Золотая коллекция классического детектива (сборник) - Гилберт Честертон

Тем временем на основной стол прямо между бутылок и стаканов вскочил господин, которого с таким трудом удалось удержать раньше. Едва укрепившись на этой позиции, он начал произносить речь, вне всякого сомнения, превосходную, жаль только, что за шумом нельзя было разобрать ни слова. В тот же миг человек, имевший склонность вертеться волчком, принялся кружиться по всей столовой, расставив руки под прямым углом к телу, причем он предавался этому занятию с таким поразительным усердием и двигался так быстро, что действительно стал напоминать волчок и буквально сбивал с ног всякого, кто попадался ему на пути. Наблюдая за ним, я слышал частые хлопки и пенное шипение открываемых бутылок шампанского, но, ненароком оглянувшись, увидел, что производит эти звуки тот господин, который изобразил бутылку этого изысканного напитка за обедом. Человек-лягушка квакал так, будто спасение его души зависело от каждой взятой им ноты. Однако весь этот гвалт перекрывали непрекращающиеся ослиные крики. Что же до моей старой знакомой мадам Жуаез, я мог только пожалеть несчастную старушку. Она казалась такой растерянной, забилась в уголок около камина и непрерывно оглашала столовую истошными «кукареку-у-у-у!».

Наконец наступила кульминация, трагический исход этой драмы. Поскольку никакого сопротивления, кроме криков, воплей и кукареканий, ломящимся извне оказано не было, очень скоро почти одновременно все десять окон были взломаны. Но до конца дней моих не забыть удивления и ужаса, которые я испытал в тот миг, когда через эти окна, прыгая, размахивая руками, топая, царапаясь и завывая, беспорядочной толпой в столовую, а потом и на нас хлынула целая армия фигур, которых я принял за шимпанзе, орангутангов или огромных черных павианов с мыса Доброй Надежды.

Получив сильнейший удар, я упал, откатился под диван и замер. Пролежав там четверть часа, настороженно прислушиваясь к тому, что творится в комнате, я наконец постиг смысл происходящего. Оказалось, что месье Майяр, рассказывая мне о сумасшедшем, склонившем своих товарищей к бунту, просто-напросто описывал собственные проделки. Этот господин действительно года два-три назад был главным врачом этого заведения, но потом сам сошел с ума и перешел в разряд пациентов. Спутник, с которым я путешествовал, представивший меня ему, об этом не знал. Одолев надзирателей, которых было всего десять человек, сумасшедшие сначала хорошенько обмазали их смолой, затем аккуратно вываляли в перьях, после чего заперли в подземных камерах. Там они находились больше месяца, и все это время месье Майяр щедро снабжал их смолой и перьями (в чем, собственно, и заключалась его «система»), некоторым количеством хлеба и в изобилии водой, которой их ежедневно поливали из насосов. Наконец кто-то из них сумел выбраться из камеры через сточную трубу и освободил остальных.

«Система умиротворения» с некоторыми существенными изменениями была восстановлена в château, хотя я не могу не согласиться с месье Майяром, что его способ «лечения» был очень действенным. Как он справедливо заметил, система его была простой, четкой и не доставляла никаких хлопот… ни малейших.

Остается лишь добавить, что, хотя в поисках работ доктора Смоля и профессора Перье я перерыл все европейские библиотеки, до сегодняшнего дня мне так и не удалось найти ни единого их сочинения.

Стук сердца

Да! Я нервничал… Я очень, очень нервный… Ужасно нервный… И тогда я нервничал, и сейчас нервничаю, но разве это значит, что я сумасшедший? Просто болезнь обострила мои чувства. Ведь не уничтожила же, не притупила. И более всего у меня обострился слух. Я слышал все, что творится на земле и на небе. И многое из того, что происходит в преисподней. Разве сумасшедший на это способен? Выслушайте меня и заметьте, каким здравым, каким спокойным будет мой рассказ.

Как эта мысль впервые пришла мне в голову, я не могу сказать, но, как только это случилось – все, она уже не покидала меня ни днем, ни ночью. Никакой особой причины у меня не было. Никаких вспышек ярости. Я любил старика. Он меня никогда не обижал. Ничего плохого я от него не видел. Золото его мне было не нужно. Я думаю, это все его глаз! Да, глаз. Представьте глаз грифа: бледно-голубой, закрытый пленкой. Каждый раз, когда этот глаз смотрел на меня, во мне кровь стыла. И вот постепенно у меня и появилось желание лишить старика жизни и навсегда избавить себя от этого взгляда.

