Закон Талиона (СИ) - Пригорский (Волков) Валентин Анатолькович

…Профессор замолчал, в учебной аудитории воцарилась необыкновенная тишина. Он снял очки, мягко, без стука положил их на преподавательский столик и легко поднялся, без-звучно отодвинув стул, потом прошёлся взад-вперёд вдоль ряда столов. Худощавый и гиб-кий, как ствол орешника, двигался он не по годам свободно, словно юноша, из баловства напяливший старческую маску.

— Вы, наверное, ломаете голову, с чего это вдруг старый хрыч ударился в воспомина-ния? — За столами началось шевеление, послышались протестующие возгласы. — Погодите, доживёте до моих лет, осознаете скоротечность бытия, и тогда ваши мысли потянутся к прошлому. Вас будет больше радовать и волновать уже пережитое, нежели грядущее. А мне, товарищи курсанты, поверьте, есть, что вспомнить. Не волнуйтесь, всю свою жизнь я пере-сказывать не намерен, остановлюсь только на некоторых деталях, имеющих касательство к предстоящему нам с вами обряду посвящения. Да, да, лекцией дело не ограничится. Но не будем забегать вперёд, а заглянем в год тридцать седьмой. К тому моменту я уже сам стал профессором и руководил отдельной лабораторией. Из новейшей истории вы знаете, что тот год, если можно так выразиться — "ознаменовался" масштабными карательными мероприя-тиями. Период сталинских репрессий — одна из самых мрачных страниц в истории СССР. Ни один человек в целой стране не мог поручиться за свою неприкосновенность, в том числе и сами палачи. Подтверждением тому служит судьба "железного" наркома Ежова. Всюду и всегда царила атмосфера страха и недоверия. Вам, молодым, этого не понять. И, слава богу! И вот в один прекрасный солнечный день в мой кабинет без стука входит человек в военной форме. Кто пережил то время, навек запомнил малиновые петлицы, означавшие принадлежность к Наркомату Внутренних Дел. У меня, грешным делом мелькнула мысль: и чего мне не жилось в Тибете? А офицер вежливо так приглашает меня проехаться. Иду следом за ним и шкурой чувствую, как лаборанты со страхом смотрят в спину. У входа стоит большая чёрная легковушка с зашторенными окнами. Сели, поехали. Офицер молчит, я молчу, и делаю вид, что ни капли не волнуюсь. А потом вдруг понимаю, что я и в самом деле совершенно спокоен. Вот, ей богу, чтоб мне не сойти с этого места! Энкэвэдэшник сначала иронично на меня посматривал, потом с удивлением. Привык, змей, что люди в его присутствии губами трясут. А вот хрен, думаю, тебе. Обойдёсся! Ладно, не буду вас интриговать. Завезли меня, как я потом узнал, на Ближнюю дачу, по дороге несколько раз останавливали, проверяли документы, куда-то звонили и пропускали. Когда машина остановилась, сопровождающий пулей вылетел, дверцу с моей стороны открыл и даже козырнул. На пороге дачи меня встретил другой военный, опять проверил документы, провёл в дом, тоже позвонил по телефону, потом, взяв за локоть, вежливо поволок меня через анфиладу комнат и поставил перед не особо примечательной филёнчатой дверью. "Стучите, — говорит, — и входите". Постучал, и вошёл. Я ожидал увидеть кого угодно, но только не этого человека, на чьи портреты я натыкался ежедневно много лет в самых разных местах. Собственно, сначала я увидел горящую на столе лампу под зелёным стеклянным абажуром, её умиротворяющий свет падал на разложенные на столе бумаги, сам хозяин кабинета оставался в тени, дневной свет не пропускали плотно задёрнутые шторы. "Проходите, товарищ Дорджиев, присаживайтесь", — услышал я смутно знакомый голос, над столом мелькнула неестественно белая в свете лампы рука. В этот момент я определённо ощутил исходящую гипнотическую волну и одновременно с ощущением понял, кто находится в тени…Я уже упоминал, товарищи курсанты, что в руководимой мной лаборатории изучалась высшая нервная деятельность человека. В том числе мы занимались пограничными состояниями сознания, методиками гипновнушения, нетрадиционными способами приёма и передачи информации, программированием несвойственных субъекту поведенческих установок, распознаванием гипновоздействия извне, настройкой гипноблоков и прочими проблемами, лежащими в области сознательного-бессознательного. Ещё в тибетском дацане юношей я освоил особые медитативные практики, позволяющие улавливать, отражать или усиливать постороннее гипнотическое излучение. Со всей ответ-ственностью могу сказать: каждый человек в той или иной мере является гипноиндуктором, но способности большинства крайне не развиты, и потому безнадёжно слабы. Однако очень редко встречаются люди с врождёнными способностями, так сказать, стихийные суггесторы. Зачастую сам суггестор об этом