Дети Империи - Олег Измеров

Только на улице до Виктора, наконец, дошло, что оно началось. Правда, паники не было, магазинов не громили, но в высыпавшей на улицу толпе кто-то кого-то терял, кто-то кому-то пытался что-то сказать, несмотря на какофонию сирен, и многоголосие криков било по сознанию.

— Маша! Маша-а! Ты где? Маа-шааа!!!

— Мама, я боюсь, что это?

— Не надо, не надо, сейчас все уедем…

— Кафедра сварки, сбор у левой стороны крыльца!

— Ма-шаа! Девочку не видели? Маа-ашаа!!

— Дульчинский где? Дульчинский где, я тебя спрашиваю? Бегом в третий корпус!

— Бомбардировщики НАУ были подняты по боевой, — бубнил кто-то в толпе прямо над самым ухом Виктора, — почему, не успел услышать, объявили тревогу…

— Слышал. Слышал. Первые удары по Москве и Берлину почему-то. Наши тоже запустили в ответ. Может, нас успеют вывезти.

— А рейх? Ноты протеста…

— Какие ноты? Какие, к такой-то матери, теперь ноты?

— Кафедра сварки! Кафедра сварки, здесь сбор!

Ворота корпуса открылись, и оттуда выехал институтский грузовик. "Женщины и дети! Только женщины и дети!" — орал кто-то в жестяной рупор. Выехал еще один грузовик.

"Да, не оправдали вы надежд, товарищ эксперт по самому себе. Не обеспечили. Человечеству теперь понадобятся совсем другие знания и совсем другой опыт, вам по жизни не знакомый. Хрен с вас толку, товарищ эксперт"

— Товарищ Еремин! Товарищ Еремин!

К Виктору протискивался милиционер с плоским прямоугольником ранцевой радиостанции за плечами.

— Сержант Лискин. Мне приказано сопроводить вас и предоставить место в эвакомашинах первой очереди.

— Место за счет кого?

— Ну, — несколько замялся Лискин, — кто-то позже поедет.

— Я не женщина и не ребенок.

— У меня приказ, — металлическим голосом произнес сержант, — военного времени.

— Вы же не будете в сотрудника МГБ стрелять? На радость противнику?

— А… а что делать? — сержант Лискин был явно не готов к такому повороту.

— Доложить обстановку и действовать по вновь поступившим указаниям.

Сержант отошел, но через полминуты вернулся, протягивая Виктору черную трубку рации.

— Старший лейтенант Хандыко, — раздалось в трубке. — Бывший гражданский эксперт Еремин! По плану военного положения вы переведены в военэксперты с присвоением звания младшего лейтенанта. Приказываю Вам немедленно следовать в пешем порядке к станции Орджоникидзеград, там сесть в эшелон с Профинтерна, направляющийся в район Ржаницы. По прибытии к месту назначения эшелона приказываю явиться к капитану МГБ Хростовскому и поступить в его распоряжение. Исполняйте приказ!..

"Младший так младший", думал Виктор, пробираясь сквозь заполненные людьми улицы к вокзалу, "звание все равно офицерское и со снабжением, небось, получше, а то знаем мы, какое в войну снабжение. Но, с другой стороны, и ответственности больше, чем у рядового состава, наверняка жить одной жизнью с солдатами и сержантами, а спать гораздо меньше, потому что за них соображать обязан". Потом до Виктора дошло, что рассуждать, как лично лучше устраиваться по службе в условиях начала мировой ракетно-ядерной войны довольно бредово, хотя и отвлекает от сознания нарастающего глобального трандеца. Возможно, у людей в таких ситуациях осознание мирового трандеца вообще не наступает, и каждый до последнего втайне надеется, что трандец хоть и глобальный, но не настолько, чтобы коснуться его отдельно взятой шеи.

До Орджоникидзеграда идти было не так уж далеко, минут от силы пятнадцать, но на каждой улице, что тянулась вдоль рассекавшей Бежицу железной дороги на северо-запад, к выездам из города, дорогу преграждали автомобили, автобусы, грузовики, набитые людьми. На перекрестках регулировщики неохотно перекрывали движение для пропуска пешеходов. Уличные фонари были погашены, окна домов не светились нигде, и лица людей, что в странном, неведомом Виктору порядке в это предрассветное время спешили на, очевидно, указанные им пункты сбора, озарялись только фарами машин, рвавшихся из города подальше от опасности.

Сирены вдруг перестали выть, но по улицам и дворам вдруг ожили бесчисленные громкоговорители-колокольчики, заговорили нестройным хором, странным изломанным эхом, которое повторялось и перебивало друг друга из-за каждого угла.

