Что может быть лучше? (сборник) - Михаил Армалинский

Место, предназначенное для купленной картины, оказалось в спальне над кроватью. Джой одобрила место для этой картины, а затем и саму кровать, которая показалась ей волшебной, как ни одна другая из тех, где ей приходилось наслаждаться последние годы. А кроватей-то было всего две, причём свою кровать она хранила целомудренной и не пускала туда мужчин в память о муже.

Дэвид вежливо предложил, а Джой ласково отказалась остаться на ночь, и он с облегчением отвёз её домой – Дэвид не хотел, чтобы в новом доме сразу запахло совместной жизнью. Он хотел не жить вместе, а быть вместе, а ещё точнее – бывать.

Джой жила на другой стороне города в пятикомнатном кондоминиуме с видом на океан. Она пригласила его на чашку кофе. И тоже оценила, что Дэвид не попросил остаться на ночь, а вскоре ушёл.

Всё складывалось как нельзя лучше и по плану – Дэвид хотел завести подругу своего возраста, с которой у него были бы общие интересы и с которой было бы приятно не проводить, а провожать время. Женщина-друг была необходима ему, та, которая могла о нём позаботиться в трудную или приятную минуту, и та, о которой хотелось бы заботиться самому.

«Нужно уметь начинать жизнь сначала», – обронила Джой в разговоре, и эта фраза вызвала в Дэвиде тепло возникающей близости.

Джой была хорошо сложена и весьма красива для своих лет, и Дэвид высоко ценил подобных женщин, в каком бы возрасте они ни находились. Однако, несмотря на то, что наслаждение, которым они щедро обменялись, взволновало Дэвида, сексуальные мечты его простирались далеко за пределы Джой.

Встречи с ней продолжались и вскоре стали регулярными. Обоим было интересно друг с другом, и, что самое важное, между ними возникло доверие. Дэвид даже поведал Джой о своём одиноком детстве в интернате, о чём он ещё никому не рассказывал. Его отец исчез, когда ему был всего годик, а мать умерла, когда ему исполнилось три. Тётка, которая успела его дорастить до интерната, сразу уехала с новым мужем в другой город. Так что самую большую женскую нежность в детстве Дэвид испытал от интернатовской нянечки, которая называла хороших ребят «сынуленьками», а плохих – «слонами». К Давидке, как она его звала, нянечка относилась особенно тепло и, бывало, просила его: «Сынуленька, вынеси помоинки». И Давидка ей с готовностью помогал. А когда он не шёл на её зов о помощи, она с показной злобой кричала в окно: «Иди сюда, Давидка, зверрок проклятушшшый!»

Джой прослезилась от этого рассказа, прижала к себе голову Дэвида и поцеловала его в лысину. Дэвид стал стричься коротко с тех пор, как волосы начали покидать его голову – маскировать лысину оставшимися волосами или прятать её под парик ему и в голову не приходило – самообман он не терпел. Дэвид недоумевал, глядя на мужчин, которые зачёсывают редкие длинные волосы на упорно просвечивающую лысину так, что пробор у них оказывался на затылке или на виске. Дэвид называл эти потуги: «Любовь к трём волосинам». Ведь никого, кроме как себя, эти мужчины обмануть не могли, а обманываться, судя по всему, являлось для них самым важным. В качестве издевательского утешения этим несчастным Дэвид изобрёл для них парик с козырьком, который мысленно натягивал им на глаза, как кепку, которую натягивали мальчишкам на уши хулиганы в интернате.

Джой по-своему поддержала Дэвида, поведав, что лысина у мужчины ей даже в молодости представлялась sexy. Дэвид выразил предположение, что освобождённая от волос голова, наверно, ассоциировалась у Джой с оголившейся головкой члена.

Когда-то в молодости Дэвид услышал от молодой любовницы, что все лысые мужчины похожи друг на друга, и даже тогда, когда у него была копна густых волос, его возмутила эта глупость, подобная той, что изрекали недалёкие самоуверенные мужчины, пренебрежительно утверждая, что все пизды – одинаковые. Уж кто-кто, а Дэвид знал их абсолютную индивидуальность, чем не могли похвастаться даже их обладательницы. Именно разнообразие пизд было для Дэвида универсальным утешением. Каждый находит для себя утешение в жизни. Для одних это – алкоголь, для других – наркотики, а для Дэвида – это был секс. Он – самое естественное из всех прочих: альтернатив, предлагавших внедрение в тело чуждых ему химикалий, тогда как секс – это задействованное творцом утешение, которое является неотъемлемой частью человека, причём человека же собой и определяет. Потому-то каждая женщина представлялась Дэвиду прежде всего уникальной трёхдырчатой отдушиной.

