Вниз, в землю. Время перемен - Роберт Силверберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Думаете, ему так не терпится нарушить Завет?
– Он думает, что вы человек с сильной волей и пытливым умом, не упускающий случая узнать что-то новое.
– Даже если это новое нелегально?
– Все новое поначалу нелегально. Возьмем религию Завета: разве ваших предков не изгнали из других миров за то, что они ее исповедовали?
– Такие аналогии вряд ли уместны. Мы сейчас говорим не о религии, а об опасном наркотике. Вы просите человека забыть то, чему его учили всю жизнь, и открыться вам больше, чем своим названым или посредникам.
– Да.
– И вы полагаете, что он согласится на это?
– Он полагает, что такой опыт может очистить и преобразить вас.
– Он может также нанести необратимый ущерб.
– Сомнительно. Знание никому еще не вредило. Оно счищает с души коросту и питает ее свежими соками.
– Экий вы скользкий, Швейц. Возможно ли открыть свои сокровенные тайны чужаку, иноземцу, выходцу из иного мира?
– Почему бы и нет? Лучше чужому, чем другу. Лучше землянину, чем своему соплеменнику. Бояться нечего, ведь землянин не станет судить вас по меркам Бортена. Не станет критиковать то, что обнаружится у вас в черепе. Через год-другой он покинет вашу планету, улетит за сотни световых лет, и наше умственное слияние утратит всякую важность.
– Почему вам так хочется, чтобы оно состоялось?
– Уже восемь месяцев он носит этот наркотик в кармане, ища, с кем бы его разделить. Думал уже, что никогда не найдет, и тут ему встретились вы – с огромным потенциалом, с огромной силой, с бунтарскими мыслями…
– Он не видит в себе бунтаря, Швейц. Он безоговорочно принимает свой мир.
– Позволено ли будет упомянуть о вашем отношении к названой сестре? Что это, как не симптом несогласия с ограничениями вашего мира?
– Возможно, да, а возможно, и нет.
– Вы узнаете себя лучше, отведав этот наркотик. У вас станет меньше сомнений и больше уверенности.
– Как можете вы так говорить, если сами его не пробовали?
– Он так думает.
– Это невозможно, – сказал я.
– Эксперимент. Тайный. Никто никогда не узнает.
– Совершенно невозможно.
– Вы так боитесь открыть свою душу другому?
– Нас учат, что это грех.
– Учение может быть и ложным. Вы ни разу не испытывали такого соблазна? Экстаз во время исповеди не вызывал у вас желания почувствовать то же самое с кем-то, кого вы любите?
Он снова нащупал больное место.
– Иногда случалось, – признался я. – Сидишь перед уродливым посредником и воображаешь, что это Ноим или Халум, что изливаетесь вы взаимно…
– Значит, вы давно уже желали такого снадобья, сами о том не зная!
– Нет. Нет.
– Возможно, вас пугает откровенность с чужим, а не само откровение. Кого вы предпочли бы вместо землянина? Названого брата? Названую сестру?
Я поразмыслил. Открыться Ноиму, моему второму «я», как никогда прежде, – а он бы открылся мне. Или Халум… о, Халум! Какой же ты искуситель, Швейц!
Он сказал, дав мне подумать:
– Вам этого хочется? Тогда землянин откажется от своей доли. Возьмите наркотик и разделите с тем, кого любите. – Он сунул конверт мне в руку. Я выронил его на стол как ошпаренный и сказал:
– Тогда вы не сможете осуществить то, о чем так долго мечтали.
– Ничего. Можно будет еще достать. Найти другого партнера. А ваше высочество познает экстаз. Даже землянин может не быть эгоистом. Берите. Берите же.
Я мрачно воззрился на него.
– Значит, вы только притворялись, говоря, что готовы сами принять наркотик? Искали, на ком бы поставить опыт, чтобы удостовериться, что опасности нет?
– Вы неверно меня поняли, ваше высочество.
– Так ли? Может, вы как раз этого добивались? – Я представил, как даю наркотик Ноиму, как он бьется в судорогах у меня на глазах, и отодвинул конверт. – Не выйдет. Он ценит вашу щедрость, но эксперимент на любимых людях ставить не будет.
Швейц побагровел.
– Подозрения вашего высочества ни на чем не основаны. Он отказался от своей дозы в знак доброй воли, в ущерб собственным планам. Но раз вы это отвергаете, вернемся к началу. Попробуем наркотик вдвоем, тайно, в виде эксперимента. Посмотрим, в чем его сила и какие двери он открывает. Он уверен, что этот опыт принесет пользу нам обоим.
– Понятно, на что надеетесь вы, но зачем…
– Зачем это вам? – Швейц хмыкнул и закинул особо хитрый крючок. – Ваше высочество убедится, что наркотик безопасен, будет знать нужную дозу, поймет, что это совсем не страшно. А затем, разжившись новым запасом, вы сможете употребить его для того, чего пока опасаетесь. Примете наркотик с той, кого по-настоящему любите. Вы откроетесь своей названой сестре Халум, а она откроется вам.
32
Детям, изучающим Завет, рассказывают сказку о тех временах, когда боги еще ходили по планете в человеческом облике, а первые люди не высадились еще на Бортене. Боги тогда не знали, что они боги – ведь не было смертных, чтобы сравнить себя с ними, они были невинны и не сознавали собственного могущества. Жили они в Маннеране (потому-то Маннеран и претендует на святость), питались ягодами и листьями, обходились без одежды – только в мягкую маннеранскую зиму накидывали себе на плечи шкуры животных, – и не было в них ничего божественного.
Однажды один из них решил повидать мир. Тайное имя его было Киннал, и теперь он покровительствует всем путешественникам (я, как вы уже поняли, назван в его честь). Он позвал с собой богиню Тиргу, ныне покровительницу влюбленных. Тирга согласилась, и они отправились в путь.
Они прошли вдоль южного побережья на запад, к Сумарскому заливу. Оттуда повернули на север и прошли через Струанский Проход к месту, где кончаются Гюйшенские горы. Вступили на Мокрые Низины, которые не пришлись им по вкусу, посетили Мерзлые Низины, где едва не замерзли. Направившись снова на юг, они увидели перед собой склоны Трейшенских гор и подумали, что эта гряда непреодолима. Идя через Выжженные Низины, они терпели великие лишения, но наткнулись на Трейшенские Врата и прошли сквозь них в прохладную, окутанную туманом провинцию Трейш.
Там боги увидели бьющий из пещеры родник. Устье пещеры было девятигранным, и камень внутри переливался всевозможными красками – красной, зеленой, фиолетовой, золотистой, бирюзовой и прочими. Такими же красками играл и родник, но дальше, впадая в ручей, он эти краски терял.
– Мы долго блуждали в
