Дети Империи - Олег Измеров

— Спасибо. Где расписываться?

— К чему эти мелкие торгашеские расчеты? У нас с вами отношения на доверии.

И Альтеншлоссер повернул ключ зажигания. В этот момент Виктор понял, что путь обратно уже отрезан — по крайней мере, до выполнения задания.

9. На крыше мира.

Красный "Фиат" легко вилял по изгибам асфальтированной лесной дороги. "И тут они все-таки по автодорогам обгоняют" — подумал Виктор.

Возле приемника торчало какой-то устройство с широкой щелью. Дитрих, н отрываясь взглядом от дороги, порылся правой рукой в бардачке, вытащил оттуда квадратную кассету толщиной с бутерброд и сунул в щель. Послышались звуки фокстрота с длинным названием "Auf dem dach der welt da steht ein Storchennest" — Виктор вспомнил, что похожая музыка звучала в фильме "Смелые люди", в сцене со связной-цветочницей возле кинотеатра.

— Люблю музыку моей молодости, — признался Дитрих. — А вы, Виктор?

— Я тоже. "Этот День Победы порохом пропах…"

— Да… Во сколько жертв обошелся нашим народам этот День Победы в вашей реальности? Как видите, могло быть иначе. В сорок первом осенью меня призвали. Прослужил в танковых во Франции. Осваивали матчасть трофейных "Сомуа". Виноградники на склонах, изумительные вина, горячие упругие подружки. Потом прокатились на юг. Никаких жертв, никто из местных там уже не хотел воевать. По-мальчишески завидовали тем, кто дерется в полках Роммеля. Познакомился с одной местной девчонкой, повеселились мы с ней, а потом она возьми и предложи мне подсыпать яд в офицерскую кухню. Сыграл я перед ней такого простачка, а через нее удалось выйти на террористическую группу. Тут мне и предложили служить по другому ведомству. А вы не меняли круто судьбу из-за женщины?

— Нет. А что с ней потом было?

— С кем?

— Ну, что подсыпать яд предлагала?

— А что в Союзе делают за попытку массового отравления в условиях военного времени? Фюрер как-то признался, что ненавидит шпионок за то, что они ложатся в постель ради задания и губят мужчин.

— Надеюсь, он сказал это не на основе личного опыта?

Дитрих зыркнул на него глазами через зеркало в салоне; Виктор ответил ему незамутненным невинным взглядом солдата Швейка.

— Разумеется, нет. Иначе ваши историки ухватились бы за такие факты. В обоих реальностях. К сожалению, нас все время стравливают американцы и англичане, их цель — владеть Азией. А наша с вами цель — сохранить мир. Вы за мир, Виктор?

— Спрашиваете. А что я должен делать? Что говорить, вообще, как это все будет?

— Не торопитесь. Ваша роль будет простой и кульминационной в мировой истории. Вам все расскажут и покажут за пять минут. А до этого вы должны отдыхать и наслаждаться жизнью.

— Идеал бездельника. Или быка, откармливаемого на убой. Я как-то привык работать.

Машина вырулила на широкое шоссе, Дитрих добавил газу, так, что стрелка спидометра запрыгнула за 130. Двигатель плотоядно урчал. Кассетник, перебиравший по очереди фокстроты, вальсы и танго, затянул "Was kann so schon sein wie deine Liebe" в исполнении Гитты Алпар. Дитрих добавил громкость.

— Одна из моих любимых, — признался он. — Из немцев моего поколения так и не выветрилась сентиментальность.

"Ваша записка в несколько строчек…" — подпел Виктор в тон мелодии. — У нас Шульженко пела.

— Вот видите, наши народы любят одни и те же песни. В годы становления партии рабочие переделывали много советских шлягеров. "Und hoher und hoher und hoher.." Узнаете? "Все выше, и выше…"

— Почему рабочие?

— Вы думаете, в партию шли лавочники? Шли рабочие, революционный пролетариат с революционными песнями, которым они придумывали новые слова. Кстати ваш марш — "Пам-парам-парарам, пам-парам-пам-пам…" — очень неплохо. Он мог бы звучать на наших парадах. Кто автор музыки?

— Давид Тухманов.

— Жаль… доктору Геббельсу будет сложно объяснить.

— А то, что вы напели, сочинил Хайт.

— Сейчас это не исполняют… Да, о рабочих. Знаете, я тоже из рабочей семьи и тоже привык работать. Из вас, Виктор мог бы выйти добропорядочный немец. Гражданин.

— Почему именно немец?

— Потом объясню. Скоро вокзал.

— А разве мы летим в Берлин не самолетом?

— Мы летим поездом. Экспресс "Летучий Баварец".