Дэвид был хорошо подготовлен к своей старости и старым возлюбленным, так как в юности у него была семидесятилетняя любовница. Их связь длилась недолго, но эта женщина, бабушка его восемнадцатилетней возлюбленной, научила его главному, что женщина, как бы стара она ни была, всегда хочет быть любовницей. Похотливая бабушка снимала зубные протезы, прежде чем брать хуй Дэвида в рот, и наслаждение, которое она доставляла ему, сжимая член беззубыми дёснами, было несопоставимо с тем, что пыталась справить её неопытная острозубая внучка. Давняя жажда мужского семени, которую старая женщина наконец-то утоляла с Дэвидом, делала её страсть умопомрачительной, особенно когда эта умелица довела Дэвида до такого возбуждения, не давая ему извергнуться, что он потянулся к ёе пизде и, к своему удивлению, не почувствовал никакого отвращения, потому как сама пизда была совершенно юная, хотя ляжки и ягодицы, обрамлявшие её, были дряблые и жухлые. Это приключение было основополагающим для Дэвида – он перестал воспринимать женщин в категориях старая – молодая, красивая – некрасивая. С тех пор женщины для него делились только на доступную – недоступную.

Джой была поистине находкой для Дэвида. Она была для него той необходимой душевной опорой, на фоне которой интерес ко всем прочим женщинам устремлялся исключительно на их тела, не отвлекаясь на их души.

Джой вышла замуж в восемнадцать лет за своего школьного возлюбленного и до гибели мужа не имела ни одного любовника. Всё её время и силы уходили на воспитание двоих детей, работу в благотворительных организациях и конечно же заботу о любимом муже. Оба они вышли из состоятельных семей, и поэтому им не приходилось биться за кусок хлеба или даже за кусок масла. Более того, муж и жена активно занимались меценатством. Жизнь их была такой безоблачной, что гибель мужа Джой восприняла как неизбежную плату за столь долгую счастливую жизнь. Постепенно выходя из шока, а потом из траура, Джой с опаской думала о возможном счастии, которое обязательно, как она теперь полагала, будет уравновешено каким-то несчастьем. Поэтому, когда у неё появился первый любовник, с которым она впервые испытала оргазм от языка, Джой испугалась, какое же несчастье может теперь последовать за это наслаждение. Но несчастья не происходило, а наслаждения множились, возникнув у неё в заднем проходе, на удивление уместно наполнившимся членом её умелого любовника. Мир новых наслаждений затмил все её страхи перед «обязательной расплатой», и тот факт, что любовник Джой бросил её через три месяца, увлёкшись молодой женщиной, вовсе не показался Джой несчастьем. Вернее, она бы с радостью посчитала его уход за несчастье, чтобы поскорей им расплатиться с судьбой за новые горизонты наслаждений, которые перед ней открылись.

Однако следующий любовник, который ей попался, больше напоминал ей мужа (она отгоняла от себя это кощунственное сравнение), чем учителя наслаждений, который покинул её, и поэтому близость с Дэвидом стала периодом великого торжества изощрённого секса, к которому она была уже готова и который теперь она могла смаковать, забыв думать о «возмездии судьбы».

Однажды Джой надела вызывающее платье, когда они отправлялись на вечеринку в Halloween. На её вопрос Дэвиду, как ему она нравится, он заметил:

– Чужую женщину в таком платье я бы захотел изнасиловать.

– А меня? – оскорбилась Джой.

Так она подтвердила давнее наблюдение Дэвида, что суть женщины в том, что она всегда напрашивается. Хочет она того или не хочет.

Джой не стеснялась своей не первой свежести, потому что видела, как её нагота влекла Дэвида, и Джой чувствовала себя обнажённой не тогда, когда она ходила перед ним голой, а когда все кольца с её пальцев были сняты.

К счастью для Джой и, конечно, для Дэвида, мысли её были заняты не только наслаждениями – Джой была так увлечена своей галереей, организацией выставок, выбором картин, рекламой, что она не докучала Дэвиду. А у Дэвида имелись свои особые интересы, так что и он не обременял Джой своим излишним присутствием.

По молчаливому уговору они, за редким исключением, не проводили ночи вместе и встречались в квартире Джой, чтобы ей не возвращаться домой одной или чтоб Дэвиду не тащиться её провожать – в их годы ночь требовала крепкого сна. Такой распорядок общения позволял им не становиться свидетелями манифестаций друг дружьей старости, которая особенно наглядна по утрам. Если утром приятно смотреть на пробуждающуюся юницу, то вид старой женщины при её пробуждении вряд ли вдохновляет её любовника. Это симметрично относилось и к Джой, у которой вид пробуждающегося помятого старого лица тоже не способствовал бы её хорошему настроению.