Охрана - Александр Торопцев

После фиаско с Ивашкиным Ольга стала осторожнее и одновременно наглее, нахрапистее. Еще в конце восьмидесятых она бабьим сердцем почувствовала неладное, приближающуюся к «Речке» беду. И с азартом принялась за дело. Ей нужен был летчик, ну хотя бы штурман или на худой случай крупный инженер с диссертацией, но, главное, с московской пропиской. В 1991 году она уже не скрывала этого, хотя, конечно, не ходила по городку с табличкой на груди или на спине: зачем же такие прелести табличками прикрывать? В 1992 году ей удалось примагнитить к себе штурмана из Баковки с тремя детьми, четырехкомнатной квартирой и толстенной доброй женой. Штурман влюбился в Ольгу, но, гад такой, в 1993 году жена его, хоть и не любимая, родила ему долгожданного сына. Пришлось сбросить его со счетов и заняться одним полковником-инженером. Мужик здоровый, вечно улыбающийся, уже в годах, со взрослыми детьми, которым не нужно было платить алименты, был для нее находкой. Она крепко притянула его к себе и (о, счастье!) у нее начались московские командировки, которые он ей организовывал. Ольга вплотную приблизилась к цели. Параллельно она разрабатывала еще несколько вариантов. Так было надежнее.

Мужики быстро обалдевали от ее ласк, от степной яростной страсти и от степной же выносливости, которой могли позавидовать не только боксеры или бегуны африканского происхождения, скажем, кенийские, но даже и русские бабы, очень выносливые в быту и в кровати «машины». Они влюблялись в Ольгу сразу и надолго, прекрасно ее понимая и все без исключения стараясь ей помочь. Она продолжала знакомиться, влюбляла очередного мужика в себя, выслушивала его скромное «не могу» после пяти-семи сеансов, не отчаивалась, бросалась на новую наживку – так продолжалось долго.

Уже «Речка» обмелела, испытания сокращались катастрофически, пришел почти гибельный 1996 год, разбежался 1997-й, приуныли на полигоне все, кончились командировки у Ольги – хоть вешайся, в самом деле. И вдруг на счастье всех ее московских мужиков пролетела молнией по столичным телефонным просторам радостная весть: Ольга вышла замуж за кандидата технических наук, переехала в его двухкомнатную квартиру в Люберцах, устроила дочь в престижную московскую школу и… ждет ребенка! Вот повезло-то бабе.

Ну как повезло? Чудеса любят работящих – эту истину любой нормальный инженер знает. Работать надо. Ставить перед собой сложные цели и достигать их. Ничего себе везение! Иной раз во время месячной командировки у Ольги было по четыре, а то по пять мужиков сразу. Почти все они влюблялись в нее по уши. Были, правда, и не влюбляющиеся, но обожающие степной ветер, степной поток страстей. Были. А куда от них денешься, если у них связи, имена, явки, как сказал бы хороший разведчик. Между прочим, Ольга мало чем отличалась от разведчиков: так мастерски она вела свое дело. Только родина у нее была своя – семья ее будущая. Поэтому-то она и не отталкивала ценителей и любителей степных ураганов. Вам нравится степная женщина? Я к вашим услугам, но уж и вы мне помогите, потому что мне нравится московская ну или хотя бы подмосковная прописка. Чего тут не обычного? Короче говоря, работала Ольга с полной отдачей. На свою будущую родину. Можно даже сказать, что она совершила подвиг, который не каждому бывалому разведчику по силам.

Один из сочувствующих помог ей, вывел на одинокого, давно не женатого кандидата, робкого, но сладострастного, прости Господи ему этот грех, и очень во всем другом порядочного человека, почти ангела и с хорошими перспективами на будущее. Он как прижался к Ольге на вечеринке по случаю защиты докторской диссертации шефом, так и домой привез, матушку ворчливую не постеснялся. И на следующий день, сразу же, то есть еще в постели, предложение ей сделал. Она, хоть и испытала в тот миг тоже самое счастье, которое раздавала щедро всем своим поклонникам, взяла себя в руки, выдержала характер, попила кофе и увезла будущего своего мужа в театр. Давно, мол, я оперу не слушала.

Через месяц они расписались.

Мужики-то ее радостно потирали руками: и нам что-нибудь перепадет, баба-то она могучая! Ан, нет. Устав от длительного марафона, Ольга сожгла свою записную книжку еще до свадьбы, хотела напрочь порвать с прошлым, но не смогла, оставила, покидая «Речку», свой подмосковный телефон Валентине.

За три года у нее не было никакой связи с прошлым. Лишь мать и отец приезжали к ней, радовались за дочь: нашла она свое место в жизни.