Вскоре они влетели на улицу польского городка, обозначенном на дорожном указателе, как "Рейхшоф", с аккуратными малоэтажными домиками под красными черепичными и зелеными железными крышами; белые, желтые, розовые, красно-кирпичные, они казались созданными из пряничной глазури и крема, словно весь город был огромным красивым тортом. Всюду виднелись надписи на немецком, готическим шрифтом — из-за скорости Виктор не успевал их прочитать. Встречные полицейские отдавали машине честь; Виктор заметил, что стражи порядка вооружены короткими автоматами, ну очень похожими на чешские "Скорпионы", только с прямыми длинными магазинами патронов на тридцать, а на колясках полицейских мотоциклов стоят МГ-42. В его реальности "Скорпионы" стали выпускать года на три позже. Видимо, чехи со "Збройовки" здесь раньше подсуетились составить конкуренцию столь любимому нашими киношниками творению фирмы "Эрфуртер машиненфабрик".

— Похоже, здесь вас хорошо знают.

— Их просто предупредили по радио. Вы любите пиво?

— Так себе. Не хочу полнеть.

— Здесь варят прекрасное пиво. К сожалению, в польских провинциях рейха после обострения отношений русских ненавидят гораздо больше, чем в Германии. Поэтому сейчас едем к Немецкому Центру, оттуда по переходу идем на вокзал.

"Фиат" вырвался из уличной тесноты на асфальтированную площадь, вытянутую вдоль огромного здания в виде пяти многоэтажных блоков, объединенных понизу большим вестибюлем в два и четыре этажа. Центральный блок был этажей в двадцать пять и напоминал уступчатую верхушку американского небоскреба, отличаясь от сталинских высоток грузностью и массивностью. Каждая из ступеней была украшена фальшивыми колоннами, облицованными гранитом, так, как будто бы они были сложены из больших прямоугольных камней; блок был увенчан ребристым стеклянным куполом, что навевало некоторые ассоциации с рейхстагом, а на самой вершине его примостился круглый купол обсерватории. С центральным блоком арочными мостами соединялись расположенные по углам четыре блока этажей в семнадцать или восемнадцать. Над главным входом в виде тяжелой романской арки, как и следовало ожидать, красовалась свастика в круглом лавровом венке, а на фасаде повыше висел огромный портрет Гитлера. Все это вместе чем-то напоминало рыцарский замок, разукрашенный бронзовыми скульптурами.

Дитрих лихо запарковался у входа. Виктор поспешил нацепить на куртку гостевой бейджик. В само здание они не пошли, а спустились в какой — то длинный подземный переход, у входа в который стояло двое полицейских и висела табличка "Breitspurbahnhof". "Станция "Большая дорога" или что-то в этом роде, что ли?" — подумал Виктор. Тоннель был обложен желтоватыми плитками и красным гранитом. Народу было не слишком много, какого-то страха и зашуганнности в лицах встречных прохожих Виктор не заметил. Обычные пассажиры, идущие с поезда или электрички. В одежде как-то побольше элегантности и изыска, особенно у дам, в пальто которых подчеркивались талии. Дамы рейха также выделялись профессионально сделанными прическами и более ярко накрашенными, чем в СССР здешней реальности, губами. Неясно, были ли это немцы или онемеченные поляки, однако, судя по внешнему виду, жизнь в рейхе эту публику вполне устраивала. На гостевой бейджик никто не пялился, и Виктор решил продолжить расспросы.

— А для чего Немецкий Центр?

— Для укрепления и формирования нации. Например, для того, чтобы дать каждому возможность приобщится к нашей великой культуре.

— Вы считаете, что у немцев самая великая культура?

— Зачем так упрощать? Но, согласитесь, государства не везде поощряют развитие культуры и не везде заботятся о том, чтобы она не деградировала. Я имею в виду не только богему, и даже вообще не богему, а, например, культуру для самых широких масс, для каждого рабочего.

— Массовую культуру? — спросил Виктор, поглядывая на украшавшие тоннель мозаики с идиллическими пейзажами.

— Можно и так сказать. Взгляните на то, что творится в НАУ. Вместо великих идеалов в их массовой культуре господствует культ теле- кино- и эстрадных звезд, погоня за сенсациями, за всем, что на рефлекторном, животном уровне привлекает внимание обывателя. Ради денег обывателей потчуют такими отвратительными зрелищами, как женский бокс, борьба в грязи, публичная демонстрация уродов. Шедевры их журналистики — выставлять напоказ родственников тех, кто совершил наиболее зверские преступления. Разве это — массовая культура? Массовая культура должна возвышать человека над животными инстинктами…