Преломление. Обречённые выжить - Сергей Петрович Воробьев

Я посмотрел на свои швейцарские часы Rolex referens, выпущенные в свет всего в трёх экземплярах, по три рубля каждый. Циферблат был пуст. Не было не только цифирей, но и стрелок.

Увидев мой Rolex, Арон Маммонович, закусив губу, в знак признания слегка склонил голову:

— С такими часами вас, Рыцарь, пропустят, не спрашивая ни имени, ни фамилии, в любой элитарный клуб. И в любое время.

— Времени у вечности нет, — напомнил я. — Сама мысль об этом делает нас вечными. Ибо мысль безначальна, бесконечна и безгранична. Её нельзя ни засолить, ни заквасить, ни замариновать. Это вам не капуста.

— А какова цена вашей «некапусты»? — поинтересовался Арон Маммонович, приложив ладонь к уху, заросшему седым волосом.

Что я — ценник на товаре без имени? На пакете с просроченной датою? Мы заложники все у времени, Мы, как есть, его арендаторы.

— Рупь двадцать, дешевле, чем мои часы. Хотя мысли не покупаются и не продаются. Как и родительский дом по улице Матросова.

— А за рупь не отдашь? — стал торговаться старый сквалыга.

— За рупь? — переспросил я. — За эти деньги купишь разве что стакан жареных семечек на базаре, а здесь — мысль! Ядрёная, на ходу из пажитей вселенских вынутая. Дарю так. От души.

— От души?! Не могу так принять, — слёзно отозвался банкир, покручивая на указательном пальце правой руки американский сиксшутер[69], вытащив его из кармана широких турецких штанов. — Цены знать ей не буду. С чего же тогда процент набавлять?

— Да пошёл ты со своим процентом щи хлебать! Дают — бери, бьют — беги.

Кстати, не захотел признаться, сукин сын, что мы старые знакомые и в Басконии под оливами, ещё в XVII веке, пили бормотуху местного разлива, что под вывеской San Sebastian bodega. Именно там я разменял последний неразменный эскудо.

Хотел было ему напомнить, но тут он продолжил:

— Никогда не делай того, о чём тебя не просят. Я разве просил тебя дарить мне что-нибудь? Я просил продать.

— А если делаешь, о чём просят, никогда не жди в ответ вознаграждения. Что сделал, то сделал.

Тут-то его и заклинило. Получается — ни купить, ни продать. С досады из него попёрли стихи, сопровождаемые выстрелами из шестизарядного револьверчика:

Я как сбитый с толку буржуй, Отошедший от дел и забот…Хочешь пей, хочешь рябчиков жуй. Ведь на всё я забил болт…

Его тёмная поэтическая душа рвалась в дальние дали Галактики, куда он и устремился, оставляя за собой длинный ядовитый шлейф, пока не скрылся за седьмым горизонтом. С похмельной радостью смотрел я ему вслед. Сколько же надо ему, несчастному банкиру, ещё лететь, пополняясь неисчерпаемой космической энергией для поддержания своего имиджа и сохранения капитала, нажитого в неимоверных трудах. Бедный банкир из страны басков!

Странно, но в языке басков нет ни одного бранного слова. И мне некуда было его послать.

Я продолжил свой путь к газовой туманности Ориона, которая приблизилась настолько, что стали видны процессы зарождения новых светил, разгорающихся как вольтова дуга в вакуумном пространстве. Однако, закрученный в турбулентные потоки прото-звёздных облаков, невольно повернул и понёсся к центру Галактики — к чёрной дыре. Газовая туманность осталась в стороне. До неё ещё не добрались наши газовые магнаты.

Слышал ещё до полёта, что дыра, куда я так стремительно приближался, находилась под патронажем сэра Ван Ден Брука, который в своё время председательствовал в Антидиффамационной лиге «Бнай Брит». Что он встанет на пути и потребует предъявить личный идентификационный код — в этом я ничуть не сомневался.

Но, на моё счастье, встретился мне не Ван Ден Брук, а граф де Спадафорос Гутьерес собственной персоной. Приверженец Джона Уэсли. Непримиримый адепт его системы. Ходили слухи, что граф был более лоялен к посетителям особых зон курируемых им территорий. Ещё издали заметил у него в правой руке лекало, которое давало Гутьересу возможность следить за изменением временных положений особых оффшорных зон среди разбегающихся галактик. В левой же он крепко держал шестиконечную звезду Давида, как знак статуса магистра — хранителя границ, оберегающего от проникновения чужеродного элемента в эти особые зоны. На чужеродцев граф смотрел добрыми опечаленными глазами. Завидев меня, элегантно маханул лекалом и, поменяв траекторию движения, приблизился на расстояние, с которого хорошо была видна перхоть на атласных отворотах его безупречного фрака. На кипе каким-то чудом держалась лампочка Ильича. Она горела тусклым светом.

Давайте, друзья, поживём в темноте, Нам всем до всего фиолетово, А то придут на рассвете не те, И не будет у нас и этого.

Спадафоросу Гутьересу было известно всё. Но не до конца. Слегка грассируя, он проговорил:

— Любезнейший, лицо мне ваше знакомо. Если не ошибаюсь…

— Нет-нет, вы не ошибаетесь…

— Не в буферной ли зоне нам приходилось встречаться?

— Именно в ней. Когда я ехал из Надора в испанский анклав Мелилью.

— A-а, припоминаю. Вы тогда в драных шортах крутили педали советского велосипеда марки «Салют». А я был всего лишь простым пограничником.

— У вас потрясающая память, граф. Если не вы, то до сих пор обретался бы в этом отстойнике между Марокко и Мелильей.

— Несмотря на наше давнее знакомство, моё теперешнее положение обязывает задать несколько вопросов, чтобы вы могли беспрепятственно следовать дальше.

Я заранее предчувствовал его детские вопросы, поэтому со спокойной душой по-простецки сказал:

— Валяйте, граф, с удовольствием отвечу. Тем более что ваш русский стал почти совершенным.

— Это всё благодаря нашей незабываемой встрече. После того как в буферной зоне обложили меня с ног до головы отборнейшим матом, я стал усиленно изучать русский. Ендэрлык твойю еттык мултар! А теперь соблаговолите ответить: какую нынче ступень вы занимаете в подведомственной нам космической иерархии?

— Я член…

— Э-э-э, — перебил меня сэр Гутьерес, — меня не интересует ваше членство в пустопорожних людских организациях. Вчера вы голодранец на советском велосипеде, сегодня — легат консуляра или сеп-темвир эпулонов, а завтра — никто. Меня интересует ваше место в золотом миллиарде.

— Можете мне поверить, — пришлось слукавить, — что вхожу в первый миллион. Но моё положение не позволяет называть свой истинный номер, то бишь код, поскольку нахожусь здесь с весьма секретным заданием.

Сэр Гутьерес с пониманием вытянул нижнюю губу.

— Тогда вам должен быть известен код самого Идентификатора. Соблаговолите ответить — и можете следовать дальше.

— Три дабл ю.

А про себя подумал: «Это и дурак знает».

— Вы назвали логин…

— Три шестёрки под окном пряли поздно вечерком, — незамедлительно отреагировал я и сделал три изящных поклона.

Граф де Спадафорос Гутьерес заклокотал неудержимым смехом и,