не подозревает, но само его присутствие как бы подавляет окружающих, он может внушать неосознанный, мистически воспринимаемый страх, побуждение к подчинению. Его воля доминирует, очерчивая определённую сферу влияния. Таким человеком был Сталин и, по-видимому, таким был Гитлер. Недаром соратники, выполняя последнюю волю фюрера, с маниакальной настойчивостью лезли под рвущиеся снаряды, лишь бы облить труп бензином, и ещё долго после его сожжения не могли избавиться от наваждения. А Сталин… Уинстон Черчилль в своих мемуарах вспоминал, как впервые встретился со Сталиным в Тегеране в сорок третьем году. Ожидая появления председателя Совнаркома СССР, премьер Великобритании Черчилль и президент США Рузвельт сидели в креслах на дворцовой террасе. Рузвельта к тому времени возили на каталке, и он не мог самостоятельно передвигаться и вставать. Тогда Черчилль решил, что он тоже проявит демонстративное неуважение, и не поднимется при встрече со Сталиным. Но, когда Сталин появился и лишь глянул на британца своими жёлтыми глазами, того будто какая-то сила выбросила из кресла, и он вытянулся перед советским руководителем, словно новобранец перед генералом. Вот так. Помню, после марта пятьдесят третьего, как ответственный работник МГБ, я ознакомился с секретными материалами дознания по факту смерти Сталина и обратил внимание на одно обстоятельство: пока разбитый инсультом Сталин был жив, ни Берия, ни Маленков, ни Хрущёв, ни другие его ближайшие сподвижники, так и не решились войти в комнату и приблизиться к умирающему вождю. Они знали и боялись последствий контакта с гипнотической волей умирающего. Они даже не задерживались подолгу возле дачи, предпочитая узнавать о состоянии владыки через посредников. Так и прятались по углам, пока он не умер. Прошу прощения, я, кажется, увлёкся, до внезапной смерти вождя оставалось ещё шестнадцать лет. Он ещё живой и здоровый, сидя за рабочим столом, терпеливо ждал, пока я дотащусь до стула. Знаете, товарищи курсанты, когда и если у меня появится возможность засесть за мемуары, я обязательно в красках опишу эту встречу, но пересказывать в лицах — увольте, артистизма не хватит. Да и вам, в общем-то, ни к чему. Поэтому я вкратце. На что я обратил внимание. Обстановка в его кабинете была весьма скромная. Он вообще равнодушно относился ко всякой роскоши. Одевался он тоже скромно. На нём был застёгнутый на все пуговицы полувоенный френч, что-то вроде кителя из тонкого темно-серого сукна, а когда он вышел из-за стола и прохаживался по кабинету, я увидел на нём такие же тёмно-серые брюки, заправленные в мягкие кожаные сапоги. Вот и всё. Никаких знаков отличия или орденских колодок. Надо сказать, что в тридцать седьмом он занимал должность председателя Совета Народных Комиссаров, и даже не входил в состав президиума и в секретариат ЦК партии. Ещё он не имел воинского звания. Маршалом и Генералиссимусом он стал значительно позже. Он ничего для себя не требовал, но он был вождём. Некоторые современные политологи и историки приписывают ему некие демонические черты — Великий и Ужасный. Да, что-то такое в нём было, и я это явственно видел. Пока я подходил и усаживался, он собрал лежавшие на столе документы и убрал их в выдвижной ящик, оставив на столе только один чистый лист бумаги и синий карандаш. В ходе нашей беседы он делал пометки на этом листе, хотя вряд ли в них нуждался — у него была удивительно цепкая память. Сталин подробнейшим образом выспрашивал меня о моей работе, задавая поразительно точные вопросы. Я, сами понимаете, товарищи курсанты, отвечал предельно чётко и откровенно. Вопросы били в одну точку. Ну, например: он поинтересовался возможностью создания прибора или аппарата, непосредственно воздействующего на человеческую психику. Только, де, не говорите мне о кино, радио и газетах, это я и без вас знаю. Я имею ввиду не фокусы со светом, звуком или дурманящим газом, а техническое устройство, напрямую управляющее человеческим сознанием посредством невидимого луча. Устройство, способное накрывать таким лучом большие площади и, следовательно, большие скопления людей…Я ответил в том смысле, что специально не задумывался над подобной проблемой, а фантазировать сходу не в моих правилах, и попросил разрешения подумать. Сталин, чуть помедлив, кивнул и сказал: хорошо, подумайте товарищ Дорджиев. Вы ведь родом из Тибета? — спросил он…Да, товарищ Сталин…Кем вы были у себя на родине, товарищ Дорджиев?