Репортаж не для печати - Дмитрий Харитонов

Путь от Аддис-Абебы, к озеру Тана – знаменитому озеру, которое описывал еще Джеймс Брюс, вел сперва по густонаселенной местности. По обеим сторонам дороги простирались пшеничные поля. Они напоминали пестрый ковер, сотканный из цветных лоскутьев. Каждый земледелец засевал разные сорта пшеницы. Семена перемешивались в самых причудливых сочетаниях. В итоге пшеничное поле выглядело совершенно необычно – как яркая мозаика с преобладавшими темно-синими, ярко-лиловыми и фиолетовыми красками.

Поля, которые находились вблизи столицы, охранялись автоматчиками. Я понял причину столь строгих мер безопасности по отношению к будущему урожаю, когда живописный ландшафт сменился унылой каменистой почвой, иссушенной безжалостным солнцем. Охрана полей была необходима от набегов нищих и изголодавшихся крестьян, полуразваленные хижины которых периодически вырастали вдоль дороги. Несколько десятков хижин образовывали маленькие деревни, медленно умиравшие от африканского зноя, превратившего землю в бесплодную пустыню.

Здесь ничто не отбрасывало тени! Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась светло-серая потрескавшаяся равнина, пыльная и унылая. Раскаленный желтый шар, казалось, навсегда застыл высоко в зените, нещадно припекая.

Когда мы отъехали на восемьдесят-девяносто миль от эфиопской столицы, картина оказалась еще более удручающей. В одной из деревень, где я попросил Бабиле остановить машину, меня поразил младенец, лежавший прямо на песке возле матери, чье изможденное темное, с тонкими чертами лицо абсолютно ничего не выражало. Силы покинули ее, она уже ничего не воспринимала, и жить ей оставалось явно недолго Ребенку этой женщины не было, наверное, еще и двух лет, но из-за своей отвислой, складками собранной кожи, пепельно-серого лица и печальных глаз он казался маленьким старичком. Он быльш настолько слаб, что не мог не только держать голову, но даже плакать.

– Они умирают, – скорбно произнес Бабиле, склонившись над женщиной с младенцем. – Типичный случай крайнего истощения.

– Сколько таких деревень нам еще предстоит увидеть по пути следования в Аксум? – горько произнес я.

– Много. Очень много, – Бабиле спросил что-то у женщины и, услышав ответ, сообщил. – У них в деревне умерли сначала животные, затем начали погибать люди.

– Неужели никто не мог помочь?

– Здесь были медсестры из организации Красного Креста. Они привозили лекарства и продукты. Но затем пришли правительственные войска и все отобрали.

– А повстанцы? Разве они не могут организовать помощь или, по крайней мере, защитить несчастных?

Бабиле скорбно замотал головой.

– Они пока слабо вооружены Кроме того, Менгисту уничтожает те деревни, которые принимают помощь мятежников. Он посылает свою милицию, и та сжигает деревни и уничтожает еще сохранившиеся посевы.

Я велел Бабиле принести из машины флягу с водой, шоколад и несколько гамбургеров, которые я захватил с собой из отеля. Когда водитель рысью вернулся обратно, бережно прижимая к груди флягу и бутерброды, упакованные в пленку, я заметил, что глаза у женщины чуточку оживились. Бабиле налил в пластмассовый стаканчик прохладную воду и поднес к ее губам.

Она сделала несколько судорожных глотков, стараясь не расплескать драгоценную влагу.

– В соседних жилищах, – Бабиле сделал жест в направлении нескольких хижин, лепившихся друг к другу, – еще около двух десятков человек. Часть из них пришли из соседней деревни, где все уже умерли. Сначала они питались листьями с деревьев. Когда зелень была съедена, люди стали сдирать кору с деревьев. Затем они покинули свои дома, хотя некоторые семьи остались умирать возле своих родных очагов.

– Неужели они обречены? – спросил я, ощущая тяжесть, обручем сдавливающую мне грудь.

– Увы, если не случится чудо, то эти люди умрут.

– Твое правительство, Бабиле, устроило настоящий ад своему народу, – мрачно произнес я, все еще чувствуя колющую боль, пульсировавшую в области сердца.

– Менгисту обречен. Он разделит судьбу тех диктаторов, которые, после свержения, были прокляты своим народом, – сказал Бабиле, помогая мне перенести несчастную мать с младенцем внутрь хижины, где африканский полуденный зной доставлял, казалось, меньшие страдания, нежели снаружи.

Я подумал, что Бабиле, вероятно, довольно близок к истине. Перевес в борьбе с повстанцами был явно не на стороне эфиопского диктатора, чье почти двадцатипятилетнее правление превратилось в кровавую диктатуру Сколько ему оставалось прятаться в своей резиденции в Аддис-Абебе, вокруг которой неумолимо сжималось военное кольцо противников режима? Месяц? Два месяца? Ножки у позолоченного кресла-трона «красного негуса» уже ходили ходуном.

