Нью-Йорк - Эдвард Резерфорд

На миг она задалась мыслью, присутствовал ли на казни Джеймс, но решила не думать об этом.

Направляясь к каменному дому, где содержался приговоренный, Джеймс Мастер не собирался там задерживаться. Сделать жест милосердия его послал лично Вашингтон. Он намеревался быстро и вежливо выполнить поручение, а после уйти. Конечно, ему было жаль этого малого – скверная история, – но Джеймсу Мастеру было некогда разводить сантименты.

Любой, кто увидел бы Джеймса Мастера после двухлетней разлуки, остался бы потрясен переменой. Начать с того, что исхудало лицо. Но появилось и нечто другое: плотно сжатые зубы и натянутость щек, выдававшие то боль, то горечь, в зависимости от настроения. Для всех, кто его любил, еще худшим стал взгляд. В нем поселилась решимость, но также – разочарование, гнев и отвращение.

Всему перечисленному не приходилось удивляться. Последние два года были ужасными.

Втягивание в войну французов явилось циничным, хотя и крайне важным актом. Но Вашингтон все же надеялся приобрести чуть больше, чем получил. Адмирал д’Эстен до смерти напугал британцев, но когда Вашингтон попытался уговорить его на крупную совместную операцию по захвату Нью-Йорка, отказался и проводил теперь бо́льшую часть времени в Вест-Индии, где его флот активно мешал британцам отстаивать их многочисленные интересы. В июле в Ньюпорт, что на Род-Айленде, прибыл генерал Рошамбо с шеститысячным войском. Но он настоял на том, чтобы остаться с французскими кораблями, которые были заперты там британским флотом, а потому не трогался с места и мог бы с тем же успехом не появляться. По мнению Джеймса, французы считали американские колонии второстепенной заботой. Если патриоты искали моральной поддержки, то были одиноки почти как в самом начале.

Да и сами британцы вели себя неприглядно. В патриотических газетах поднялся вой из-за жестокого обращения с американскими пленными, и Вашингтон неустанно клеймил британское командование. Но Джеймс, вопреки всему, не вполне был готов поверить в то, что люди, среди которых он жил и которых якобы знал, способны на такие зверства. Его окончательно просветило письмо от отца. Само по себе оно было коротким. В нем сообщалось, что Сэм Флауэр умер от болезни в плавучей тюрьме, могилы нет и в помине, а завершалось письмо следующими словами: «Больше, мой дорогой сын, я ничего не могу и не хочу говорить». Джеймс знал своего отца. То, что было сказано, и то, что не было, уверило его в худшем. Его захлестнула волна ярости и отвращения, которые за долгие месяцы претворились в закоренелую, жгучую ненависть.

Прошлая зима выдалась кошмарной. Лагерь Вашингтона в Морристауне был выстроен на совесть. Стены бревенчатых хижин обмазали глиной, а сам Вашингтон поселился в добротном доме по соседству. Но никто не мог предсказать капризы погоды. Двадцать восемь бурь похоронили бойцов под снегом, который вырастал почти до крыш. Иногда приходилось по нескольку дней голодать. Вашингтон воодушевлял их – он даже организовал в местной таверне танцы для офицеров, хотя добираться туда пришлось на санях. Но к исходу зимы Континентальная армия выдохлась.

Весна и лето ознаменовались лишь новыми поражениями на Юге. Две с половиной тысячи бойцов попали в плен при Чарлстоне, и это не считая местного ополчения. Но патриоты держались и надеялись на лучшее – отчасти потому, что люди, подобные Джеймсу Мастеру, не сомневались ни секунды, что коль скоро прониклись столь сильной ненавистью к врагу, то обратной дороги нет.

И к каменному зданию, где томился и ждал расправы несчастный майор Андре, приблизился человек мрачный и безжалостный.

Лагерь у озера Таппан заливало солнце. До северной оконечности Манхэттена было всего десять миль по Гудзону. Десять миль, но невезучему узнику не удалось их преодолеть. Андре, конечно, не повезло, но он был еще и глуп, коль скоро снял, расставшись с изменником Арнольдом, свою форму и попытался улизнуть неопознанным. Этот поступок превратил его в шпиона. Вашингтон настоял на честном, официальном суде, чтобы он выступил в свою защиту, однако это вряд ли могло повлиять на вердикт, и завтра ему была уготована петля.

Андре тихо сидел в своей комнате-камере. Он писал письма. На буфете стояли остатки еды со стола Вашингтона. В последние дни Джеймс несколько раз видел его издали, но побеседовать не довелось. Когда он вошел, молодой швейцарец учтиво поднялся, и Джеймс сообщил ему о цели своего прихода.

