Содержательное единство 2001-2006 - Сергей Кургинян

В любом случае вот эта страна-1 осуществляет политику архаизации. Если мы хотим остановить архаизацию, мы должны понять, что всё это выступает вот на такой "доске", что по ту сторону идут не какие-то там сторонники тех или иных идеологических типов, что каждый раз, когда речь идет о расчленении, речь идет не о том или другом территориальном устройстве, а о том, чтобы последовательно вгонять в "Африку", что рассуждать сегодня о модернизации России (а у нас стоит задача ускоренного сверхмодерна) в условиях политической демократии невозможно, что тут либо демократическая архаика, либо развивающаяся диктатура, что вовсе не исключает того, что диктатура может стать инструментом деградации; она является сейчас этим инструментом. Не диктатура вообще и не демократия вообще; мне нужны средства остановить архаику, остановить регресс.

Где эти средства? Если вот эта элита, эта культура, эта "плазма", эта ползучая прагматика ничего не может, то надо понять, где контрэлита, контркультура, где "система" и где стратегия. Вот здесь, в стране-2, должна сформироваться вся эта последовательная логика.

А вот тут и начинается главное. (Рис. 23)

Расскажу вам пример, опять не называя имена. Ко мне давно всё ездит один политик, хороший парень. Каждый раз, когда приезжает: "Мы – засадный полк. Мы вот…". У Лужкова было, что в Орду надо ездить, да? А тут: "Мы – засадный полк. Вот сидим, засадный полк… засадный полк…". Уже 15 лет засадного полка.

А что такое – засадный полк длиной в 15 лет? Это кто, копьеносцы? Так у них уже эти копья полностью разрушились. Чем они занимаются? Они тренируются каждый день? Почему их надо считать полком, а не бандой пенсионеров. Почему это засадный полк? Он же не три дня лежит в засаде, а на четвертый действует, он 15 лет там лежит.

Это что такое? Это есть совокупный образ всего нынешнего оппозиционного элитного вещества. Я не хочу определять, какого, я просто говорю: вот совокупный образ – все сидят в засаде. Зачем это говорится? Потому что нельзя признаться себе, как когда-то сказал Рощин в "Хождении по мукам", что "в юности тебе казалось, что ты похож на Андрея Болконского, и вот итог: такое же дерьмо, как и все". Нельзя признаться себе, что ты стал таким же дерьмом, как и все. Что там ворует, так сказать, либеральный босс, а здесь ты воруешь, что здесь чуть-чуть у тебя, а здесь ты… А даже кто мало ворует, ну, прозябает, ну, одинаково со всеми. Вот, признаться в том нельзя, поэтому надо тешить себя сказками про засадные полки, про могучие руки, про еще там что-то такое. Работа не идет никакая.

Почему? А в чем была эта номенклатурная коллизия изначально? (Рис. 23) Был СССР, и была номенклатура как политический класс, вызов-то был в чем? Почему всё нельзя было сохранить? Вот только не надо мне песни петь про американцев, свои же взяли и грохнули.

Почему, в силу какой политической логики? Очень просто: надвигалась информационная эра интеллекта. Ведь это знаменовали, помните первое-то – ускорение? Горбачев-то с чего начал? С ускорения. На пятки наступала новая эра – постиндустриальная, интеллектуальная и всё прочее. Что, нужно было проводить совещания по какому-то идиотскому ускорению? Обсуждать, как именно развивать электронику? Да не это нужно было!

Этот политический класс должен был инкорпорировать интеллектуальные силы в свое ядро. У меня есть очень определенное негативное мнение о Гаврииле Попове, но, вы знаете, он несколько раз об этом говорил, и в этом он прав. Задача состояла в том, чтобы инкорпорировать в ядро своего политического класса новый интеллектуальный пласт. А что значит инкорпорировать в ядро? Это значит – делиться чем-то, начинать синтез.

Самый крупный анекдот был по моему поводу уже в коржаковскую эпоху. Вдруг надо мной нависает угроза этой инкорпорации, которой я в высшей степени не хочу по многим причинам. "Ну, почему бы его не взять куда-то?". И один из героев коржаковского периода говорит: "Он же все равно… Он же… у него меньше чем у нас денег, агентуры…" – "Да, у него меньше, чем у нас, денег, меньше, чем у нас, агентуры, но он умнее нас. Поэтому если его взять, он возьмет всё". Кaк говорит главный говорящий: "Всё!" – "А может, он что-то оставит?" – "Нет, он хапнет всё". – "Ну, тогда не надо его брать". Так я оказался спасен.

Шел 94-й год, улыбающиеся люди знают, о ком идет речь. Недавно этого героя опять по телевидению показали.

