Чекисты рассказывают... Книга 2-я - Виктор Егоров

Реакция должна была бы быть мгновенной. А разве мы были не готовы к тому, что она встанет на защиту Чарустина вопреки показаниям Фишера? Это диктовала логика. Скорее всего, она ждала от нас удивления или протеста. Ни того, ни другого не последовало.

Я резко возвратил ход допроса назад к ее отцу. Я просил ее уточнить: когда он исчез, при каких обстоятельствах, почему он исчез?

Нет, ее положительно несло, она торопилась, и от моего вопроса просто отмахнулась.

— Скажите, господин следователь, вы же открытый и откровенный представитель той идеологии, с которой боролся мой отец...

— Какой отец? — перебил я ее.

— И тот, о котором вы мне сказали, и тот отец, с которым я выросла! Вы представитель той идеологии, с которой борется мой брат! С которой я готова была бороться... Против которой поднялись все те, кто меня окружал с детства. Скажите мне: что вы в конечном счете предлагаете? Уберите все детали, все подробности, вернитесь к библейской мудрости, к библейской простоте, к категориям самым общим и самым доступным! Что вы предлагаете для этого холодного и мрачного мира?

— Свобода, равенство, братство...

— Это известно... Еще Библия утверждала, что не хлебом единым жив человек! Ну, а как же быть с хлебом? Христос взял буханку хлеба и разделил ее на пять тысяч человек. Но это же сказка! Да и сказка для ленивых! Для тех, кто ждет с неба манны! А вы хотите одним хлебом, одним куском хлеба напитать миллионы. Что стоит в основе такого равенства? При нем все остаются нищими! А если один захватил себе три доли из вашей подачки, вы его тут же забрасываете камнями! А я не хочу быть нищей! Я не хочу, чтобы в меня кидали камни! Что я должна сделать? Вооружиться камнями и закидывать тех, кто опасен? «Только в силе лежит право!» Вот что я вычитала в своей настольной книге. Кратко и точно!

— И что же из этого следует? — спросил я.

— Немцам оставили мало земли, мы не успели вовремя к всеобщему дележу пирога. Значит, должна быть употреблена сила!

— Трижды на протяжении последних ста лет была употреблена сила, и чем это закончилось?

— Значит, не достало силы!

— А если ее и опять не достанет?

— Тогда никому! Ни нам, так и никому другому!

Я извлек из папки документ о Фишере и подал его Гертруде. Она прочла вслух начиная со штампа. Повертела в руках и небрежно отодвинула.

— Я где-то читала, господин следователь, что в Индии ежедневно умирают с голода более двух тысяч человек. Какой же там палач орудует?

— Если хотите, все тот же — Фишер!

— Вот мы и объяснились! Вас, конечно, не устраивает моя идеология?

— Вы довольно точно все изложили... Но мы еще не имели времени взвесить основательности ваших суждений. Вы оговорились, что обронили знамя.

— Сама я его не обронила бы! Его выбил у меня из рук Чарустин.

— Какие доводы нашел Чарустин?

— Рассказывать долго и трудно! Если вас это интересует, я изложу все на бумаге.

12

Из показаний Гертруды Ламердинг:

«...Мне было семнадцать лет, когда я была принята в НДП. Вступая в новую партию возрождения Германии, я дала твердое слово не отказываться ни от каких партийных поручений ради общей великой цели.

Я распространяла партийную литературу в среде своих знакомых, собирала средства на партию. Когда я начала работать переводчицей, меня просили сообщать об иностранцах, приезжавших в ФРГ. Особый интерес вызывали приезжающие из социалистических стран: из Советского Союза, из Чехословакии, из Польши и Болгарии.

Когда меня направили переводчицей к инженеру Чарустину, мне намекнули, что я не должна стесняться в средствах, чтобы завоевать его доверие.

Меня связали с Эккелем, на него тоже возлагались кое-какие задачи, связанные с пребыванием в нашей стране советского инженера.

Инженер Чарустин оказался обворожительным человеком. Он интересовался музеями, книгами, нашей стариной и историей. В технике я ему не могла быть консультантом, там мои возможности не простирались далее перевода.

Я видела, что параллельно со мной кто-то тоже работает над инженером Чарустиным. Так, на заводе, куда он прибыл, его встретил глава фирмы. Ему делали очень ценные подарки. Я могу их перечислить, ибо Эккель попросил меня проследить, как распорядится своими подарками господин Чарустин. Ему были подарены магнитофон, транзисторный радиоприемник и еще какие-то мелочи.

Наутро, после посещения завода, я пришла к нему. Все подарки стояли на столе.

Он их упаковал при мне в чемодан, и мы по дороге на фирму заехали в советское торговое представительство.

Когда я рассказала об этом Эккелю, он был очень раздосадован:

— Маньяк! Он же никогда не сможет приобрести что-нибудь подобное! Не может быть, чтобы его не взволновали эти вещи. Надо помочь ему их купить...

Через некоторое время от фирмы последовало предложение инженеру Чарустину оказать помощь в технической консультации. Такого рода консультации хорошо оплачиваются. Я не очень уверена, что консультация была необходима, скорее ее придумали. Чарустин провел консультацию. Руководитель фирмы выписал ему чек на двести долларов. Чарустин взял чек и, как мне стало известно, передал эти деньги опять же в советское представительство.

Тогда Эккель попросил меня завести с Чарустиным разговоры на идеологические темы. Посоветовал начать с мелочей. Хотя бы с тех подарков, от которых он отказался... Эккелем и его шефом был продуман план разговора.

Я к тому времени уже начинала немного понимать Чарустина. Мне их план показался наивным, но я подчинилась.

Я прямо спросила Чарустина: почему он отдал свои подарки и гонорар в торговое представительство? Я попыталась уверить его, что фирма совершенно бескорыстно сделала подарки, это принято при совершении сделок на Западе.

Мне помнится, что Чарустин объяснил все это таким образом. На Западе при заключении сделок принят обмен сувенирами, да еще за счет фирм. Возможно, что это даже и узаконено. У нас, говорил Чарустин, тоже есть обычай делать подарки-сувениры при деловых взаимоотношениях. Дорогие подарки могут мешать делу, а дело у нас общее, народное.

— Вы что же, — спросила я Чарустина, — считаете, что коммунисты не вправе пользоваться технически совершенными вещами? Разве коммунист не может пользоваться лучшим в мире магнитофоном?

И тут началось. Со мной о коммунизме, как Чарустин, никто не говорил.

Господин Чарустин, вопрошала я, видели ли вы хотя бы одного нищего на нашей земле? Стало быть, говорила я, вопрос о некоторой, хотя бы и относительной нивелировке в распределении жизненных благ все же разрешен и в нашем несовершенном обществе.

Мне казалось тогда, что уже на этом пункте я его сразила. В ответ он мне задал загадку. Правда, он назвал ее «притча». Представьте, говорил он мне, дорогу. Пустынную трудную дорогу. Она каменистая, о камни разбиваются ноги. По этой трудной дороге идет человек, согнувшись под мешком с золотом. Ноша пригибает его к земле, и он готов бросить туго набитый мешок, ибо уже надвигается ночь и тогда все погибло: и ноша погибнет, и сам человек. В это время его догоняют путники, молодые, полные сил. Что делать? Бросить на землю тяжелый мешок или... Или, может быть, поделиться тем, что в мешке, с этими людьми и попросить донести. Иного выхода нет. Человек останавливает путников, отсыпает каждому по горсти золота и перекладывает мешок на их плечи. И те легко, не сгибаясь, несут эту ношу. И так они идут еще долго, пока не начинает их одолевать усталость...