Чекисты рассказывают... Книга 2-я - Виктор Егоров

Хозяин ноши надбавляет им плату за труд. Это подстегивает их слабеющие силы, но ненадолго.

Ну так что же делать? Отказаться от ноши, бросить все в пустыне или еще и еще делиться?

Я поняла, к чему была рассказана эта притча. Мне показалось, что я все же уловила в ней слабое место.

— Ну что же, — ответила я ему, — хозяин ноши поделился своими богатствами, но он сделал это добровольно.

— Правильно, — согласился Чарустин. — Добровольно. Но добровольность это только видимая. Он знает прекрасно, что если к ночи не дойдет, то пропадет и ноша и сам он погибнет. Да, — говорил мне Чарустин, — капитализм кое в чем изменил свои внешние черты за последние полстолетия.

Я пустила в ход самый сильный аргумент, которым снимали в моем кружке возможность установления коммунизма в человеческом обществе.

— Хорошо, — сказала я Чарустину. — Предположим, что на всей земле в один прекрасный день устанавливается коммунизм. Мы все должны будем работать так, как работали. Я буду переводить книги, моя сверстница будет мыть посуду в ресторане, вы, инженер, будете изобретать машины, а рабочий будет свинчивать трубы. Но все мы получаем одинаково. И даже неодинаково. Мы получаем каждый по своему желанию, все что пожелаем. Согласна. Магнитофон, который вам был подарен, можно изготовить для всех. А я хочу надеть на плечи мех голубой норки. Вы полагаете, что если каждый пожелает это сделать, то найдется для этого возможность? Или, может быть, мне захочется носить бриллианты с голубиное яйцо? Как быть с этим «я хочу!»?

Признаться, я была уверена, что против этого нет у него аргументов.

— Ни в одну ночь, ни в один день коммунизм не может родиться, — оказал Чарустин. — Коммунистом можно стать только овладев всем богатством человеческой культуры, когда не дурной вкус и не дурное воспитание будут руководить желаниями человека, а точное сознание целесообразности всякого желания и его согласованности с интересами общества. Тонкость вкуса, эстетическое восприятие мира не сводятся к норковому меху. Главная потребность человека — это поиск разума, здесь ограничений быть не может. Не отказ в силу правил общежития от излишеств, а просто тот уровень культуры, когда эти излишки оцениваются как дурной вкус, осуждаются сознанием...

Для меня в этом положении было что-то новое.

Я должна была все это пережить и обдумать.

Игра с Чарустиным начинала меня увлекать. Я нисколько не обманывалась относительно цели, которую имел Эккель и наши шефы из БНД. Устоит ли он? Там ведь речь пойдет не о подарках, а о счете в швейцарском банке.

Признаться, я даже не поняла, когда Чарустин стал мне не безразличен. Говорят, что любовь может начаться и с удивления. Я удивлялась Чарустину, он был для меня неиссякаемо интересен. Я полюбила его, а когда поняла это, то ужаснулась роли, которую должна была играть. Началась моя мука. Он мне не давал никаких оснований надеяться на взаимность. Нас разделяла пропасть, бездна, мы ни по одному пункту не могли найти согласия...

Кому-то надо было уступать.

Эккель, видно, что-то понял. Обычно он был со мной вежлив и предупредителен, а тут вдруг заявил:

— Вы что же, считаете, что можете обратить советского инженера в свою веру? Бросьте! Занятие безнадежное... Вы уложите его с собой в постель, остальное мы сами доделаем!

И хотя идеалы мои к этому времени потускнели, я смолчала: просто побоялась ответить дерзостью.

Я почти перестала встречаться с Чарустиным. А перед его отъездом подарила ему фотокарточку и написала на ней:

«Николаю Чарустину, человеку, который раскрыл мне глаза на новый мир и на человеческие чувства, любимому и дорогому человеку».

Эта фотография хранилась у него в номере.

Несколькими днями позже Эккель нанес визит Чарустину.

Тут же после свидания с Чарустиным меня навестил Эккель и показал свой фотомонтаж. Кое-что им удалось сделать... Наука нехитрая. Он потребовал, чтобы я засвидетельствовала своей подписью подлинность снимков. Я отказалась и выставила его за дверь. Без моей подписи на публикацию снимков они не могли решиться. Я пригрозила Эккелю скандалом.

Звезда Эккеля закатилась после разговора с руководителями разведки, закончилась и моя карьера. Меня это мало трогало, для Эккеля это могло кончиться катастрофой. И кончилось.

Естественно, что после этого я не решилась встретиться с Чарустиным. Я написала ему письмо, где все объяснила, хотя это могло грозить мне смертью.

Я просила его также подумать о возможности перебраться мне в его страну, если это не расходится резко с его желанием».

13

В органы безопасности пришел брат Гертруды Ламердинг, его интересовала судьба сестры. Он был похож на сестру. И в то же время очень некрасив. Высок ростом. Белокурые волосы. Яркий блондин, этакая «белокурая бестия». Широкие плечи, спортивная выправка, не солдатская, а именно спортивная. Легкий и энергичный шаг. Но при широких плечах и высоком росте удивительно маленькая головка с низким, невыразительным лбом.

У Гертруды синие глаза, у него — стального оттенка, оттого жесток и холоден их взгляд.

Фишер в своих показаниях указывал, что Пауль Ламердинг связан с каким-то подразделением федеральной разведки. Этих показаний было, конечно, недостаточно для того, чтобы мы могли предъявить Ламердингу обвинения.

Я был приглашен на встречу с Паулем Ламердингом.

Гость наш держался с достоинством, несуетливо и, пожалуй, даже вызывающе.

— Я хотел бы получить справку, — начал он. — Несколько дней тому назад сюда, на территорию Восточной Германии выехала моя родная сестра Гертруда фон Ламердинг. Прошел срок ее возвращения, она не вернулась. У нас в семье возникло предположение, что она арестована.

Фон Ламердинг сам дал нам возможность задать вопрос, и он последовал мгновенно:

— Простите, господин Ламердинг, откуда у вас могло возникнуть такое предположение?

Фон Ламердинг поморщился.

— Чисто следовательский вопрос. Вы ловите меня на слове. Люди внезапно и бесследно редко исчезают. Мне известно, что некоторые лица из федеральной разведки иногда давали кое-какие поручения моей сестре. Они могли втянуть ее в какое-либо дело, совершенно против ее воли или пользуясь тем, что она не ориентирована в этих сложных делах. Я забеспокоился и пришел к вам... Вас устраивает мой ответ, господин следователь? Я рассчитываю на откровенность с вашей стороны.

Этим ответом фон Ламердинг поставил моего коллегу перед необходимостью отвечать на прямо поставленный вопрос.

— Ваша сестра задержана, — ответил он. — У нас имеется материал для обвинения ее во враждебной деятельности против Германской Демократической Республики и Советского Союза. Ведется следствие...