Я это вот к чему веду. Вы думаете, я сумасшедший? Но сумасшедшие-то не понимают, что творят. А видели бы вы меня! Видели бы вы, как я готовился, как все продумывал… С какой осторожностью действовал… С какой предусмотрительностью. О, а как я за работу взялся! Меня бы в жизни никто не заподозрил! Никогда еще я не был так добр к старику, как всю последнюю неделю до того, как убил его. И каждую ночь, около полуночи, я поворачивал ручку его двери и медленно открывал ее… Очень, очень аккуратно. Потом, когда она открывалась настолько, что могла пройти моя голова, я просовывал внутрь руку с фонарем, плотно закрытым, чтобы из него не просочился ни один лучик света, а потом просовывал голову. О, вы бы хохотали до упаду, если б видели, как медленно я это проделывал. Я просовывал ее осторожно, очень, очень осторожно, чтобы не побеспокоить сон старика. У меня час уходил только на то, чтобы полностью просунуть голову внутрь и увидеть его лежащим на кровати. Ха! Покажите мне сумасшедшего, у которого хватит ума на такое! А потом, когда голова моя оказывалась внутри полностью, я начинал медленно открывать фонарь. Осторожно-осторожно (петли у него поскрипывали) я открывал его ровно на столько, чтобы один, только один луч из него падал на этот грифов глаз. И это я проделывал семь длинных ночей подряд… Каждую ночь, ровно в полночь… Но глаз всегда оказывался закрытым, поэтому я не мог свершить то, зачем приходил туда, потому что ведь не сам старик выводил меня из себя, а его дьявольский глаз. И каждое утро, когда поднималось солнце, я, как ни в чем не бывало, входил в его комнату и начинал разговаривать с ним, причем без капли волнения или страха, называл его по имени (спокойненько так, даже с улыбочкой), спрашивал, как он провел ночь. Так что, будь этот старик хоть семи пядей во лбу, он бы и то не догадался, что каждую ночь, ровно в полночь, я прихожу и смотрю на него, пока он спит.

На восьмую ночь я открывал дверь даже осторожнее, чем обычно. Минутная стрелка на часах двигается быстрее, чем шевелилась моя рука. Никогда до той ночи я не представлял себе полностью, насколько велика моя сила… моя проницательность. Меня всего колотило от восторга. Я с трудом сдерживался! Вот ведь подумать: я открываю дверь в его комнату – медленно, понемногу, – а он даже и не догадывается ни о чем. Я даже чуть усмехнулся, и он, видно, услышал это – шевельнулся в кровати, будто вздрогнул. Думаете, я тут же отскочил и закрыл дверь? Нет. В комнате у него было темно, как в шахте (ставни-то были наглухо закрыты от воров), так что я знал, он не увидит, как я открываю дверь, поэтому продолжал медленно приоткрывать ее.

Я уже просунул голову и собирался открыть фонарь, но тут мой палец соскользнул с оловянного крепления. Старик тут же подскочил в кровати и крикнул: «Кто здесь?»

Я и тут не дрогнул, притаился, знай себе молчу. Целый час я так простоял, и ни один мускул у меня не дрогнул, но только я не слышал, чтобы он снова лег. Он продолжал сидеть в кровати и прислушиваться… Так, как и я до этого каждую ночь прислушивался к тиканью часов на стене, отмеривающих час смерти.

А потом я услышал негромкий стон и понял, что это стон смертельного ужаса. Это не был стон боли или печали… О нет!.. То был тихий, сдавленный звук, который вырывается из самой глубины души, скованной жутким страхом. Мне этот звук был знаком прекрасно. Сколько ночей, ровно в двенадцать, когда весь мир спит, он рвался из моей груди, своим жутким эхом сгущая мучившие меня страхи. Я хорошо знал этот звук, уж поверьте. Я знал, что старик чувствовал тогда, мне даже стало его немного жаль, хотя на душе у меня было необыкновенно радостно. Я знал, что он лежит там не в силах сомкнуть глаз с той самой секунды, когда вздрогнул, услышав первый слабый шум. И все это время страх его растет, пожирает его. Он пытается убедить себя, что бояться нечего, что это ему померещилось, но не может. Он говорил себе: «Это всего лишь ветер в дымоходе… Мышь по полу пробежала» или «Это просто сверчок застрекотал и умолк». О да, наверняка он пытался успокоить себя такими предположениями, да только ничего не помогало. Ничего не помогало, потому что Смерть уже подкралась к нему и окутала жертву своею тенью. Эта жуткая и неосязаемая тень и заставила его ощутить (хоть он ничего не видел и не слышал) присутствие в комнате моей головы.

Простояв достаточно долго и так и не услышав, чтобы он лег, я решил чуть-чуть, на самую малость приоткрыть дверцу фонаря. И стал приоткрывать… Вы представить себе не можете, как осторожно и медленно я ее приоткрывал, пока наконец один тусклый, тоненький, как паутинка, луч света не выскользнул из щелки и не упал на хищный глаз.