Нити магии - Эмили Бейн Мерфи

– С тобой все будет в порядке, Ева, – шепчу я ей. – Ты будешь с Хеленой.

– Марит, это с тобой все будет в порядке! – яростно отвечает она.

Но это не так, и, полагаю, она тоже знает это, потому что дрожит, прижимаясь ко мне всем телом, и я чувствую ее знакомый запах, напоминающий мне о покое и счастье, о тысяче ночей, когда она засыпала рядом со мной в «Мельнице». Ева нежно проводит ладонью по моей щеке, и я касаюсь ее руки, вспоминая, как она выглядела в те моменты, которые мы проживали вместе. Неуверенно протягивая мне Вуббинса, оставляя крошки от печенья в моей постели, изо всех сил толкая Сару, подслушивая разговоры Несс, защищая меня от Брока. Выражение восхищения на ее лице в тот вечер на балете. Ее танец в общей спальне «Мельницы» в свете уличных фонарей, когда она думала, будто ее никто не видит. Эти тихие, хрупкие моменты, когда она наполовину погружалась в дрему под моим присмотром. Если наши воспоминания были дуэтом, то дальше ей предстоит петь соло. А песня, которая была моей – о детских годах Евы, об Ингрид, о моем отце, – теперь умрет вместе со мной.

Ева осторожно проводит пальцами по моим бровям.

– Вот, – говорит она, – я сметаю прочь все противное или плохое, что было сегодня. Теперь засыпай, – она стирает собственную слезинку, упавшую мне на лицо, и голос ее срывается, когда она лжет: – А утром мы обе проснемся бодрые и веселые.

Я закрываю глаза и неожиданно оказываюсь на лестнице в своем старом доме, мне пять лет. Моя сестра напевает что-то себе под нос и делает цветочную корону. Я обеими руками обхватываю столбик перил, и край деревяшки оставляет отметину у меня на щеке.

– Для тебя? – спрашивает Ингрид, протягивая мне корону, и ее смех звенит, словно ветровые колокольчики. Отец хлопочет у плиты, и я чувствую запах теплого молока и апельсиновой цедры, из которой готовится взбитый заварной крем по старому маминому рецепту.

– Я люблю тебя, Марит, – шепчет Ева мне на ухо.

Я чувствую, как тепло струится сквозь меня. Потому что всю свою жизнь я боялась будущего. Боялась, что буду одна, когда наступит конец.

– Ева, – выдыхаю я.

О чем еще я могла бы просить? Это самый драгоценный дар.

Провести последние моменты жизни с теми, ради кого стоило жить.

Глава тридцать седьмая

Филипп

В тот день, когда шахтеры узнали всю правду, я слушал.

Тот день решил все, и это означало, что обратного пути у меня нет.

Половина шахтеров хотела рассказать эту правду кому-нибудь: полиции, королю. Другая половина хотела сохранить тайну и продолжить действовать, как и прежде.

Голоса их становились все громче, эхом отдаваясь от известняковых стен.

– Никто не уйдет отсюда, не придя к договоренности, – заявил Стин.

Я слышал все это. И то, что случилось после. В тот день я только и делал, что слушал.

Иногда самые важные решения, которые ты принимаешь, заключаются в том, чтобы не делать абсолютно ничего.

Шахтеры разделились.

И половина их убила вторую половину, выставив это несчастным случаем.

Так много крови было на их руках.

Так много крови на наших руках.

Так много крови сейчас на мне.

Моей собственной крови.

Хелена смотрит на меня с осуждением, отступив на шаг. Она стоит, облаченная в фиолетовый шелк, и смотрит, как я истекаю кровью. А ведь она живет в этом доме, построенном благодаря тому, что я делал, носит одежду, оплаченную моими решениями. Ест пищу, которая была создана ценой жертв других людей. Она просит своих слуг, чтобы они рисковали жизнью, используя свою магию ей на благо. Обменивали свою жизнь на ее удобство. Чем же от этого отличается то, что делал я, коль на то пошло?

Я просто не отказывался смотреть на свои руки и видеть, сколько на них грязи. Она же притворялась, будто ее руки чисты, потому что не желала видеть то, что происходит прямо у нее под носом.

«Не веди себя так, как будто ты чем-то лучше меня, Хелена, – думаю про себя, но я слишком слаб, чтобы произнести это вслух. – Или как будто то, что ты делаешь, отличается от того, что делал я».

По крайней мере, мне хватает честности это признать.

По крайней мере, я честен с самим собой.

Двое моих людей неподвижно лежат среди осколков стекла. Один из слуг лежит мертвым рядом с ними.

– Мы должны ей помочь! – Ева рыдает над умирающей портнихой, словно дитя, потерявшее родную мать.

Я тоскую по своей матери.

– Ева, – говорит слуга-очкарик Якоб, раскрывая саквояж, наполненный лекарскими припасами. – Ты помнишь, как на уроках я рассказывал тебе о вариоляции? О женщине, которая втирала порошок из оспенных корочек в царапины на коже сына? – он отчаянно оглядывается по сторонам. – Нам нужен ослабленный Фирн.

Мне очень больно. Кровь течет из раны в боку, и я стараюсь зажать ее ладонью, но не могу остановить этот поток. Мне кажется, будто прошла целая жизнь с тех пор, как я был мальчиком, который прятал руку за спину, потому что на рукаве у меня была кровь моей матери. Который просто хотел больше не бояться. И чтобы мама больше не плакала.

– Она всегда носит с собой красный камень, который достался ей от отца, – вспоминает сестра Якоба, Лильян. Она обшаривает карманы портнихи, но они пусты. Вокруг нас только битое стекло, неподвижные тела, раздавленные лозы и обломки.

– Должно быть, он в ее комнате, – торопливо говорит Якоб. – У нас нет времени, – он падает на колени возле обмякшего тела портнихи и вводит иглу шприца в ее вену. Выкачивает Фирн так же, как когда-то делали мы с Теннесом.

Лильян проделывает то же самое с парнем-садовником, который убил Теннеса лозами. В глазах у меня плывет. Крошечные частицы Фирна блестят в кровавом потоке, словно пирит… его еще называют «золотом дураков».

– Кажется, я знаю, – внезапно выдыхает Ева, подползая ближе к портнихе, – где она может его хранить.

Она отворачивает край подола портнихи и находит маленький потайной карман.

Я моргаю, когда она достает из этого кармана алый самоцвет.

– Отлично, Ева! – восклицает Якоб. Он заканчивает извлекать наполненную Фирном кровь из вены портнихи и начинает переливать ей свою собственную кровь. – Теперь нужно его ослабить…

– Знаю, – перебивает Ева и держит камень над огоньком свечи, лишь слегка морщась, когда самоцвет чернеет и обжигает ей пальцы. Что она делает? Высвобождает всю драгоценную магию в воздух, делая камень бесполезным, точно кусок угля? Я всегда хоронил свои потраченные Фирны в шахтах.

Вот только Ева начинает царапать камнем руки портнихи, соскребает с его поверхности частицы и втирает ей в кожу.

– Не уходи, Марит, – тихо бормочет Ева. – Останься, и мы будем