Токсичный компонент - Иван Панкратов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Кира…
Кира посмотрела на стоящего у подоконника Максима и попросила:
– Ты бы присел рядом. Если можешь, конечно. А то я себя словно на допросе чувствую. Хотелось бы хоть немного тепла от тебя. – Добровольский опустился на край дивана. Кира улыбнулась и сказала: – Пусть так. И на том спасибо. Страшные вещи я рассказываю?
Добровольский пожал плечами.
– Неожиданные. Непонятные. Странные, – перечислил он свои ощущения от их разговора.
– Может, и так, – пододвинула к нему свою ногу Кира. – Просто сначала я об этом подумала, а через день уже лежала на диване в крепких объятиях Максима Добровольского, потому что он отбил у меня вообще всякое желание о чём-либо думать, кроме него самого. Это как удар молнии был. Как подобное у вас называется? Электротравма третьей степени? С потерей сознания?
Максим кивнул.
– Ну вот. Током меня ударило. Ты ударил. Я вдруг вспомнила, как это – быть женщиной. Нравиться. Любить. Прикасаться к мужчине и позволять ему прикасаться к себе. Ждать и дожидаться. Флиртовать, играть, дурачиться, обниматься. Вспышка, понимаешь? Вольтова дуга!
– И обо всем этом ты рассказала Егору? – перебил её Максим.
– Не рассказала, – сникла Кира, вернувшись обратно с небес к этому разговору. – Рассказывать уже было не надо.
– Почему?
– Потому что есть такие душевные состояния, когда ты светишься изнутри. Этот свет невозможно ни скрыть, ни даже приглушить хоть ненадолго. Ты глупо улыбаешься сама себе, не слышишь вопросов и не знаешь ответов, зависаешь, подолгу глядя в окно. От него подобное состояние не укрылось – он же не дурак, в конце концов. Вчера вечером Егор вдруг спросил: «Наша жизнь скоро изменится?» А я не знала, что ему ответить. В итоге это кончилось для него гипертоническим кризом.
– Почему?
– Потому что я люблю тебя, Максим, – ответила Кира. – Люблю. И это у меня на лбу написано, понимаешь? Это невозможно удержать внутри после восьми лет такой жизни. Он же чувствует, как часть внимания, предназначенного для него, утекает куда-то сквозь пальцы. А сегодня… Сегодня он окончательно всё понял. Просто он не знает цену. Он не догадывается, что должен был умереть.
Добровольский молчал, осмысливая услышанное. Кира ещё раз за ночь сказала, что любит его – а он сам? Что чувствует он?
Стоило признать, что встреч с Кирой он ждал с каждым разом всё сильнее и сильнее. Если поначалу Максим воспринимал это как больничную экзотику и случайную связь без обязательств, то с течением времени втянулся и принял её, как часть своей жизни. Необходимую, существенную часть – и даже с какого-то момента обязательную. Искусственное затягивание сроков лечения Ворошилова подтверждало это.
– А Марченко здесь при чём? – наконец решил поинтересоваться Добровольский, которому вся эта история не добавила ясности к передозировке Любы. – Ты прости, но есть вещи, которые мне необходимо узнать, чтобы делать какие-то выводы.
– Марченко… – задумчиво протянула Кира. – Ты знаешь, я всегда думала, маргиналам не знакома психотерапия. Я была уверена, что они прямые, как рельсы. Говорят то, что думают. А Люба…
Кира задумалась, постукивая длинными ногтями по книге. На какое-то время она застыла, не мигая и глядя в книжный шкаф. Добровольский терпеливо ждал.
– Ты же понимаешь, я из Следственного комитета, – вдруг заговорила Кира. – И я много чего могу узнать по своим каналам, если понадобится. Но Марченко – она была как наш информационный отдел. Сама знала всё и даже больше. От неё я и услышала про ту женщину, что помогла любовнику убить своего мужа. Руднева – ты должен её знать, она у вас в реанимации лежала.
– Не просто знал, я её принимал, – уточнил Максим. – Считай, от смерти спас. – Он вспомнил, как впервые в жизни ставил зонд Блэкмора. – Она меня, если можно так сказать, кое-чему научила. В хирургическом смысле.
– А меня – в общечеловеческом, – продолжила за ним Кира. – Я тогда впервые задумалась о том, какие бывают смелые женщины. Решила уйти от мужа – и не просто ушла, а помогла его убить. Правда, глупо всё было организовано, нехитрая комбинация с метиловым спиртом наружу вылезла мгновенно. Марченко мне об этом рассказала – и спрашивает: «У вас муж давно в таком состоянии?» «Восемь лет», – говорю. Я так и не поняла тогда, зачем она спросила. Честно, Макс, не поняла. Потом только дошло. Это как у психотерапевта – ты сам свои проблемы озвучиваешь, а он только помогает их вслух произнести.
– Это вроде как намёк от неё был?
– Нас учили ни за кого выводы не делать, – ответила Кира. – Мы не ищем виноватых – мы лишь восстанавливаем цепочки фактов и событий. Но если ты хочешь знать моё мнение – это был не просто намёк. Она тогда меня первый раз к этим мыслям подтолкнула… Считай, она мне предложила избавиться от мужа. Потому что как ни крути, именно такой смысл был в её тонком намёке.
– А если ты сказала «в первый раз» – то был и второй?
– Много их было, – вздохнула Кира. – Сначала она мне рассказала историю Клушина.
– Клушина? – удивился Максим.
– Да, твоего больного, который мать убил. Наркомана деревенского. Я тогда от неё впервые услышала жёсткую формулировку: «Даже сами врачи в шоке от того, кого им лечить приходится… Как таких тварей только земля носит». Тогда, кстати, впервые задумалась – а вы на самом деле так думаете?
Добровольский в словах Марченко услышал самого себя, когда после одной из операций Клушина сказал в предоперационной: «Такое быдло лечим за такие бабки!.. Мать убил – а мы его спасаем!» Ему вдруг стало стыдно за те свои слова и за то, что он думал так же, как и Марченко. Особенно за последнее.
– Я бы, говорит,
