Токсичный компонент - Иван Панкратов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Надеюсь, ей не придёт в голову встать на кресло с колёсиками, – слегка напрягся Максим. – Хотя бутылку, я думаю, с пола не видно… Ладно, одна нога здесь, другая там».
Он быстрым шагом направился по пустому коридору в отделение гнойной хирургии. Дверь в палату Ворошилова была закрыта. Проходя мимо, Максим машинально умерил шаг, чтобы идти тише. Рядом, в палате Марченко, что-то упало. Он услышал грубый матерящийся голос Любы, скрип кровати.
«И чего ей не спится? – подумал он. – Очередную конфету с героином прячет?» В этот момент он понял, что не сможет ничего сказать сегодня Кире о найденном наркотике – она была не в том состоянии, чтобы совершать логичные поступки и давать правильные советы. Это могло кончиться пьяными разборками между двумя женщинами, одна из которых будет размахивать своим удостоверением, а другая запросто может и ударить.
Максим быстро сбежал по лестнице в гнойную хирургию, положил историю болезни на пост, объяснил медсестре назначения. На стульчике в холле отделения он увидел мать пациента. В полумраке дежурного света она произвела на Максима гнетущее впечатление – сгорбленная, кажущаяся гораздо старше своих лет усталая женщина, которая давно уже тащит на себе сына-наркомана. Добровольский показал одними глазами на неё медсестре. Та в ответ шепнула:
– Не могу выгнать. Говорит, будет здесь сидеть и сторожить.
– Думает, что сбежит?
– Мне кажется, уверена.
Добровольский ещё раз посмотрел на Евгению Петровну.
– А он в какой палате?
– В пятой.
– Это же рядом с постом. Если будет окно открывать – услышите?
Медсестра посмотрела на него, как на сумасшедшего.
– Оно мне надо? Соберётся бежать – пусть. Если не хочет человек жить – как ему тут поможешь?
Добровольский вновь посмотрел на Евгению Петровну, потом спросил:
– А в палате сколько пациентов?
– Полная. Даже и не думайте, мужики не обрадуются, если вы её туда пустите.
Максим немного подумал, потом подошёл к матери Леонида и спросил:
– Вы тут собрались до утра сторожить?
– А что, нельзя? – взволнованно спросила Евгения Петровна.
– Да почему же, можно. Сидите сколько угодно. Туалет вам покажут. Подушку, надеюсь, дадут. Но… Неправильно всё это.
– Что?
– Сидеть здесь и представлять, что он одумается. Понимаете, он для себя решение когда-то принял. Много лет назад, судя по тому, что я про него знаю. Теперь пришла ваша очередь.
– И что мне делать? – Евгения Петровна выпустила из рук пакет с одеждой, он мягко упал на пол к её ногам.
– Я не знаю. Но думаю, что вы не первый раз его так сторожите. И в прошлые разы это не очень помогло.
Она смотрела на него глазами, полными слёз. «Да ей же ещё пятидесяти нет, наверное», – вдруг подумал Максим. Болезнь сына накинула ей лет десять, не меньше.
– Не помогло, – тихим голосом призналась она. – Кодировался. К наркологу ходил. Гараж продала, чтобы лечить его. Сын ведь. Родной. В школе в кружок ходил, кораблики всякие собирал. Мог отличником стать, спортом занимался. А что выросло из него? Что? – Она словно хотела добиться ответа от Максима. Евгения Петровна протянула к нему руку, но в последний момент не стала брать его за рукав, а сжала пальцы в кулак и стукнула себя по колену. – Ему могут руку отрезать? – спросила она.
– Могут, не буду скрывать.
– И кому он без руки нужен будет?
Добровольский смотрел на Евгению Петровну и понимал, что ответ очевиден. Никому, кроме неё, он не нужен даже сейчас. А без руки и подавно.
Она решительно встала со стула и пристально посмотрела на Максима. Ему захотелось срочно найти какие-нибудь дела за пределами гнойной хирургии, чтобы не стоять под прицелом этих измученных глаз и не видеть, как она принимает серьёзное решение – возможно, самое важное в своей жизни.
Выдержав мхатовскую паузу, Евгения Петровна подошла к медсестре и сказала:
– Доктор что-то про подушку говорил. Дадите? Я тут на стульчиках… Курткой накроюсь. Я не помешаю. Могу пол потом помыть…
Она оглянулась на Максима и опустила глаза в пол.
Решение было принято. Освободить себя от обязанностей матери она была готова только в случае смерти сына.
Добровольский почувствовал, как на секунду что-то перехватило в горле. Он отвернулся и пошёл к выходу.
– Спасибо, доктор, – услышал он голос Евгении Петровны. – Храни вас Бог за доброту вашу.
Максим прибавил шагу, потому что ему стало физически больно за эту несчастную женщину. Он боялся, что не выдержит, что накричит на неё, будет пытаться объяснить, показать на пальцах, доказывать…
Но он знал, что ответом на его слова и убеждения будет обречённый материнский взгляд, говорящий о безграничной любви, жалости и прощении. И ему оставалось только принять этот её обречённо-мужественный поступок.
Остановившись между этажами на площадке, Максим открыл окно, подышал свежим ночным воздухом. Он не мог сразу переключиться между тем, чему только что был свидетелем, и Кирой, которая ждала его в ординаторской. Надо было просто постоять, подумать, посмотреть на огни, услышать шум ночного поезда со стороны моря.
«Насчёт выгорания – рановато ещё говорить, ты не находишь? – спросил он сам себя. – Так реагировать на чужое горе… Не всё ещё потеряно, как мне кажется».
Постепенно образ Киры и мысли о ней стали вытеснять из его головы Евгению Петровну и её сына. В который раз сначала пожалев, а потом порадовавшись, что он не курит, Максим пошёл к себе в отделение.
11
Когда на полпути в кармане завибрировал телефон, он сразу подумал на Киру. Но это была Валентина.
– Да, – ответил Максим, уверенный в том, что она зовёт его на амбулаторное обращение.
– У нас тут проблемы, Максим Петрович, – взволнованно сказала Валя. – Реаниматолога я уже позвала. Вы далеко?
– Что случилось? – Он остановился посреди холла у кабинета профессора, глядя в табличку со словами «Главный хирург».
– Марченко… Умерла, кажется…
Он не стал дослушивать то, что говорила Валентина, тем более, что до палат оставалось тридцать метров. Рванул на себя дверь отделения и вбежал внутрь.
Палата Марченко была нараспашку, Максим заглянул внутрь. Люба лежала на кровати с открытыми глазами и смотрела в потолок. Понять, жива ли она, было сложно. Небельский с медсестрой стояли рядом с ней, на пустой кровати напротив – раскрытый реанимационный чемоданчик. На полу Максим увидел инсулиновый шприц.
