мерами, и было бы непростительно одним неосторожным ходом, продиктованным горячностью или безрассудной отвагой, разрушить работу многих месяцев.

"Если Прайс и его офицеры сомневаются в храбрости наших солдат, думал Дмитрий, - случай еще доставит им возможность разочароваться. Придет время - может быть, оно совсем близко, - и мы покажем, как русские принимают врага на своей земле, как они дерутся и как умирают. Но сейчас враг хочет другого, иначе он не хитрил бы и не прятался".

Англичане, конечно, давно смекнули, что на батарее тридцатишестифунтовые ядерные пушки, - они действуют успешно только в те минуты, когда фрегаты подтягиваются поближе к берегу, чтобы стрелять всеми орудиями, батальным огнем. И Дмитрий Максутов ждал этих минут. Ждал со спокойствием охотника, знающего повадки хищного зверя. Ждал, напряженный, собранный, зорко наблюдая за движениями неприятеля, которому поднявшийся ветер позволял теперь маневрировать без помощи парохода. Ждал, испытывая острое волнение, но внешне добродушный, уравновешенный, неторопливый. Наблюдение за парусами неприятеля позволяло Дмитрию Максутову предвидеть движение судов, и ему почти всегда удавалось опередить судовых артиллеристов в моменты наибольшего сближения фрегатов с батареей. Ядра, пущенные с батареи, шли в дело, несмотря на то что приходилось часто стрелять рикошетом, по воде.

Прислуга, заряжавшая орудия, смотрела в амбразуры, не боясь штуцерного обстрела, страшного при крепостной войне сухопутных армий. Подчас, наблюдая через амбразуры неприятельский флот, матросы отпускали крепкие словца по адресу англичан и французов.

Если разрыв бомб не заглушал возгласов шутников, веселилась вся батарея.

- Хорошо бьет ружье! - кричал красный от натуги матрос в парусиновых шароварах, с развевающимися на груди концами галстука, кричал так, будто его и впрямь могли услышать на ревущих от выстрелов и окруженных дымом фрегатах. - С полки упало - семь горшков разбило!

Бывалые матросы, люди, привычные ко всему, очень удивились бы, узнав, что их молодой веселый командир боится вида крови. Дмитрий Максутов, как и большинство молодых офицеров "Авроры", ни разу еще не участвовал в бою. Он знал о войне все, что можно было узнать из книг. Он готов к выполнению своего офицерского долга, но мысль об ужасных ранениях и льющейся крови тяготила его. Найдется ли он в тяжелую минуту, сумеет ли удержаться на той позиции, которая не делает командира жестоким и черствым в глазах нижних чинов, но и не допустит его до бесполезной и жалкой чувствительности? Добро бы еще на батарее царил кромешный ад, люди, сбиваясь с ног, метались бы у орудий, а стволы пушек накалялись от выстрелов, - тогда для всего прочего, кроме сражения, не осталось бы и времени.

За первые часы боя на батарее ранило троих артиллеристов. Все ранения неопасные. Двое тут же вернулись к своим номерам, выделяясь среди прислуги белыми пятнами повязок и той особенной смесью страдания и бесшабашной веселости во взгляде, которая бывает у людей, только что перенесших тяжелую физическую боль, но вернувшихся в строй. До конца боя Харитина и ее подруги деятельно помогали фельдшеру, оттеснив двух матросов из инвалидной команды. По-видимому, на раненых хорошо действовал уход женщин: не слышно было ни стонов, ни обычных в такой обстановке ругательств, проклятий. Женщины незаметно вошли в жизнь батареи, оказались необходимыми во многих случаях, хотя раньше свободно обходились и без них. Они поили матросов, помогали кантонистам-картузникам, оказывали мелкие услуги фельдшеру. Две женщины, вызвавшиеся доставить в госпиталь раненого канонира, вопреки опасениям матросов, относившихся к ним уже ревниво, как к своим, вернулись на батарею и сквозь слезы стали рассказывать о том, как строго встретил их "главный дохтур" Ленчевский и как их выручил "чужой дохтур" с фрегата - по-видимому, Вильчковский.

