Токсичный компонент - Иван Панкратов

видел, как жена усаживает мужа в постели, обтирает его мокрым полотенцем, помогает поесть, самостоятельно разбирается с калоприёмником колостомы и мочевым катетером, – и не понимал, как в жизни всё это сочетается с их ночными свиданиями, как она справляется со всем и не выдаст себя ни единым словом, ни жестом, ни поступком.

Ему сложно было контролировать ситуацию, не обратиться к ней на «ты» или случайно не назвать Кирюшей, как он часто делал в темноте ординаторской, отчего она смущённо улыбалась и прижималась лицом к его груди. Она была здесь, с мужем, совершенно другой – грамотной сиделкой, которая не допускала ошибок и полностью распрощалась с брезгливостью. Кира ни разу не попросила ни одну из санитарок отделения о помощи, всё и всегда делала сама. Добровольский удивлялся, как хрупкая с виду женщина оказывалась в состоянии помогать довольно тяжёлому, хоть и похудевшему из-за паралича мужчине.

Стоило признать, что он не был совершенно беспомощен без неё. Руки у него работали отлично, Егор мог сам перебраться в кресло, сам садился и переворачивался в кровати, но здесь, в отделении, он, конечно, ослабел от ожоговой болезни, и все его домашние навыки в достаточной степени сошли на нет.

Приходя к нему на перевязки в палату, Максим старался как можно больше уделять внимание ранам и как можно меньше смотреть Егору в глаза. Рассуждая о ходе раневого процесса, интересуясь общим самочувствием, Добровольский редко отводил взгляд от повязок, словно если он перестанет на них смотреть, случится что-то ужасное и неисправимое. Присутствие Киры в палате очень нервировало его. Общая с ней тайна жгла, словно Каинова печать. Время от времени она задавала во время перевязок доктору вопросы, на которые приходилось отвечать, и ему казалось, что она находила в них элемент игры, будоражащий кровь. Когда он спросил её об этом во время очередного свидания, она долго молчала, а потом ответила:

– Я больше не буду.

Максим так и не понял, угадал ли он со своим предположением. Но почему-то ему показалось, что угадал.

Правда, в этой ситуации Егор даже если бы всё узнал – что он мог сделать? Надуть губы? Погрозить пальцем? Приехать в кресле к двери ординаторской и бросить в Максима бутылку из-под физраствора? Сложно сказать, чем бы это всё завершилось внутри их семьи, за дверью палаты, но представить, как Ворошилов полностью отказывается от помощи неверной жены, выставляя её за дверь, Добровольский не мог.

Так они и встречались бы с Кирой только на его дежурствах, но уже после трёх первых свиданий ему такого расписания оказалось мало. Максим стал просто оставаться на ночь в ординаторской – идти ему было особо некуда, одинокие холостяцкие вечера на съёмной квартире не шли ни в какое сравнение с Кирой. Как они за это время не попались на глаза ночным сёстрам, можно было только гадать. Максим стал более внимательным и закрывал дверь на ключ, а когда ночью к нему стучали, выходил в коридор, не пуская никого внутрь.

Он старался держать себя в рамках, что называется, «отношений без обязательств». Не спрашивал Киру о муже, не интересовался содержанием её бесед с Марченко, хотя ему это было крайне любопытно. Максим и Кира как-то без слов договорились о том, что они существуют вместе только по ночам и только в ординаторской, и потому всё, что происходило за её пределами, оставалось личными делами каждого.

Но когда дверь закрывалась на ключ – они полностью принадлежали друг другу…

– Всегда хотел спросить – как эта штука называется? – показав себе на шею, сказал Максим.

– Женский галстук-бант, – ответила Кира. – Всё просто.

– Не может быть, – картинно возмутился Добровольский. – Должно быть какое-то необычное слово, типа «жабо» или ещё что-то.

– Не усложняй, – усмехнулась Кира. – Просто галстук. Но вот такой… необычный. А блузка для подобного случая – белая, парадная. Китель не стала надевать. – Она хитро прищурилась.

– Белая парадная… – встав напротив, пристально изучал Киру Максим. – Синяя юбка… И тапочки в виде собачек с ушами, – максимально серьёзно закончил он.

– Вот вредный! – надула губы Кира. – А что ты хочешь – чтобы я по коридору в полдвенадцатого на каблуках топала? Перебудила всех сестёр с санитарками?

Добровольский рассмеялся.

– Да ладно, не злись. – Он опустился на корточки и положил руки ей на колени. – Это даже как-то… по-домашнему.

– Мама пришла с работы, мама снимает боты, – дополнила Максима Кира. – Ты бы и от пилотки, наверное, не отказался. Но я её принципиально не ношу, а начальство особо не пристаёт. У нас вообще всё довольно демократично с этим.

– А у нас нет. – Добровольский улыбнулся. – Походы в операционную в джинсах не приветствуются.

– Нашёл с чем сравнить. Я бы на какой-нибудь полевой выезд тоже не в белой рубашке поехала.

На столе зазвонил телефон, что не стало для Максима неожиданностью – он ждал сообщения из гнойной хирургии о поступлении пациента.

– Да, сейчас спущусь, заберу историю, – сказал он в трубку, – а вы пока положите ему на свищ повязку с хлоргексидином, только не туго…

– Не ходи, – неожиданно шепнула Кира. – Она же может принести?

– Может, – мимо телефона тоже шепнул Максим. – А вы не могли бы сами или санитарку отправить? – спросил он у медсестры. – Тут дела есть кое-какие… Да, будьте добры.

– Принесёт, – положив трубку, сообщал он. – А чего вдруг такая просьба? Ведь потом всё равно относить придётся. Мне наглости не хватит ещё раз попросить за историей прийти.

Кира прикоснулась к дивану рядом с собой, приглашая Максима сесть.

– А ты быстро не пиши. Не хочу, чтобы ты уходил. Ты и так это слишком часто делаешь – то в приёмное, то здесь кого-нибудь чёрт принесёт. Не могут люди спокойно спать лечь, обязательно надо суп сварить, котлеты пожарить, чаю попить, и всё это трясущимися руками и в пьяном виде.

– Можно ещё в баню сходить или костёр развести, – добавил Добровольский, присаживаясь рядом. – И чтобы обязательно после половины двенадцатого.

– Видишь, – хитро прищурившись, наклонилась к нему Кира. – Всё-то ты понимаешь…

– А между тем – через минуту к нам постучат, – слегка отклонившись назад, напомнил Максим. – И поэтому…

Кира кивнула, встала и неслышно прошла в бытовку. Добровольский закрыл за ней дверь в ожидании медсестры.

– Эй… – услышал он тихий голос. – Тебя ничего не смущает?

Дверь приоткрылась, оттуда в образовавшуюся щель высунулась рука и включила свет. Добровольский беззвучно засмеялся, успев прикоснуться к пальцам.

Снаружи раздался стук. Он повернул ключ, открыл. Маленькая краснощёкая санитарка из гнойной хирургии молча протянула Максиму историю болезни поступившего пациента и вопросительно посмотрела