Я был уверен, что Менгисту уже тщательно продумывал бегство в случае захвата врагами столицы страны. Перед его глазами был пример гаитянского диктатора Жан-Клода Дювалье, правившего своей страной в течение пятнадцати лет. За это время он довел Гаити, что называется, до ручки.

Дювалье, которого большинство гаитян называли «Бэби Доком», в панике бежал за границу в середине восьмидесятых годов, когда с котла уже сорвало крышку и разгневанные соотечественники собирались устроить «Бэби Доку» торжественный суд Линча на площади перед президентским дворцом. Но они опоздали, а Дювалье успел собрать чемоданы и отбыть на купленную заранее роскошную виллу. Она находилась в Каннах – рае для миллионеров. Но из-за дорогостоящего развода с женой, безудержного швыряния денег на различного рода увеселения и международных усилий, предпринятых для того, чтобы заморозить его авуары, он, в конце концов, остался без ломаного гроша в кармане. Согласно прогнозам журналистов, Дювалье в ближайшем будущем должен был поменять свой дворец, находившийся на Лазурном берегу на убогую комнатку в кишащем клопами однозвездном отеле.

Мы вышли из хижины и отправились к автомашине. Я первым нарушил тягостное молчание:

– Знаешь, как в древности называли Эфиопию? «Хлебной корзиной» Востока.

– Да, я слышал, что наши предки жили лучше, – согласился Бабиле, усаживаясь на сидение водителя и поворачивая ключ в замке зажигания. – Но это было очень давно.

– Во времена пресвитера Иоанна, – задумчиво проронил я. – Доведись ему перенестись в Машине Времени из той эпохи в наши дни, Иоанн не узнал бы своей Эфиопии.

– Иоанн? – простодушно переспросил Бабиле. – А кто он такой?

– Знаменитый негус, – ответил я. – Великий царь твоей страны, которому завидовали многие монархи Европы.

Бабиле выглядел несказанно изумленным.

– Неужели было такое время, когда белые люди испытывали зависть к эфиопам?

– Было, – подтвердил я. – И не так давно, как ты думаешь.

2

Мы достигли Аксума практически без приключений. После ужасающей картины агонии молодой эфиопской женщины с младенцем, на нашем пути было еще несколько подобных деревень, где люди, потеряв всяческую надежду на выживание, сидели возле своих примитивных конусообразных хижин, крытых соломой.

Утратив волю к сопротивлению несчастьям, свалившимся на их голову в виде засух, неурожаев и тотальной нищеты, они просто сидели и ждали, когда смерть позаботится о них.

Несколько раз нас останавливали машины с повстанцами, большинство из которых были вооружены советскими автоматами, захваченными в боях с войсками Менгисту. Они проверяли мои документы – письмо «красного негуса» с указанием помогать журналисту Си-Эн-Эн я, разумеется, не предъявлял – и отпускали, поинтересовавшись, что за цель толкает сумасшедшего иностранца вглубь Эфиопии. Я честно отвечал, что весь мир, затаив дыхание, следит за гражданской войной, развернувшейся в их стране. Что демократическая общественность симпатизирует движению сопротивления в измученной многолетней диктатурой Эфиопии. Я говорил, что готовлю репортаж о прошлом и настоящем Эфиопии, объясняя необходимость побывать в бывшей столице Аксумского царства.

– Все равно вы не попадете на нашу церемонию, – откровенно сказал мне довольно грязный молодой парень в рваных, видавших виды, шортах. – Так что проезжайте.

Автомат свободно болтался у него на плече.

– На какую церемонию? – в изумлении уставился я на парня.

– Тимкат. Она называется Тимкат, – доброжелательно ответил парень, – Торжественная церемония выноса Ковчега Завета из церкви Святой Марии.

– А когда она происходит? – с ледяным спокойствием поинтересовался я.

– Восемнадцатого января.

– Церемония ежегодная?

– Да.

Я был потрясен! Нигде, ни в одном источнике я не встречал упоминания о Тимкате. Об этой церемонии ни словом не обмолвился Артур Кейс. Знал ли он о традиции эфиопов раз в году выносить Ковчег из Святая Святых и совершать торжественное шествие по Аксуму? Видимо, вряд ли. Иначе он намекнул бы мне о возможном местонахождении библейской реликвии. О Тимкате ничего не было известно и Джону Леклеру, который в самом начале моих поисков вообще безо всякого энтузиазма отнесся к перспективе подготовки репортажа о затерянном Ковчеге Завета.