Гуманный выстрел в голову - Коллектив авторов. Составитель С. Лукьяненко

Постучав на следующее утро в ветхую дверь плотника, Хэммел был изумлен — открыл ему сам Карп, на лице которого играла победная улыбка.

— Э… А что с Розочкой? — осторожно спросил Хэммел.

— Заходи, соседушка, заходи, не стой на пороге, — зазывно поманил пухлым пальчиком низушек, — ты уже завтракал? — Хэммел Милл утвердительно икнул. — Ну так будем чай пить.

Ошеломленный и растерянный Хэммел, ведомый полуросликом за руку, прошел через темную прихожую и оказался на большой, просторной кухне. Там было хорошо: в теплом воздухе витал аромат жареного лука, чесночные и луковые косы вились между начищенными до блеска медными котлами, висевшими на вбитых в беленые стены крюках. Но ярче медных котелков сиял латунный самовар, возвышающийся на столе. Сказать, что самовар был большим — значит не сказать ничего. Самовар был огромен — монументальный цилиндр уходил под потолок, большой кран исходил паром. Даже никогда не бывавшему в подземном пределе, у мастерового народа, и никогда не видавшему паровоз Хэммелу казалось, что самовар сейчас выпустит клуб пара, издаст протяжный, грустный гудок и, пыхтя, двинется через кухню в прихожую, а оттуда все дальше и дальше, по деревянным тротуарам Нижних Хвостов, затем по старому тракту, а потом и вовсе без дороги, через заснеженный перевал в страну мечты, тонущую в блистающих, колющих глаза искрах… Лишь заслонившись ладонью от самоварного сияния, Хэммел Милл увидел Розочку. И тотчас зажмурился, страстно захотев оказаться в другом месте — где угодно, но только подальше. Розочка НАКРАСИЛАСЬ. Алая краска на щеках плавно переходила на ее большие, чувственные губы, черные полосы над бровями распластались крыльями летучей мыши, темно-синие круги на веках усилили глубину ее прекрасных глаз. Приоткрывши один глаз, Хэммел увидел, что внимание краснолюдки полностью приковано к его скромной особе — та неотрывно смотрела на него и улыбалась обаятельной улыбкой, завидев которую, любой медведь в округе счел бы своим долгом стремительно ретироваться.

— Присаживайся, — подтолкнул к табуретке гостя Карп, — сейчас я тебе чая налью.

Выхватив из буфета чашку, низушек резво вскарабкался на высокую табуретку и, улегшись грудью на столешницу, дотянулся до крана и повернул его. Самовар вздрогнул и выплюнул струю кипятка, затопив все густым паром. Ухватившись в тумане обеими руками за ручку чашки и упираясь локтями в стол, Карп с видимым усилием подтянул чашку к Хэммелу и довольно уселся на своей табуретке, вытерев со лба пот тыльной стороной ладони.

— Помнишь наш вчерашний разговор? — спросил полурослик, болтая ногами в воздухе.

Хэммел кивнул.

— Я нашел решение! Это гениально! — гордо выпятил грудь Карп. — Пошли, покажу!

Соскочив с табурета на пол, он схватил гостя за рукав и с силой потащил его к выходу. Хэммел еле успел поставить чашку на стол. Стремительно распахнув двери мастерской и ловко подхватив упавшие на него лыжи, Карп отбуксировал Хэммела на середину просторного помещения, пахнущего свежей стружкой. Возле стены возвышалась фигура, укрытая холстом. Ростом фигура была на две головы выше Хэммела и раза в три выше полурослика.

— Вот, плод ночных бдений, — разглагольствовал плотник, указывая на нечто, драпированное холстом, — без ложной скромности скажу — шедевр. Поэма, так сказать, в дереве.

Карп решительно дернул за холст, но ничего не произошло. Он дернул посильнее, но ткань осталась на месте. Тогда он обернулся, и, вцепившись в занавес двумя руками, повис на нем. Ткань с треском разошлась, и полурослик упал на пол. Перед Хэммелом предстала грозная фигура деревянной валькирии — на лице статуи застыла маска гнева, мощные руки тянулись к горлу невидимого врага, столбообразные ноги были монстру надежной опорой.

— Что это? — пролепетал Хэммел Милл.

— Не что, а кто! Знакомься — твоя жена! — обиделся Карп. — Розочка мне позировала!

Ноги Хэммела подкосились, и сознание милосердно покинуло его.

Когда он очнулся, вокруг было темно и пахло палеными шишками полезного куста Ирр. Голоса во тьме спорили:

— Что это? — дуэтом вопрошал огр.

— Жена! — отвечал тонкий голос полурослика.

— Чья? — спросила одна голова, а другая икнула от неожиданности.

— Его, — кто-то пнул Хэммела под ребро.

— Ик! — сказала первая голова, а вторая сказала — М-да! И зачем ты их сюда притащил?

— Воскрешать! — закричал Карп. — Неужели непонятно!

