Охрана - Александр Торопцев

Они отошли в угол, образованный стенами здания метро. Нужно было говорить, спрашивать о чем-то. О чем? О том, что творится на «Речке», он знал от бывших сослуживцев, с которыми иной раз перезванивался. И о жизни ее тоже знал. И об успешной авантюре Ольги ему рассказали. Он не хотел ее спрашивать ни о чем. Оробел, как семиклассник, почувствовавший в своем сердце настойчивые удары: «Я люблю! Я люблю!»

Валентина тоже знала о нем многое. Спрашивать не хотелось. Уж лучше бы не встречались.

Жизнь! Жили-жили, не тужили, веселились по полной программе, когда можно было, после трудов праведных. Бабочками не порхали, припорхали один к пятидесяти, другая к сорока пяти. А что дальше?

– Когда у тебя поезд? – спросил он, выходя из штопора.

Она замялась с ответом, но тоже справилась с какой-то внутренней отупелостью и сказала спокойно:

– Завтра. В пять вечера. Сейчас вещи сдам в камеру хранения и пойду по магазинам.

– Зачем?! – всколыхнулся летчик, но быстро опал, не зная, как быть: завтра у него смена, а сегодня он обещал светильник на кухне сменить. Пенсию вчера получил, в магазине рядом с домом жена присмотрела недорогой симпатичный светильник.

– Как зачем? В Москве я не каждый день бываю. Нужно внукам подарки купить.

Она смотрела на него, чего-то ждала. Но чего? Разве их, женщин, поймешь? Почему в тот год она так грубо передала его Ольге, ветреной секс-бомбе? Почему после этого ни разу не подошла к нему, не поговорила по-человечески и всякий раз, когда он приближался к ней, отталкивала его шуткой?

– У тебя уже внуки?

– А ты все думаешь, что моей дочери семь лет? Нет, дорогой, дети растут быстрее, чем мы стареем. – Она посерьезнела, потянулась за чемоданами.

– Погоди, – засуетился он, – погоди!

– Да что ты меня тискаешь, как штурвал, Борис?! Девочка что ли я пятнадцатилетняя, – сказала она, но выпрямилась, глянула на него, хмурого, худого, почти еще не седого, со впалыми, тяжелыми глазами, скуластого, не высокого, с сильной, как у тракториста, рукой, и вздохнула, – Борис, ты часом не алкаш? Может быть, тебе на бутылку дать? У меня есть. Мне младший брат дал, новый русский наш детеныш.

– Зачем ты так? Я вообще не пью. Увидел тебя, жизнь нашу вспомнил, – оробел бывший летчик, орденоносец.

– А руки почему дрожат?

– Прекрати!

– Ого! Узнаю грубый рык лучшего летчика «Речки», а, значит, всего Советского Союза! Сразу бы так. А то я подумала плохое!

– Хватит тебе. Ты где ночевать будешь?

– На вокзале. Не впервой. Ну я пошла.

– Да прекрати ты, в самом деле! Я гостиницу найду. Отдельный номер. Есть у меня человек. Начальник охраны в гостинице.

– Да я вроде не сахарная, могу и на вокзале вздремнуть.

Ох, и своенравный же народ, эти степные бабы.

– Ты знаешь что, – Борис замялся, вздохнул глубоко для храбрости и вдруг выпалил: – Ты можешь мне сделать подарок?

И она вздохнула тяжело, но не для храбрости, а по какой-то своей женской причине:

Потом они бегали по магазинам, рынкам, топтали пересоленный снег у телефонных автоматов, пока Борис звонил Бакулину, уговаривал его, почти все честно рассказав, просил помочь с гостиницей, тот обещал все сделать, они опять носились по Москве, затарились. Вечер пришел цветной. Снег посыпал. Борис опять звонил Бакулину, тот отругал его по первое число, но дело сделал, дал адрес: мчись, говорит, на такси, а то он долго ждать не будет. Помчались они куда-то к черту на кулички, за Текстильщики, приехали, успели, получили номер на двоих с окнами в тихо дремлющий парк, слабо освещенный. Сели, посмотрели на часы: всего девятнадцать ноль восемь, а дел-то сколько переделали!

– У тебя, смотрю, связи в Москве. Хорошо здесь устроился? – В ее голосе опять почувствовалась неловкость.

– Нет, – он не стал кривить душой. – Но давай-ка лучше стол организуем, как в былые времена! А о житье-бытье потом, если времени хватит… Стоп-машина, не надо! Я сейчас, мигом.

Он широким шагом вышел из номера, она осталась одна, не выдержала, всплакнула, не разревелась, остыла, успела испугаться, а вдруг ухажер сбежал, но тут же успокоилась: «Ну и пусть. Хоть посплю по-человечески! Все лучше, чем на вокзале!» Успела поругать себя: «Ты что, дуреха, Бориса не знаешь?!» Опять почувствовала ком в груди, посмотрела в черное с проседью близких деревьев окно, услышала в коридоре широкий шаг, почувствовала в душе облегчение, даже мягкость какую-то, давно забытую в сутолоке дел и забот.

– Пошли! Посидим в ресторанчике. Мы же с тобой ни разу в ресторане не были! Почему ты так смотришь на меня? Валя, что случилось? Кто тебя обидел? Не плачь, ты что?