Харитина пользовалась всякой возможностью взглянуть на чужие суда. Страх за Семена не оставлял ее ни на минуту. Здесь, на своей земле, его ждала лютая казнь, но ведь и там, на чужих кораблях, не слаще. Полицмейстер, встретив девушку в порту, пьяно прохрипел ей в самое лицо: "Что, бежал твой каторжник?! Погоди, скоро увидишь дружка - англичане повесят его на рее. У них скорый суд". И глаза Харитины торопливо обегали мачты фрегатов, сердце замирало от тяжелых предчувствий, весь мир в это мгновение втискивался в полуторафутовое отверстие амбразуры. Уже не раз, завидя на саллингах фрегатов фигуру человека, девушка закрывала глаза, чувствуя, как холодеет тело и подкашиваются ноги.

Суда маневрировали. Ближе других подходил к батарее "Форт", открывая ураганный огонь. На котором из них Удалой? Жив ли он?

В нескольких шагах от Дмитрия Максутова осколком бомбы оторвало кисть кантонисту Матвею Храповскому. Белобрысый мальчик с молочно-голубыми удивленными глазами лежал на твердом грунте батареи. Кровь хлестала из рукава.

Прежде Дмитрий как-то не выделял его среди кантонистов, шнырявших по батарее. Но теперь, при внимательном взгляде на него, он был потрясен сходством мальчика со своим товарищем детства, пастухом Прошкой. Все такое же - и густо облепившие переносицу веснушки, и выражение светлых глаз, и большой рот над коротким, словно срезанным подбородком. Поразительное сходство!

Краска сошла с лица Максутова. Он почему-то стал лихорадочно застегивать мундир. Возле мальчика уже суетились фельдшер, Харитина, стояли испуганные кантонисты - друзья безбрового Матвея. Фельдшер остановил кровотечение, мальчика положили на носилки, и на них еще оставалось удивительно много свободного места.

Максутов подошел к мальчику и погладил колючую золотистую щетину волос.

- Молодец, Матвей! - поправил он фуражку, лежащую в изголовье раненого. - Спасибо за службу!

Белые губы мальчика дрогнули в улыбке. Он скосил глаза на товарищей.

- Мне не жалко, Дмитрий Петрович, - сказал он звонко. - Совсем не больно... Руки не жалко, только бы поколотить их!

- Поколотим! - воскликнул Максутов, почувствовав прилив нежности к раненому мальчику и ощутив, что боязнь вида крови, вероятно, прошла навсегда. - Мы за тебя отплатим, Матвей!

Храповского унесли. Максутов прикрикнул на замешкавшихся кантонистов, и жизнь батареи потекла по-прежнему неторопливо и уверенно.

"Аврора" почти не участвовала в деле, но служила штабом и центральным нервом сражения. Изыльметьев бессменно находился на шканцах, сносясь с Завойко через вестовых или встречаясь с ним для коротких совещаний на палубе фрегата.

Завойко не случайно избрал в этот день "Аврору" своим главным командным пунктом. Фрегат находился в центре оборонительных сооружений, и пока внимание неприятеля было занято Сигнальной, Кошечной и Кладбищенской батареями, "Аврора" оставалась идеальным командным пунктом. Отсюда сигнальные передавали командирам отрядов и батарей приказы Завойко, здесь находились резервные запасы пороха, потребность в котором на батареях, при строгой бережливости и вполне вероятном расчете на многодневные бои, могла меняться в зависимости от маневров неприятеля. Поблизости, у Сигнальной горы, расположились и стрелковые резервы.

Несколько раз "Вираго" с большой пушкой на носу пытал счастье высовывался из-за Сигнального мыса, намереваясь приблизиться к батарее Максутова. Но "Аврора", не теряя ни секунды, будто ожидая "Вираго", палила по нему всем бортом. В свою очередь, Дмитрий Максутов пускал в ход одиннадцать пушек, и пароход, дымя и отплевываясь, пятился назад.