…Мой отец принадлежал к высшему духовенству страны, товарищ Сталин, я же по молодости числился в послушниках и обучался в монастыре. В такой отсталой стране, как Тибет, именно монахи являются хранителями древних знаний, порой никчемных и бесполезных, порой удивительно точных и глубоких, открывающих необычайные возможности тем, кто сумел их воспринять…Это очень интересно, товарищ Дорджиев, — говорил он очень спокойно, но я чувствовал его внутреннее напряжение, — то, что вы вышли из среды священнослужителей, ещё не означает, что вы являетесь классовым врагом, — Сталин приподнял верхнюю губу в полуулыбке, давая понять, что он пошутил, — я сам учился в Тифлисской духовной семинарии, правда, недоучился, меня исключили за участие в революционном движении, как раз в год вашего рождения…То, что Сталин знал дату моего рождения, говорило о многом. И ещё, я чувствовал — он подходит к главному, ради чего меня сюда привезли…Вместе со мной в семинарии учился ничем не выдающийся, кроме высокого роста, молодой человек Георгий Гурджиев. Не знаю, закончил ли он семинарию, но потом он занялся торговлей восточными коврами и стал процветающим купцом. Потом исчез, поговаривали, будто уехал в Тибет. Позже я услышал о нём, как о мистике, проповедующем какое-то учение, замешанное на восточной философии. По нашему мнению, он заделался обыкновенным авантюристом и шарлатаном, однако довольно успешным. И уж совсем неожиданным явилось для нас появление Гурд-жиева в Германии в качестве личного мага Адольфа Гитлера. Подвёл его к фюреру генерал Хаусхофер, большой поклонник Тибета. Гитлер, с одной стороны — трезвый и хитрый поли-тик, но при этом он помешан на всякого рода мистике, чем Гурджиев очень удачно пользу-ется. Три-четыре года назад по инициативе рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера и при пол-ной поддержке Гитлера в Германии создано "Немецкое общество по изучению древней гер-манской истории и наследия предков", коротко — "Аненэрбе", занимающееся, в том числе, научным обоснованием расовой теории о примате арийской расы, к которой, якобы, принадлежат германские племена. О размахе говорит то, что "Аненэрбе" подчинены около пятидесяти научных учреждений. С лёгкой руки Гурджиева, нашёптывающего Гитлеру о тайных тибетских монастырях и о скрытых там знаниях, способных перевернуть мир, общество организовало уже две экспедиции в Тибет и в следующем году собирается послать третью. Что немцы ищут в Тибете? Что могут найти? Нас интересует, товарищ Дорджиев, ваше мнение по этим вопросам…Должен сказать, товарищи курсанты, что до откровений Иосифа Виссарионовича я и не подозревал об интересе, проявляемом Германией к моей родине. Откуда бы мне знать? В газетах ни о чём подобном не писали. Вопросы застали меня врасплох. Но я понимал, что в данном случае Сталин не примет отговорки, мол, я над этим не задумывался. К тому же я, наверное, был одним из немногих, если не единственным человеком в СССР, действительно знающим предмет вопроса. Пришлось напрячься, вспомнить и сопоставить известные мне факты, а также сообщить Сталину некоторые данные, разглашение которых я полагал преждевременным. Но я знал, Сталин непременно почувствует недосказанность или, тем более, ложь. И я сказал для начала: товарищ Сталин, могу с уверенностью сказать, что никаких сакральных знаний, способных перевернуть мир, немцы в Тибете не найдут просто потому, что их там нет, — я понимал, что въедливый руководитель таким ответом не удовлетворится…Было бы хорошо, товарищ Дорджиев, если бы вы сумели обосновать ваше утверждение, — в устах Сталина эти слова прозвучали, как серьёзное предупреждение…Товарищ Сталин, я уже говорил, что Тибет — очень отсталая страна. Трудовое население там поголовно неграмотно. Его быт, познания, ремёсла, сельскохозяйственные и скотоводческие приёмы не меняются тысячелетиями. Единственное, что изменилось для народа за последние тринадцать столетий, это религия. Обычных школ в Тибете нет, центрами образованности и хранителями знаний были и остаются монастыри. После убийства в седьмом веке сторонника древней религии Бон-по царя Тибета Лангдармы, в Тибет пришёл буддизм, новый царь Сронцзангамбо провозгласил его государственной религией. Ранее распространённое пророком Шенрабом учение, бывшее религией Бон, уделявшее особое внимание культу мёртвых, неминуемо переплелось с утончённой философией буддизма, породив причудливую смесь воззрений, нигде более не встречающихся. Что касается буддизма, это одна из трёх широко распространённых мировых религий, наряду с христианством и исламом, она полностью открыта для осмысления и не содержит в себе никаких таинственных обрядов, способных стать оружием в чьих-то руках. В безнадёжно технологически отсталом теократическом государстве, господствующему