– Генерал поручил мне проверить, что вы ни в чем не нуждаетесь. Если вы хотите отправить письма или чего-то еще, то я могу устроить…

– Пожалуй, у меня есть все, что мне нужно, – со слабой улыбкой ответил Андре. – Вы назвались капитаном Мастером?

– К вашим услугам, сэр.

– Как странно! В таком случае я, похоже, имел удовольствие совсем недавно отобедать с вашим отцом и сестрой. – При виде удивления Джеймса он добавил: – Тогда я не думал, что мне выпадет честь познакомиться и с вами. Наверное, вам интересно узнать, как у них дела.

За десять минут Андре дал ему полный отчет о житье-бытье отца и сестры. Он заверил его, что оба пребывают в добром здравии и хорошем расположении духа. Нет, признал он, малыша Уэстона повидал только мельком, но Абигейл сказала, что с ним все в порядке и он доволен учебой. Новости и впрямь оказались приятными для Джеймса. Зимой все сношения с родными прервались, и за последние месяцы он только раз получил о них сведения, когда сумел навестить Сьюзен. Удовлетворив его интерес и выдержав короткую паузу, Андре негромко произнес:

– Когда я был в Чарлстоне у генерала Клинтона, мне выпало удовольствие познакомиться и с вашим старым другом. Греем Альбионом.

– С Греем Альбионом? – Джеймс уставился на него и чуть не обмолвился, что больше не числит Альбиона в друзьях. Но быстро взял себя в руки и вежливо ответил, что да, у него сохранились самые светлые воспоминания о жизни в лондонском доме Альбионов.

– В Чарлстоне я узнал о глубокой привязанности Альбиона к вашей сестре, – продолжил Андре. – И было очаровательно услышать от нее, что это чувство взаимно.

– Вот как, – произнес Джеймс.

– Будем надеяться, – сказал Андре, – что, когда эта несчастная война так или иначе закончится, эти милые молодые люди обретут желанное счастье. – Он помолчал и пожал плечами. – Быть может, я засвидетельствую это с небес.

Джеймс ничего не ответил. Он уставился в пол, немного подумал и, сделав любезную мину, осведомился:

– Как вам показалось – Грей собирается вернуться в Англию, если они поженятся?

– Несомненно. Насколько я понял, там очень дружная и покладистая семья.

– Это правда, – согласился Джеймс и приготовился уйти.

Тогда Андре решился:

– Друг мой, вы все-таки можете мне пособить. Я уже направил просьбу генералу, но если вы способны на него повлиять, то, может быть, окажете любезность меня поддержать. Шпионов вешают, как преступников. Он совершит доброе дело, если позволит мне быть расстрелянным как джентльмен.

В октябре отец сказал Абигейл, что получил письмо от Грея Альбиона, – тот написал, что армия выступает на север. Похоже, Корнуоллис счел возможным пройти по всему Восточному побережью. Джон Мастер был настроен менее оптимистично.

– Клинтон обеспокоен. Он говорит, что Корнуоллис неплохой полководец – отчаянный, всегда рвется в бой, но в этом и его слабость. В отличие от Вашингтона, Корнуоллис так и не научился терпению. После недавних побед он стал героем на час, пользуется своими аристократическими связями, общается напрямую с правительством и воображает, будто может делать что вздумается. Клинтона вынудили направить ему подкрепление, но он боится, что Корнуоллис переоценивает себя.

Он не развил эту тему, но Абигейл поняла намек:

– Ты хочешь сказать, что Альбиону грозит опасность бо́льшая, чем он думает?

– О нет, я смею надеяться, что с ним ничего не случится, – ответил отец.

В дальнейшем Клинтона заставили отрядить к Корнуоллису новые войска. Он отдал их под командование опытного военного – своего нового подчиненного, предателя Бенедикта Арнольда.

Джеймс Мастер не пошел на казнь Андре. Просьбу Андре о расстреле не удовлетворили, но ему позволили самому надеть на шею петлю, и он сделал это так ловко, что, когда телега отъехала и он повис, смерть наступила почти мгновенно.

Однако в последующие месяцы Джеймс постоянно размышлял над словами Андре, касавшимися Абигейл. Если бы он мог повидать сестру, то сразу бы и заставил ответить. Но он ничего не мог сделать – одна только мысль о его тайном проникновении в город взбесила бы Вашингтона. Он взялся за письмо к отцу, но отложил его по ряду причин. Во-первых, было ясно, что Грея Альбиона в Нью-Йорке нет и вряд ли их отношения развиваются. Во-вторых, он не хотел доверяться бумаге, так как письмо могло оказаться в чужих руках. Но главной была обида на сестру – за то, что поступала против его воли, и на отца – за то, что тот, как и она, ничего ему не сказал. Поэтому он напряженно обдумывал случившееся.