— Ну, этот сам очухался, — Хэммела пнули в другой бок, и гораздо сильнее, — а как я буду эту бабищу воскрешать, идиот! Она же из древесины морбуку! А морбуку магии не поддается!

— Так я ж не знал!

— У морбуку мощная антимагическая аура. Это раз. А сколько у нее пальцев? — голос шамана стал тихий и вкрадчивый,

— Д-д-десять, — вдруг замялся плотник.

— Десять-то десять, но на одной руке три, а на другой семь. Так, абстракционист ты наш?

— Т-т-так, — голос полурослика дрожал.

— Это два, — сказал шаман, — а третье заключается в том, что сделать ее надо из сосны, и чуть пониже ростом. И позирует пусть не Розочка, а, скажем, Эрвандилова дочка. Как ее там — Стервенилла?

— Эрвенилла, — подал голос Хэммел, садясь на полу, — да только не согласится она.

— Факт, — поддакнул Карп, — нипочем не согласится.

— Ну, это дело поправимое, — сказал Хин, — у меня для этого специальное заклинание есть, «спайкам» называется. Сегодня что — пятница? Значит, банный день. Дуйте за бревном, одна нога здесь, другая тоже здесь. И инструмент прихватите. А это, — Хин ткнул пальцем в статую, — уберите от греха подальше, неровен час, увидит кто.

Забросив несостоявшуюся жену на телегу, Хэммел с Карпом галопом помчались в лес. Быстро срубив сосну и отпилив подходящее бревнышко, они уставились на лежащую на телеге статую.

— А ее куда? — спросил Хэммел.

— Давай тут оставим, — сказал Карп, — в кусты сбросим, кто ее тут увидит?

Поднапрягшись, они сбросили статую с телеги. Упав в кусты, она приняла вертикальное положение, мрачно скалясь из-за веток.

— У, какая устойчивость! — почесал в затылке плотник, — низковато я центр тяжести сделал.

Надвигались сумерки, лунный луч тускло высветил грозные клыки. По спине Хэммела поползли мурашки.

— Жуть! — сказал полурослик. — Двигаем отсюда!

Забросив бревно, они прыгнули в телегу и стегнули лошадей.

В доме шамана все было готово к действию. Хин сдернул скатерть со стола и занавесил ей окно. Карп критически рассматривал бревно сквозь очки и перебирал инструменты. Хэммел Милл нервничал. Наконец шаман пробормотал какую-то тарабарщину и тихо ударил в бубен. На скатерти появилось нечеткое подрагивающее изображение.

— Чего это? — удивился Хэммел.

— Деревня наша, вид сверху, — объяснил шаман. — Где это банька Эрвендила?

— Неудобно как-то, — засмущался Хэммел.

— Ради такого дела — нет, — ответил Хин, — сам, понимаешь, погибай, но товарища выручай.

— Искусство требует жертв, — поддакнул плотник, — и вообще: в студии художника, это как в кабинете лекаря — стыд недопустим. И даже вреден. Для дела. А банька вот она — большая квадратная крыша — это бунгало эльфа, а возле нее поменьше — это она и есть.

Картинка дрогнула, и начала быстро приближаться к земле. Хэммела замутило.

— Это, что ли? — остановил Хин картинку, когда все заволокло дымом из трубы.

— Это, — удовлетворенно кивнул Карп, — давай поближе, и ракурс другой возьми, а то и ваять мне придется сверху.

Внезапно все трое очутились внутри баньки. Огр икнул дуэтом. Карп охнул и схватился за инструменты. Хэммел сказал:

— Так, я пошел домой.

— Правильно, еще насмотришься, — не оборачиваясь, сказал полурослик, — а нам работать надо. Утром придешь. Слыш, шаман, у тебя выпить нечего?

— Не-а, — отвечал тот, неотрывно глядя на разворачивающееся на скатерти действо, — на вот, пожуй.

— Что это? — заработал челюстями Карп. — Странный вкус.

— Шляпки мухоморов, сушеные.

— Ладно, сойдет. Начнем, пожалуй. Увеличь-ка мне вот этот фрагмент…

Хэммел захлопнул дверь и не спеша пошел домой, но в его ушах еще долго стоял стук киянки о долото и команды плотника: «Так, хорошо, но ближе, ближе… А теперь с другой

стороны… Зайди снизу… Хорошо… Зафиксируй… Пропорции, пропорции соблюдай…». Ночь опустилась на Нижние Хвосты, по стройным стволам сосен струился лунный свет, и где-то далеко, у перевала, выл то ли одинокий волк, то ли голодный вампир.

Вторые сутки Адам Эммануэль боролся с бессонницей. Устав от этой бесполезной борьбы, он с воплем отчаянья покинул свой уютный лакированный гроб и нервно закружил под потолком фамильного склепа. Желудок сводило судорогой. «Придется пойти на охоту», — подумал вампир. Спикировав к гробу, он в полете выхватил из-под подушки зубную щетку и, выписывая круги под потолком, принялся чистить клыки. До темноты оставалось несколько часов.