Смысл заключается в том, что был страх перед тем, что ты инкорпорируешь интеллектуальный субстрат в свое ядро, а он возьмет всё, что невозможно сохранить номенклатуру как политический класс и открыть ядро. Можно держать на периферии всяких там мальчиков и девочек, этих самых политтехнологов, то, сё, пятое, десятое, но взять в себя – это значит себя уничтожить.

Вот этот подлый, тупой страх и погубил Советский Союз. Вот ничего больше. Ничего больше, этого достаточно – неспособность построить терминальные связи, а два человека увели интеллигенцию от задачи революционного преобразования этого ядра. Это Сахаров и Солженицын. Оба этих человека решили одну задачу: увести интеллигенцию от задачи власти, куда угодно, туда или туда, в тот или иной тип диссидентства и там мирно все похоронить. Задача заключалась в точности в этом, и задача была решена.

Что сделал политический класс с этим ядром? Он спас себя через ликвидацию страны. Поскольку исторические вызовы предполагали самотранформацию, а на нее нельзя было идти, то единственным ответом было уничтожить страну и сохранить власть, пусть как власть надсмотрщиков американского дяди, неважно, – всё равно власть, пусть как полицаев в концлагере, – всё равно власть; только не делиться с другими!

Вот политический класс бюрократии. Перед бюрократией, перед политическим классом, чем угодно – новый тип интеллектуальных вызовов. (Рис. 24)

У меня были случаи, когда я очень близко находился к этому ядру, но только ситуация была такая, что человеческая личность была как гантель на рисунке, и где-то я находился близко к этому ядру, а кто-нибудь другой находился далеко, но этот другой был тоже секретарем не скажу чего, а я находился где-то вот здесь, и очень хорошо было понятно, что близость и формат – это совершенно разное, что класс оберегает себя.

И в июне 91-го года, когда в очередной раз этот класс оберегал себя, я сказал: "О, ребята, это дело плохо". Сказали: "Да чего там, не все ли тебе равно, будешь ли ты на этой тусовке или нет?". Я говорю: "Мне совершенно не важно, буду ли я на этой тусовке, я просто знаю, какую ахинею понесут на этой тусовке, как только меня там не будет и кто и зачем ее понесет". Это и произошло.

Но это же касалось общесистемной корпорации, значит, инкорпорирование нового субстрата в ядро – это вообще почти не решаемая проблема. Знаете, как она решается, когда класс ее не решает, на английский манер? Знаете, как она решается? Она решается с помощью Place de la Concorde. Гильотиной она решается. Когда гильотина начинает работать, то оставшиеся пустые места и есть зоны для инкорпорации. И снова гильотина. Мало мест – еще гильотина.

Я еще раз вам напомню, что, когда я на Совете безопасности уже в ельцинское время цитировал Арагона "..забыли вы, что помнили когда-то, забыли вы о Place de la Concordе, забыли, что есть галстук из каната", то в ответ на это мне прислали стенограмму, в которой все слова были правильны, но только вместо "галстука из каната" было написано "галстук из Канады". Потому что никто не мог себе представить, что я могу сказать такую крамольную вещь. Когда люди думают в категории "галстука из Канады", то бывает галстук из каната.

Жесткие революции решают инкорпорацию с помощью гильотины. Военные царской эпохи, и не только маниковские, но и другие, прекрасно знали, чтo надо провести в России, чтобы ее модернизировать, но только количество царского субстрата, всего этого дерьма, было так велико, что пока не заработал товарищ Троцкий и другие, ниши для инкорпорации не очистились. Это трагический закон модернизации. Если элита не готова модернизировать себя на английский манер (и то с помощью Кромвеля), то она модернизируется по-французски, или страна гибнет по-африкански.

Альтернатива простая (Рис. 25): класс отказывается принять исторический вызов, и тогда ломает хребет исторической необходимости (и стране) ради сохранения своей власти.

Архаизация? Регресс? Это – что? Это формы негативно-властного выживания. Политический класс Татарстана выживает через архаизацию татарского народа… вместе с русским. А оппозиция, это что – запасной полк? Но если это запасной полк, значит, не надо говорить непрерывно о том, что на нас работают 123 офигенных интеллектуальных центра, потому что в стране нет 123-х офигенных интеллектуальных центров; если 15 есть – слава Богу.

Я вижу, что действующий актуальный политический класс не модернизируется. Я вижу, что не модернизировалась олигархия, и я вижу, что не модернизируется чекистское сословие. Но я хочу видеть, что происходит в оппозиционной политической нише. Что, "бла-бла-бла" Зюганов, вот это всё называется политическая модернизация? Весь этот понос, который я вижу в бесконечном варианте, вот все эти холуйские разбежки, – это всё политическая модернизация?