Содержательное единство 2001-2006 - Сергей Кургинян

Если диктатор боится именно этого, то что он делает, чтобы этого не допустить? Он ведь диктатор, а не неврастеничная барышня. Диктатор заводит себе специальный орган контроля за спецслужбами, обладающий собственными оперативными и иными возможностями. Этот орган подчинен уже только диктатору (в случае коллективного диктатора он подчинен партии и является ее "святая святых"). В СССР таким органом была партийная разведка (точнее, совокупный партийный спецслужбистский аппарат – до сих пор достаточно закрытая тема). При Ельцине аналогичную роль выполняла Служба безопасности Коржакова.

Если этот сверхорган работает эффективно, диктатор может не бояться обычных репрессивных органов (нормативных спецслужб). Но тогда он начинает бояться этого сверхоргана. У Ельцина, как мы понимаем, были серьезные основания для подобных страхов. Да и в Советском Союзе партия очень даже побаивалась собственной "инквизиции".

С этим страхом что делать? Диктатор не только усложняет пирамиду "органов". Как ни усложняй, страх будет перемещаться на высший уровень этой пирамиды. Диктатор делает нечто, аналогичное тому, что делает султан, назначая евнуха в гарем. Он обзаводится некими гарантиями того, что евнух не воспользуется соблазнами, проистекающими из специфики занимаемой должности. Кстати, султан не всегда использует для этого хирургические методы. Иногда он так доверяет, что обходится без них. Но чаще все-таки призывается на помощь еще и некий хирург.

В случае гарема все понятно. А что происходит в интересующем нас случае "чика" и "цыка"? Как обуздать "чик" настолько, чтобы он не захотел "цыка"? В общем, тоже известно, как это делается.

Во-первых, кадры отбираются соответствующим способом. Кадры "чика" должны быть лишены ментальных, эмоциональных и волевых претензий на "цык". Ведь и султан не зовет хирурга прямо перед назначением евнуха. Он подбирает дядю, уже имеющего соответствующую антропофизиологическую специфику. Если он сам эту специфику создаст – дядя будет в претензиях, и это опасно. Значит, кадровая служба, назначаемая ЦК, должна отбирать работников для ЧК таким образом, чтобы ЦК был гарантирован от наличия в мозгу чекиста неких собственно цэкистских интенций.

Во-вторых, ЦК должен специально следить за тем, чтобы внутри пирамиды ЧК не появлялось никаких "странных сгустков", в рамках которых возникнет почва для произрастания "цэкизма". Особо опасно в этом смысле занятие чекистов разного рода интеллектуалистикой с политической окраской. Даже – политической аналитикой, а уж тем более, политическим планированием, идеологией, стратегией. Все это должно быть абсолютной прерогативой именно субъекта политической власти. У него должна быть абсолютная монополия на это начало, на субъектность, на осуществление высших управленческих функций, и на мышление, способное породить такие функции.

В результате должен возникнуть пресловутый феномен "Центр – Юстасу". Юстас ничего не должен хотеть и мочь без Центра. Он должен без него лежать обесточенным, и только когда Центр "даст ток", Юстас должен начать невероятно энергично и эффективно дергаться.

Высший политический класс (в советском случае ЦК) должен был породить свою репрессивную вторичность в виде миллиона подобных, только по его энергосигналу оживающих, юстасов. Он не мог не быть этим обеспокоен. И он предпринимал все возможное, чтобы добиться непреодолимой дистанции между ЦК и ЧК, между способностью аж цыкать (обладать высшей политической самостью) – и способностью всего лишь чикать (блестяще решать ограниченные задачи сугубо спецслужбистского свойства).

Исторический опыт показывает, что никогда ЦК не удавалось построить подобное абсолютное разграничение между собою и ЧК. Примеры Берии и Андропова здесь достаточно показательны. Потому что и Берия, и Андропов не только примеривались к функциям высшего политического руководства (Андропов эти функции даже получил на излете), но и замышляли нечто наподобие революции или контрреволюции.

Андропову недостаточно было стать генеральным секретарем и полностью зависеть от не им сформированного ЦК. Он хотел сформировать альтернативный модернизированный ЦК внутри своего ЧК. И не возглавить власть, а трансформировать ее весьма существенным образом.

Берия, возможно, шел еще дальше, мечтая о смене всего формата власти, о демонтаже коммунистической идеологии и о многом другом в этом духе.

