Русский святочный рассказ. Становление жанра - Елена Владимировна Душечкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Самый злющий петух! — с гордостью говорит няня. — Так и клюется: есть хочет!
Стол с шумом и грохотом отодвигается к стене. Стулья поставлены полукругом, овес насыпан перед каждым. Няня прячет кольцо; все садятся. Негодующий петух стоит, поджавши одну ногу, и презрительно моргает круглыми глазами. Его поощряют и бранят. Наконец он встряхивается, вытягивает шею, склоняет голову набок и гордо двигается в путь. Вот он подбирается к овсу.
— Клюнул! Клюнул у Володи! — восторженно кричат его сестры и кузины.
Сама бабушка в волнении приподнимается на кресле и не спускает глаз с петуха. Все, все, кроме Жени, смотрят на Лидию и потому не замечают, как волнуется Женя.
Петух решительно идет к Жене и клюет у ее ног. Что-то звенит под его клювом… Кольцо? Нет, каково — у Жени! Женю поздравляют и дразнят; шумный восторг наполняет столовую. Женя наклоняется, чтобы скрыть свое смущение и поднять кольцо. Она наклоняется низко, низко и почти сталкивается с чьей-то другой темной кудрявой головой. Ее сердце сильно бьется, над ее ухом раздается знакомый шепот:
— Завтра, в это же время! Я буду ждать!
IV
Смеркается. На западе еще догорают пурпуровые и палевые полосы, но небо уже темнеет. Белая степь слегка зарумянилась от прощального поцелуя солнца. Прозрачен морозный воздух.
Подымая целые облака снежной пыли, звеня сбруей и колокольчиками, несутся по степи тройки одна за другой. Синие тени бегут за ними по блестящему снегу. Далеко разносятся звонкие молодые голоса и веселый смех. Седой иней осыпал серебристыми звездочками бобровые воротники и вьющиеся кудри, убелил усы и бороды, опушил меховые полости, осыпал и сани и лошадей. Все бело, все сияет и смеется. Мчатся тройки и несут домой, в гостеприимную усадьбу, равнодушных и веселых, отверженных и влюбленных.
Они вместе. Они не одни в санях, но никто не обращает на них внимания. Прижавшись друг к другу, они точно замерли, и им кажется, что они несутся по серебряной дороге, в серебряное царство, вместе с блестящими снежинками. Дыхание захватывает от бешеной езды, снежная пыль окружает их искристым облаком, и звенит-звенит колокольчик, и бежит из глаз, мчится белая степь…
Ах, если бы никогда не кончилась эта безумная скачка!
Они смотрят друг на друга и смеются. Его темные волосы и усы, его борода и бобровая шапка — все поседело и побелело. Еще чернее, еще ярче блестят его проницательные глаза. Еще краснее кажутся из-под белых усов насмешливые, гордые уста.
— Какой ты смешной!.. — шепчет она.
А сама она вся разгорелась от мороза, легкие пряди волос серебристыми кольцами падают на лоб и на плечи. Глаза сияют сквозь серебристую бахрому ресниц. И странно, и весело ему смотреть на молодое разрумяненное личико, увенчанное снегом. Они смотрят друг другу в глаза, и улыбаются, и забывают все на свете. Он наклоняется все ниже и ниже…
— Помни, в одиннадцать часов! Я жду, — слышит она, как во сне…
— С нами крестная сила! — кто-то громко вскрикивает.
— Кто? Что случилось?
Бледный как полотно старый слуга, сидевший на козлах, оборачивается и указывает вдаль дрожащей рукой.
А впереди белеет огромный сад и виднеется старый дом на фоне потемневшего неба.
— Что с тобой, Емельян? Что случилось?
— Разве вы не видите, батюшка Владимир Николаевич? Разве вы не видите? Дым!
— Что? горит? пожар? — заволновались в санях.
— Из этой трубы! Ведь это камин угольной комнаты. О Господи! — бормочет старик.
Влюбленные переглядываются и улыбаются.
— Что ж такое… Затопил кто-нибудь.
— Сохрани Бог!
— Да и не оттуда совсем дым! Не труба!..
Тройка остановилась. Молодой барин первый выпрыгнул из саней и поспешно шепнул старому слуге:
— Тише! Молчи об этом! — и прибавил еще тише, но в другую сторону: — Так я жду? В одиннадцать часов! — она кивнула и засмеялась. До одиннадцати уж недолго!
V
В спальнях барышень хаос и смятение… Барышни вздумали наряжаться. Бабушкины старинные сундуки перевернуты вверх дном; горничная сбилась с ног. Мужчины не отстают: они тоже требуют маскарадных костюмов. Этого только не доставало. Положим — очень весело, но как же зато и несносно! Ведь ничего они сами не умеют; поминутно стучатся у дверей, присылают то за тем, то за другим, угрожают войти, когда… ну невозможно, решительно невозможно! Соня только начинает одеваться, Нина и Лиза наполовину не готовы, а тут вдруг… Булавок Владимиру Николаевичу! (Ну зачем ему булавки!) Анатолий Дмитриевич просят старого капота… Скажите на милость — гусарский корнет, и вдруг — капот! Опять стучатся… Еще что?
— Саша просит помады! Саша хочет вымазаться помадой! — объявляет Соня с негодованием.
— Не давать ему! — кричит Нина из-под желтой юбки испанского костюма, которая пока еще у нее на голове.
— Скоро ли вы? Я сейчас войду, — угрожает кто-то из коридора, потрясая дверью.
Нет, это невыносимо! Держите дверь, не пускайте!
— Да и так не войдет, не беспокойся, — спокойно замечает Лидия.
Она в польском костюме. Зеленый атлас так идет к ее рыжим косам; ее белые плечи и руки так картинно выделяются из собольей опушки; задорная конфедератка так грациозно сидит на ее головке… Это ужасно! Женя смотрит на нее с отчаянием. Так она и знала — он непременно влюбится в Лидию в этот вечер! Это ужасно, ужасно!
Сама Женя стоит перед высоким трюмо, в облаке серебряной пудры, которою покрывают ее каштановые кудри.
Скорее! Скорее! Ножки в атласных туфлях танцуют от нетерпения. Кончено! Слава Богу! Прочь батистовый пенюар… Трюмо отражает игрушечную маркизу в розовом атласе, затканном серебром. Нежная шея тонет в старинных кружевах и сияет бриллиантами. Бриллианты на груди, на маленькой головке — бриллианты и розы. Она готова. Только еще мушку посадить рядом с ямочкой на левой щеке… Нет, Лидия уж не так эффектна в своем польском костюме! Скорее бы эти одиннадцать часов!..
Восклицания и восторги. Женю находят ослепительной. Какова испанка вышла из Нины! Как, эта сумасшедшая Соня оделась-таки пажом? Как не стыдно! Каково, Лиза уж готова! Вот так русская барышня — прелесть! Все? Скорее! Кто забыл веер? Ну, что там еще такое? Кто стучится в дверь?
Бабушка прислала домино и маски. Вот так веселье! Кому розовое? Женя берет голубое — прекрасное. Серое — фи, какая гадость! Лидия великодушно