И вдруг на тебе, приехали – звонок. Она уже и думать не думала о «Речке». Дома забот по горло. Дочь школу заканчивает, сынишку нужно отдавать в интеллектуальный детский сад, самой пора на работу устраиваться. Какая «Речка»? Все ушло безвозвратно. Неужели Валентина в свои сорок пять лет этого еще не поняла? Вот дуреха. Захотелось ей век вдовой прожить, пусть живет. Зачем другим мешать? Слезу под водочку хотелось ей пустить, вспоминая «Речку», – ну и реви там, я тут причем?

Всю ночь Ольга не спала. Боязно было засыпать. Узнал бы отец ее суровый, что она гостя отвадила, не посмотрел бы на ее тридцать с лишним лет да на двоих детей, взял бы старый ремень… Очень принципиальный. Со своими принципами он и работает до сих пор обыкновенным агрономом, хотя и Тимирязевку когда-то закончил, и все хвалят его. Слава богу, что не все такие принципиальные.

Утром Ольга накричала на дочь, чтобы домой вовремя возвращалась, потом пожалела ее, попросила даже прощения, поцеловала, лишних пятьдесят рублей дала, сказала: «Не обижайся на меня, что-то я плохо себя чувствую».

«На солененькое опять потянуло? – улыбчиво спросила дочь и, чтобы не расстраивать мать, погладила ее по голове. – Правильно, мамочка, мне сестренку хочется!» – И убежала в школу.

«А что? И рожу! Пусть знают! – подумала Ольга и вздохнула. – Зря я Валентину не пригласила, дура несчастная! Хоть бы поплакали вдвоем. Хоть бы посоветовалась с ней. Она же мне была роднее родной сестры».

Валентина спала совсем как маленькая девочка. Сопела, вздрагивала, будто бы даже плакала во сне, но не навзрыд, а тихонько, стесняясь слез своих. Борис Ивашкин сидел на стуле, смотрел на нее, осторожно поднимался, уходил в ванную комнату, курил там, возвращался и посматривал то и дело на часы. Без пятнадцати два разбудил ее легонько.

– Боря, какая я счастливая! Ой, уже два часа! Отвернись, нахал!

А уже одевшись, села за стол, не выдержала:

– Она же мне как сестра! Надо позвонить. Если почувствую, что… тогда и порву ее телефон. А так нельзя. Мало ли что у нее в семье.

Набрала номер. Борис ушел курить. Разговор двух «сестер» его поразил. Они все-таки остались «сестрами», младшей и старшей. Говорили долго. Может быть, догадывались, что говорят в последний раз, что жизнь разводит их навсегда, потому что это жизнь, она не любит слишком частых повторений. Ивашкин смотрел на себя в ванное зеркало, пускал колечками дым и явно чего-то не понимал в этом женском трепе, в слезах, охах, вздохах. Он никогда не понимал женщин, даже своей собственной жены, мирной, чем-то похожей на улитку, смиренно несущей свой крест, свой домик. «Не запью, не бойся. Теперь не запью. Хватит дурочку валять!» – сказал он в зеркало и вышел из ванной комнаты.

– Пора! – показал Валентине на часы, а та ему в телефон:

– На такси доедем. Успеем. Да нет, Оленька, это я знакомой одной. Ты ее не знаешь.

И опять на двадцать минут о своем, бабьем. В последний раз.

Такси не понадобилось. На маршрутке доехали до метро, и через тридцать минут были на перроне Павелецкого вокзала. Последние полчаса до отправления поезда Валентина говорила только о своей «сестре». Но когда засуетился народ, проталкиваясь в вагон, она крепко обняла Бориса и сказала:

– Спасибо тебе, дорогой! Я так хочу, чтобы это еще хоть один разочек повторилось! Прощай, мой милый летчик, прощай!

Она нырнула в вагон, опушенная снегом, постояла в окне, помахала рукой и уехала на свою «Речку».

Между прочим, мать ее погибшего мужа жила в ближайшем Подмосковье и честно берегла внучке, а теперь и правнукам хорошую трехкомнатную квартиру и возможность «жить по-человечески». Но Валентина упорно стояла на своем: буду жить рядом с мужем.

Борис ее не понимал. Может быть, потому, что он ни разу не видел лиц женщин, чьи мужья были в воздухе. Да и к памятнику на «Речке» он подходил очень редко. Хотя многих из погибших испытателей знал.

У него осталось сто пятьдесят рублей. Можно было напиться с тоски. Но пить он не стал, потому что вдруг улетучилась тоска, изводившая его все эти годы, особенно по августам. Именно в августе Валентина так спокойно передала его Ольге. Непонятно почему. Раньше было непонятно. Теперь он, кажется, понял, в чем было дело. Валентина не хотела выходить замуж. Тем более за летчика-испытателя. Да, все именно так и было. Тело просило, она отказать ему не могла. Но и душу свою предавать она тоже не могла. Громкие слова. Громкие слова! Сказал бы ему кто-то об этом, он бы рассмеялся. Но ведь Валентина никогда ему об этом не говорила, берегла это чувство. И себя сберегла. Нет, это не громкие слова, это что-то сильное, бабье.