Погоня - Валентин Маслюков

Все это у Золотинки имелось, и она еще раз, с понятным недоверием, прощупала в торбе хотенчик с надетым на него Параконом. Или его подобием, которое с ночи еще должно было бы обратиться в золу и пепел. Этого не произошло, как не произошло и обратного: ни Паракон, ни хотенчик не ожили.

Исчерпав наиболее срочные новости и соображения, Буян приберегал на конец не самое важное, может быть, но самое болезненное, и радостное, и горькое: Поплева обнаружился в Колобжеге. Золотинка судорожно вздохнула над своей ногой, где читались по штанине не ровные от грязных пятен буквы.

Оказывается, Поплева возвратился на родину еще весной и живет в Колобжеге нелюдимым книжником. Прежние слухи, что Поплева виделся тайно зимой с Лжезолотинкой, можно считать теперь верными, сообщал Буян. Подробностей известно не много. Похоже на то, что Поплева добрался до Лжезолотинки через сестру Юлия Лебедь, которая взяла на себя небезопасную роль посредницы. Свидание было по обстоятельствам вынужденно коротким, поскольку оба, что Поплева, что слованская государыня Золотинка, имели свои основания таиться и опасаться огласки. Что было сказано между ними неизвестно, Поплева оставил Толпень в крайнем смятении и расстройстве. Признал ли он в Ложной Золотинке названную дочь или нет судить трудно, никто его об этом не спрашивал. Но вот что наводит на размышления: Поплева, судя по всему, ничего не сказал дочери о том, что Юлий жив и прячется в имении Обрюты. Весьма знаменательное обстоятельство. С другой стороны, он не вернулся в имение, чтобы предостеречь Обрюту против Лжезолотинки, если признал в ней оборотня.

Золотинка склонилась над штаниной, закусив губу, но ни одна слезинка не выкатилась из ее детских глаз. Что-то застыло в душе, обратившись в замороженное подобие прежде бывших чувств и страстей. И Золотинка знала, что тепло опасно для этого ледника — легко раскиснуть.

Она еще раз вздохнула и отмела чувства. И речи не могло быть, чтобы лететь теперь в Колобжег на свидание с Поплевой. Не время. Да и что за дело втягивать Поплеву в новые передряги, когда он только что успокоился и смирился. И смирился… Наверное, он совсем седой, подумала Золотинка, слезы опять закипели, пришлось жестоко мотнуть головой.

Впрочем, подумала Золотинка затем, если что со мною случится, пигалики раскроют Поплеве глаза. Можно не сомневаться. Буян почтет своим печальным долг нанести старику последнюю и уже никогда не заживающую рану.

И от этой мысли — что Поплева будет страдать… страдать и помнить — Золотинке стало почему-то как будто легче.

Она взялась писать Буяну ответ, не особенно, впрочем, распространяясь. Главное было то, что оставили они не решенным в своем незаконченном разговоре у ручья. О главном Буян молчал. Молчала и Золотинка. Может быть, из суеверных опасений за исход такого ненадежного и зыбкого дела, а может, молчала она по той причине, что из какого-то тайного целомудрия тяготилась объяснениями. Да и нужно ли было объяснять, что главное, о котором молчали они со времен последнего свидания, давно уже стало собственным Золотинкиным делом? Следовало ли известить Буяна, что Золотинка согласна? С чем согласна? С собственными раздумьями и решениями? Зачем пустые слова, если Буян и так уж давно все знает. А понадобится помощь — что ж, за Буяном дело не станет.

В печально прославленном городке Медня, который дал название роковой битве между последним из Шереметов Юлием и Рукосилом-Могутом, на сонных улицах бродили куры и козы. В соответствующем количестве встречались мальчишки, так что оборванная Золотинка беспрепятственно, не привлекая внимания, отыскала указанную ей лавку менялы и предъявила долговое обязательство Буяна на восемьдесят серебряных грошей. Меняла Вобей, тощий лысый старик с отрешенным лицом мыслителя, нисколько не удивился ясноглазому малышу. Меняла, видать, немало повидал на своем веку пигаликов, и они не трогали его воображение. Подпись Буяна на трехмесячном обязательстве с ростом в одну двадцатую он признал, удовлетворенно кивнул и потом только спохватился, что обязательство изображено у малыша на ладошке.

— Дайте мне вашу книгу, где ведете учет, — сказала Золотинка, уловив понятное затруднение старика.

В положенном месте на расчерченном листе толстой засаленной книги она приложила ладошку, отчего обязательство Буяна перешло на бумагу и осталось там в зеркальном изображении.

— Извините! — смутилась Золотинка.

Пришлось достать из-за уха Эфремон и чиркнуть по буквам — они закувыркались, выворачиваясь наизнанку, и после порядочной суматохи отыскали свои места, чтобы уложиться в должном порядке.

Меняла придирчиво поскреб надпись ногтем, чтобы убедиться, что буквы не встанут и не закуролесят, когда должник унесет ссуду, потом убрал книгу в сундук и запер. В другом сундуке где-то под прилавком, он держал деньги, и, когда отсчитал все восемьдесят грошей, двигая их по некрашеному столу, вопросительно посмотрел.

Золотинка попросила тряпицу завернуть свое достояние в узелок.

Не стало дело и за тряпицей — за отдельную плату, ибо старик с изможденным лицом мыслителя оказался еще и старьевщиком, все мелкие и большие тряпочки он держал в той же лавке, с тем только различием, что, обратившись в старьевщика, растворил закрытые изнутри ставни.

Впрочем, это сильно упрощало дело. Золотинка вернула часть грошей и переоделась в подержанный, но сносный с виду наряд, после чего Вобей выпустил маленького должника через черный ход и учтиво с ним попрощался.

Четверть часа спустя Золотинка подрядила возчика на Толпень, забралась под рогожный навес на мешки с зерном и тотчас же заснула праведным сном младенца.

Изредка просыпаясь, чтобы выглянуть за рваный полог, Золотинка спала и дремала до перевоза через великую реку Белую, но и после того, как телега, жутко громыхнув колесами, въехала на паром и закачалась, не нашла в себе силы окончательно разомкнуть глаза и посмотреть на столицу. Не так бы она вела себя года два назад, не испытавши еще прихотей и насмешек судьбы, — прежнее любопытство угасло без удовлетворения. Место восхитительных ожиданий — подумать только: Толпень! — заняли тягостные предчувствия. Прежде слово Толпень стояло где-то близко к понятию счастья — здесь ожидала она самого главного и необыкновенного в своей жизни. Иное было теперь… И она медлила просыпаться, чтобы встретить великий город, потому что не видела впереди ничего, кроме трудов и опасностей.

И вдруг вскочила, порывисто раздвинула полог. Открытый взору по пологому берегу реки Толпень удивил ее своими размерами и еще больше бесчестным множеством величественных зданий и церквей, каждая из которых была бы предметом гордости для такого богатого торгового города, как Колобжег. Пришлось совсем высунуться из повозки, чтобы охватить взглядом сереющий по левую руку Вышгород. Великокняжеский кремль, неведомо как вознесенное на скалу творение, казался единым всплеском резного камня, крыш и шпилей; в блеклом пасмурном небе кремль выплывал, как похожий на потеки облаков размытый рисунок.