— Отбой воздушной тревоги… тревоги… ги… Граждане!.. раждане… раждане… В соответствии… вии… вии…

Виктору некогда было вслушиваться в эту многоканальную полифонию, он уже получил приказ и его будущие действия были предрешены, но хор радиорупоров каким-то странным образом заполнял все, весь воздух, пропитанный легким морозным туманом и нырнуть куда-нибудь в глубину, чтобы скрыться от их голосов, пронизывающих тело до нервных окончаний, было невозможным. Рупоры упорядочивали толпы людей и сообщали им направленное движение.

На станцию Виктор успел к самому отходу эшелона, и, пока часовые проверяли документа, старая "эшка" времен выпуска первых пятилеток, уже дала сигнал к отправлению. К счастью, состав, трогаясь, поначалу медленно полз мимо армейской платформы со стороны автостанции, и Виктор успел вскочить на одну из открытых платформ с какими-то ящиками под брезентом, где сидели какие-то рабочие. Более-менее сносные места, то-есть за ящиками, которые прикрывали от встречного ветра, не осталось, и Виктору пришлось присесть по ходу движения, надвинув на глаза шапку, подняв воротник пальто, прикрыв нос и рот шарфом и держась за правый борт платформы — хоть и однопутка, но привычка опасаться негабарита на встречном сказывалась. Портфель он зажал между коленями.

Было темно, огни везде притушены, и Виктор с трудом догадывался, где идет состав. Мимо проплывали какие-то остановочные пункты, с собравшимся подле народом, переезды со скопившимися машинами. Ехать на платформе было неудобно — встречный поток воздуха студил незакрытые части лица, паровозный дым лез в глаза и нос, платформу жестко подбивало на стыках, как деревенскую телегу, дергало и мотало. Лязгали сцепки, на каком-то колесе рядом стучал напиленный ползун. Попутчики Виктора молчали.

— Коль, а Коль! — посаженным голосом решился наконец заговорить один из них, мужик в годах с усами с проседью и в ушанке с опущенными ушами, — ты че-нибудь из курева- то из дома прихватил?

— Не, Пахомыч, — откликнулся какой-то молодой парень. — Я ж бросил, и в хате ни шиша, даже махры для сада.

— Хреново. Теперь не достанешь.

— А по-моему, правильная политика была, чтобы курить бросали. Теперь и папирос не надо.

— Понимал бы ты… От курева зато жрать не хочется.

— А если ни жратвы, ни курева не будет? — подал голос кто-то из темноты, не различимый Виктору за складкой брезента.

— Тогда коры надо искать и хвои, — флегматично заметил тот, кого звали Пахомычем. — Хвоя, это чтобы цинги не было. А ее у нас в лесах вона сколько…

"Черта лысого", подумал Виктор, "тут сейчас осадков будет почище, чем от Чернобыля. Даже у нас почему-то думают, что в Хиросиме люди сразу чик — и сгорели. Хрена там. Большая часть долго умирала — от ран, под завалами, от ожогов, от лучевой. И здесь — фармацевтические заводы уничтожат, природная среда заражена, будут дохнуть от болезней и накопления радионуклидов. Даже ядерной зимы не надо. Гады, как все точно рассчитали…"

— Послушайте! Послушайте! — внезапно и чрезвычайно взволнованно заговорил худощавый человек, сидевший напротив Виктора, похоже, что инженер. — Брянск — я все просчитал — Брянск расположен очень удачно для ядерного нападения. Четыре района разнесены на площади, равной Ленинграду. В центре — представляете, товарищи, в центре у нас болото. И атомную бомбу будут кидать куда? Правильно, в центр. То-есть бомба упадет в болото. Это очень хорошо, что Брянск так построен! Это хорошо!

Частые гудки паровоза перебили его слова. Состав не остановился, а добавил ход, пытаясь уйти от опасного соседства с городом. Платформу стало мотать сильнее, и Виктор испугался, как бы она не сошла с рельс.

Вдруг перед его глазами словно сработала фотовспышка, все залил белый ослепительный свет, который не могли ослабить даже прищуренные от ветра глаза. Спину опалил жар, как будто сзади было раскаленное жерло домны. Рядом кто-то пронзительно закричал, то ли от боли, то ли от испуга. Виктор бросился вперед, на занозистые доски настила, прикрыв, как учили когда-то, голову руками. "Сейчас долбанет" — подумал он и открыл рот.

И тут до него дошло, что это, возможно, его последняя в этой жизни мысль.

7. На следующий день.

Ночь рассыпала на ярком бархате неба яркую россыпь звезд. Стояла тишина — а может, это только так казалось.

"Да, перегнули вчета с гипнопедией" — подумал Виктор, лежа на диване и глядя в окно. В своей жизни он иногда видел сны про войну, но такой яркий и отчетливый — впервые. Прямо хоть кино снимай.