классу, чтобы удержаться у власти, не остаётся ничего иного, как до предела мифологизировать структуру собственного правления. Что и делается в Тибете. Отсюда и произрастают туманные, зачастую нелогичные слухи и рассуждения о неких таинственных Учителях — хранителях древней силы, о пещерах гигантов, о не-доступной непосвящённому стране Шамбале — обители бодхисатв, чуть ли не управляющих Мирозданием. По сути, это мистификация на государственном уровне, призванная привлечь внимание развитых стран к технологически отсталой стране, неспособной самостоятельно выбраться из трясины отсталости. Такова общая картина. Но, как всегда и везде, среди шелухи находятся и золотые зёрна. Там, где нет научно разработанных технологий, их подменяют тысячелетние духовные практики, иногда дающие поразительные результаты. Прежде всего, это тибетская медицина, основанная на лечении не материального, а астрального тела человека. Научные изыскания профессора Александра Гавриловича Гурвича только подтвердили то, что я узнал, ещё будучи послушником в дацане — существование человека не ограничивается его костяком, мышцами и кожей, его окружает невидимый и, для большинства людей, неощутимый кокон, получивший у Гурвича название биополя. Достигший высокой степени посвящения тибетский монах-врачеватель, умеет наложением рук определять и лечить заболевание. Я этому обучен и точно знаю, что астральная эманация или, по Гурвичу — биополевая структура содержит в себе полную информацию о внутреннем состоянии организма. Влияя на астральное тело, можно влиять на связанную с ним живую материю. Да, товарищ Сталин, таким образом, без видимого вмешательства можно либо вылечить, либо убить человека. Сильный медиум, посредством влияния на биополе объекта способен внушить ему на длительный период определённую манеру поведения, довести объект до истерики или до полного отупения. А ещё он может передать объекту свои собственные навыки. Хочу подчеркнуть, товарищ Сталин, не знания, а навыки. То есть, к примеру, если медиум владеет приёмами кулачного боя, или боя на мечах, или приёмами меткой стрельбы, он может в считанные минуты передать эти умения своему ученику, минуя годы тренировок. Насколько я знаю, больше нигде в мире ничего подобного не встречается. Если немцы сумеют овладеть такими духовными практиками, мир они всё равно не перевернут, и даже не смогут сколь-нибудь серьёзно повлиять на большие группы людей… Я вижу в ваших рассуждениях, товарищ Дорджиев, определённые противоречия. Разве такие медиумы — не хранители силы? Они не могут подчинить себе толпу — хорошо. А проведение тайных диверсионно-разведывательных операций? Как вам такая перспектива, товарищ Дорджиев? Или фи-зическое уничтожение руководителей недружественной державы? Они на это способны?…Они способны, товарищ Сталин, но есть целый перечень весьма существенных "но", практически сводящих к нулю все усилия немцев. Во-первых, людей, действительно вла-деющих практиками воздействия на астральное тело, очень и очень мало, они скрываются от преследования официальных властей, а монахи из затерянных дацанов ревностно хранят их тайну и таких людей не выдают — тут надо понимать особенности местной религии и специфику отношений между верховными ламами и служителями дальних монастырей. Есть ещё и шарлатаны — куда же без них? — кое-что умеющие и выдающие себя за чудесных целителей. Настоящего медиума найти труднее, чем найти в горных осыпях нужный камень. Кроме того — это уже, во-вторых: Учитель не возьмёт в обучение чужака — такова установка древней веры. Он сам подбирает себе ученика, как правило, одного единственного. И, в-третьих: далеко не всякий человек способен воспринять дар, это чрезвычайно редкое свойство и, порой, сам медиум ищет ученика десятилетиями. Всё перечисленное, товарищ Сталин, позволяет мне утверждать, что…. А откуда, по-вашему, товарищ Дорджиев, пришли первые Учителя, и где они приобрели свои умения?…В письменных источниках об этом ничего не сказано, я, во всяком случае, не встречал, а изустно…, болтают, что-то о таинственных "снежных людях". Только это миф, товарищ Сталин. Нет в Тибете никаких "снежных человеков"…Не встречали, — прищурился Сталин, — или знаете точно? Откуда знаете? Иногда убеждения, товарищ Дорджиев, строятся на зыбкой почве недостаточного знания. Вы, кажется, сказали, что сами ходили в учениках?…Да, я умею врачевать наложением рук, товарищ Сталин…Это хорошо, это очень хорошо, товарищ Дорджиев. Мы примем к сведению всё, что вы сказали. Да, а вы пробовали кому-нибудь передать своё умение?…Нет, товарищ Сталин, я не ощущаю в себе таких способностей.