Он подошел к ней, сидевшей, некрасиво сгорбленной, обнял ее, прижал к себе, обмякшую, потом опустился на колени, взял ее мокрые ладони, прижал их к своим щекам, забормотал невпопад:

– Пойдем, Валюша! Посидим. Там недорого. Деньги у меня есть. Не волнуйся. Ну и что? Сейчас черное платье в моде, точно говорю. Ты будешь самая красивая, пойдем.

Она тоже невпопад что-то говорила ему про туфли, не совсем новые, про колготки дырявые – как мужу говорила она про дырявые колготки, а он ей, да я тебе сейчас куплю, там киоск открыт, я видел, а она, да ты моего размера не знаешь, а он ей чуть не ляпнул, да у меня жена такого же размера, но не ляпнул, а сказал, поднимаясь:

– Четвертый размер у тебя, точно? Сейчас принесу. Черные или бежевые.

– Боря! Я же не истребитель! Куда ты меня гонишь! Мне же ванную надо принять.

– Принимай, а я пошел! – бросил он уверенно, а уже в коридоре подумал: «Хорошо, что я все заначенные деньги с собой взял, как будто знал, а то бы могло и не хватить, цены здесь бешеные».

А она подумала, разбирая чемодан: «Хорошо, что маленький чемодан не оставила в камере хранения. Пришлось бы в потной одежде в ресторан идти!»

В общем, повезло им в тот день.

Она взяла в ресторан сумочку со всеми деньгами и документами, посмотрела, выходя из номера на часы: восемь двадцать одна. До отправления поезда была еще целая вечность.

В час ночи они вернулись из ресторана счастливые! И денег ему хватило, и поговорили они, душу отвели, и легли в кровать, позабыв обо всем на свете, например, об Ольге, и хорошо им было, так хорошо, что кто-то даже по батарее стучал, то ли от скуки, то ли от зависти, то ли от злости, а может быть, и не им вовсе, а кому-то еще, кому было в ту ночь так же хорошо.

Не спала всю ночь и Ольга, ворочалась, вставала, выходила на кухню, пила холодную «колу», чуть было не приложилась к водке – специально в магазин бегала, думала, что Валентина заскочит к ней на часок. Все-таки не чужие они люди, хотя, если разобраться, то и не свои, не подруги даже. Нет, гостям она всегда была рада, но на ночь Валентину просто негде было оставить в двухкомнатной квартире с двумя детьми. Она же не маленькая, должна понимать. Не поняла. Не заехала. Гордость свою показала. Ну и пусть вокзальные лавки протирает, не принцесса. Оно и хорошо, что не заехала. О чем с ней говорить, зачем все эти разговоры? Чтобы она потом растрезвонила на всю «Речку», как Ольга живет? Не надо. Знаем мы этих пустозвонок. Пусть на вокзале дрыхнет. А водку можно и с мужем выпить в выходной день.

Мужа она нашла себе не то чтобы ах, даже не московского или пригородного, но, между прочим, это куда лучше, чем подхватить какого-нибудь летчика-испытателя с «Речки» даже с пятикомнатной квартирой, с машиной и окладом в пять инженерных зарплат. На черта они сдались, эти хоромы? Там с прислугой не очень-то. Не Валентину же нанимать. Она с голоду подохнет, но ни в жизнь не согласится быть прислугой. Гордая. Вдова героя-испытателя. Идет по городку в черном с цветами к памятнику, встанет с такими же вдовами у обелиска с фамилиями и местом для будущих фамилий и смотрит, смотрит, смотрит. И молчит. А сама только и думает, где бы мужика на недельку-другую урвать. В восьмидесятые-то годы этого товара на «Речке» было, как арбузов на бахче: если сторожа знаешь, хоть машину загружай. Да куда ей машину-то? Одного бы. На полночи. Через ночь. Чтобы форму держать да на работу не опаздывать. Заведующая офицерским клубом! Должность. Подсуетилась вовремя. Командирша хренова. Не уеду, говорит, отсюда никогда. Здесь могила мужа, отца моей дочери.

Ольга не понимала Валентину. После развода со своим первым мужем Ольга поставила перед собой задачу жизни: выйти замуж за летчика с московской пропиской и делала для этого все возможное и невозможное. Валентина ей в самом начале пути помогла. Но Борис Ивашкин – «талантливый испытатель» – был какой-то малохольный. В постели он ей нравился, зачем зря говорить. Но иной раз давал сбои, вскакивал с кровати, извинялся, обзывал Ольгу Валентиной, потом, правда, быстро приходил в себя и все было хорошо. Но, во-первых, он был не москвич, во-вторых, она сразу поняла, что нужна ему как «машина», которую приятно испытывать в самых разных режимах. Испытал. И свалил в Афганистан. А она хоть и опытная, но попалась, залетела, ездила к матери, врачам свои кровные деньги платила. Этот Боря какие-то погремушки ей возил из своей Твери, нет, чтобы оставить одинокой женщине с ребенком хоть тысчонку на расходы. Что такое для него была эта тысяча рублей?! Да нет, золотые безделушки он ей оставил, зачем зря говорить, но она же не могла их на рынок тащить да продавать! Как его, такого дурака, в Афганистане не шлепнули.