Чекисты рассказывают... Книга 2-я - Виктор Егоров

Она вошла спокойно, с достоинством поклонилась и села, выжидающе оглядев нас.

— Гертруда Ламердинг? — спросил следователь.

— Частицу фон вы опустили из демократических побуждений? — спросила она.

Это мне понравилось. Противник шел на «вы».

— Может быть, от неуверенности, что эта частица должна быть поставлена.

— Гертруда фон Ламердинг! — ответила она вызывающе.

— Гражданка Федеративной Республики Германии?

— Совершенно верно...

— Национальность?

— Немка!

— Год рождения?

— Тысяча девятьсот сорок пятый!

— Место рождения?

— Гамбург...

— Профессия?

— Переводчица...

— Вы служите в каком-нибудь учреждении?

— Нет. Я работаю по договорам. Иногда перевожу книги...

— Ваш отец Эрих фон Ламердинг?

— Эрих фон Ламердинг...

— Бывший генерал рейхсвера, командир дивизии на Восточном фронте?

— Да, он был генералом...

— Вам известно что-нибудь о его судьбе?

— Этим вопросом я обязана приглашению к вам?

Следователь помедлил с ответом. Ответил уклончиво:

— Отчасти...

— Мой отец погиб в сорок пятом году в Берлине, защищая город от штурма советских войск.

— Вам известна дата его смерти?

— Да. Двадцать восьмого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года. Он застрелился в час, когда дальнейшая борьба стала бессмысленной!

— Откуда это вам известно?

— Мне об этом рассказывала моя мать...

Следователь приостановил вопросы об ее отце. Мы входили в соприкосновение с семейной тайной, и надо было продумать, касаться ли ее. По нашим сведениям, труп генерала был обнаружен советской похоронной командой среди замерзших.

Я решил переключить внимание на другой предмет.

— Скажите, госпожа Ламердинг, — начал я. — Вам знаком советский инженер Чарустин?

Я должен был отдать должное этой женщине. Она умела владеть собой, оставаться холодной и надменно-вежливой в самые острые минуты.

Она взглянула на меня и тут же отвела глаза.

— Теперь я понимаю... Вас не может интересовать судьба моего отца. Он умер двадцать с лишним лет тому назад. Вас интересует Чарустин. Но я хотела бы знать, по какому праву вы мне задаете эти вопросы?

Следователь представил меня.

— Советский следователь! — повторила она слова моего коллеги. — Теперь мне понятно, почему меня задержали. Я сопровождала его как переводчица, встречалась с ним...

— Скажите, известен ли вам немецкий гражданин Фишер?

— Фишер? — медленно произнесла Гертруда. — Фишер? Вообще, может быть, и найдется в числе моих знакомых человек с такой фамилией. Но я не улавливаю связи между первым вопросом и вторым.

— Фишер... Может быть, вам известен человек под именем и фамилией Эрвин Эккель!

— О! — воскликнула Гертруда. — Эрвин Эккель мне известен. Правда, в число своих знакомых я не хотела бы его заносить...

— Эрвин Эккель и Фишер — это одно лицо!

— О Фишере мне ничего не известно. Эрвин Эккель... Это непорядочный человек.

Я как бы между прочим заметил:

— Инженер Чарустин хранит ваш портрет у себя на столе.

— Мой портрет? — переспросила она несколько удивленно.

— Да, ваш портрет.

— Это мой подарок. Я не рассчитывала на такое внимание.

— Почему же?

— Это очень личное... Я не думаю, что я должна здесь объяснять эти вещи... Вы меня спрашивали об Эккеле! О нем и будем говорить...

До этой минуты я не мог заметить никакой игры. Удивление ее было искренним. В голосе, когда она говорила о Чарустине, была озабоченность.

Все это крайне не подходило к той роли, которую ей отводил в своих показаниях Фишер — Эккель.

Передо мной стоял выбор. Или кое-что рассказать ей о неприятностях Чарустина, или на некоторое время вернуться к вопросу об ее отце, чтобы несколько прояснилась ее личность. Потянуть с острым вопросом никогда не мешает, отложить его, подготовиться к нему. И я резко перевел разговор.

— Госпожа Ламердинг! У меня еще есть один недоуменный вопрос. Он касается вас лично. Заранее прошу извинения за вторжение в ваши семейные дела. Вы сказали, что ваш отец Эрих фон Ламердинг застрелился в тысяча девятьсот сорок пятом году... Я хочу только уточнить. Ваш отец, генерал фон Ламердинг, насколько мне известно, погиб в декабре сорок второго года под Сталинградом.

На этот раз мое сообщение произвело впечатление. Гертруда выпрямилась, она даже подняла к лицу руку, как бы отстраняя это известие.

— Этого не может быть! — вырвалось у нее. — Я родилась в сорок пятом году! О смерти отца рассказывали мне мать и мой брат!

Я попросил своего коллегу предъявить Гертруде ту часть показаний Фишера, где говорилось о ней. Гертруда прочла и подняла на меня глаза. Выдержка начинала ей изменять.

— Я не понимаю, почему он говорит, что Ламердинг не мое имя... У вас есть фотография генерала Ламердинга, погибшего в Сталинграде?

— Есть! — коротко ответил я и попросил показать фотографию.

На стол легла фотография Ламердинга. Она взглянула на фотографию и пожала плечами.

— Это не он! Этот человек ничего общего не имеет с моим отцом.

— Стало быть, Фишер прав, — заметил я. — Вы носите чужое имя...

Гертруда покачала головой.

— В том, что говорил Фишер, нет ни слова правды. Деньги. Никаких он мне денег не платил и не собирался платить! У нас вообще о деньгах разговора не было.

— Вы знали, что Фишер связан с разведкой?

— Знала.

— Вы получали от него задания по линии разведки в отношении Чарустина?

— Получала...

— Он руководил вами?

— Да, руководил.

Мой коллега взял у Гертруды фотографию генерала фон Ламердинга и спросил:

— Как же быть с вашим именем? Кто же ваш отец?

— Эту фотографию я вижу впервые. Я ничего не понимаю... Отец... Значит, у нас с моим братом разные отцы?..

— У вас есть фотография вашего отца?

— С собой нет. Я должна спросить обо всем этом мою мать... При чем здесь мой отец? Вас интересует Эккель...

11

Для того чтобы понять дальнейшее, придется вернуться теперь уже в относительно далекое прошлое, к тем дням, когда приближался час крушения гитлеровского государства.

Историки много писали об этих днях, делая выкладки, основанные на документах о том, на что мог надеяться Гитлер, когда советские войска вошли в пределы Германии. Нам нет нужды повторяться. Надежды Гитлера оказались неосновательными. Но наряду с судьбой гитлеровского рейха существовали еще миллионы человеческих судеб. Если Гитлер, Геринг, Гиммлер, Кальтенбруннер, Риббентроп, хотя и тешившие себя несбыточными надеждами, все же знали реальное положение вещей, знали, как тает гитлеровская армия, то еще очень много оставалось в Германии людей, которые верили, что пробьет час и все переменится к лучшему...