Когда я спросил одного исследователя, занимающегося историей спецслужб, исчерпывается ли список чекистов, мечтавших заменить "чик" на "цык", Берией и Андроповым, и он сказал мне: "Да нет, Вы, наверное, забыли еще одну фигуру…" Я спросил, кого? Исследователь ответил: "Представьте себе, Феликса Эдмундовича Дзержинского".

Здесь крайне существенно, что успех претензий коллективного "чика" на "цык" полностью зависит от того, сумеет ли данный "чик" преодолеть свое отчуждение от специальных форм интеллектуализма. Зависит от того, как именно этот "народ" соединится с "интеллигенцией", обладающей знаниями по поводу "интеллектуальной алхимии", преобразующей "чик" в "цык", а ЧК в ЦК.

Учили ли чему-то Лаврентия Павловича окружавшие его академики – это открытый вопрос. А вот то, что Феликс Эдмундович очень цепко и осмысленно присматривался ко всему подобному – от Барченко и Бокия до разных восточных религиозно-философских школ, содержащих в себе знания о "цыке", – это, как мне кажется, вполне очевидно.

Но нас здесь, конечно, больше всего интересует современность. А также вплотную прилегающая к ней история. Эта история детерминируется андроповским началом. И андроповским желанием соединить вверенный ему "чик" с чем-то, что пахнет "цыком". Это опасное желание могло хоть отчасти осуществляться только в силу того, что "высшее политическое животное", обладавшее прерогативой "цыка", уже не хотело цыкать и не держалось за свою прерогативу. Но даже в этом случае блокирующие механизмы работали "сами собой". И "цык" защищал себя от "чиковских" притязаний.

Переломным моментом, когда эти иммунные барьеры (кадровые, организационные и сущностные) были сломаны, следует считать все то, что привело к созданию в Советском Союзе идеологической контрразведки (Пятого управления КГБ СССР).

Идеология была высшей прерогативой "цыка". "Цык" должен был защищать не только свое абсолютное право цыкать, то есть исторгать из себя идеологический позитив, но и право контролировать все, что было связано с анализом чужих цыканий, являющихся подкопом под его "цык". Иначе – все, что было связано с идеологической инквизицией. И не надо окрашивать слово "инквизиция" оценочно. В Ватикане инквизиция до сих пор существует. И ее глава вот-вот станет Римским Папой.

Инквизиция – это просто защита механизма своего "цыка", то есть своей высшей политической смысловой самости. То, что эту самость и право на инквизицию "цык" (КПСС) отдала своим обычным репрессивным органам (Пятому управлению КГБ), – означало, что "цык" уже тотально политически невменяем, что он не только не умеет осуществлять власть, но и не понимает, как за нее разумно цепляться. И что значит "цепляться". И что происходит, когда цепляться перестаешь. И с чего начинается это "перестаешь". А оно начинается именно с того, что ты отчуждаешь от себя собственную инквизицию.

Вопрос совершенно не в том, чтобы на кого-то за что-то возлагать избыточную ответственность. Вопрос вообще не в размышлениях о прошлом, а в приуготовлении к будущему. Но избегать определенных констатаций невозможно. В гиперцентрализованных системах, к которым относился СССР под властью КПСС, перевороты происходят не на площадях. Единственным органом, который в таких системах может готовить переворот, является система репрессивных органов, которая обзавелась чем-то наподобие своего "цыка".

Переворот Андропова был абортирован. Возможно, этот переворот принес бы с собой определенные позитивы. В любом случае, "высшее политическое животное", дошедшее до той степени невменяемости, когда оно делегирует кому-то свою политическую самость, было обречено. Но тогда следует признать, что отсроченный андроповский переворот фактически и был осуществлен в пределах так называемой перестройки. Конечно, наряду с другими конкурирующими замыслами.

Я констатирую это не впервые. Сразу после развала СССР (впрочем, еще до этого развала) выявилась группа, которая относилась к развалу в каком-то смысле сдержанно позитивно, считая, что развал позволит осуществить очередную фазу модернизации России, а потом к этой модернизации приложится все остальное. Но уже на других, более эффективных, – не имперских, а, так сказать, национальных, – идеологических основаниях.

Какие-то шансы на подобное развитие событий существовали. А поскольку это развитие событий содержало в себе определенные позитивы, то объявлять авторов этой (много раз подчеркивал – не моей!) политической логики носителями деструкции было и безнравственно, и контрпродуктивно. О чем я тоже заявлял в момент создания клуба "Содержательное единство", в 1994 году.