Преломление. Обречённые выжить - Сергей Петрович Воробьев

Тогда Фелисьен Кабуга решился на второй выстрел. Ракета с диким шипением вылетела из хвалёного Джавелина, но, наткнувшись на невидимую преграду защитного поля, замерла, продолжая испускать из сопла мощную струю огня, оставляющего за собой сизо-пепельный шлейф. Такого террорист не мог себе представить в самом кошмарном сне.

Джон Сильвер подошёл к ракете, изрыгающей пламя, прикурил от неё толстую кубинскую сигару и в сердцах произнёс:

— Задницей чувствовал, что напрасно всё. Пиастры превратились в дым. Этот Джавелин можно было продать за хорошие деньги моджахедам. И купить на них сорок… нет, пятьдесят бутылок ямайского рома. Йо-хо-хо…

Тут же изнутри вспыхнул меч и стал испускать искрящиеся синим цветом лучи, пронзая моих недругов. Те, извиваясь, как дождевые черви на крючке, пытаясь спастись, стали забиваться в карету. Антильский попугай сорвался с плеча Джона Сильвера и с криком «Пиастры, пиастры» первым залетел в неё. Сам Джон Сильвер в толчее зацепился сундуком за свой же костыль, сорвав кованый засов, и из-под крышки, как из рога изобилия, посыпался всевозможный хлам, накопленный непосильным трудом флибустьера.

Вот старинный резной арбалет, Он украшен рубином и яшмой. Всё отбито в бою рукопашном, Вплоть до старых турецких штиблет.

Корветтен-капитан стоял в отдалении, с грустью наблюдая за происходящим. Наконец, поправив на своём мундире потемневший от времени аксельбант, он с достоинством удалился.

— Не заплутайте! — крикнул ему вслед.

Корветтен-капитан обернулся:

— Не впервой…

Помню, на борт набрасывал крючья, Поднимая на бой экипаж, Чтобы было легко и сподручноБрать суда на ночной абордаж.

Аффилированный министр обороны Коморских островов, будучи человеком опытным и прозорливым, тоже остался в стороне от этой бузы. Двумя пальцами отдав мне честь, поделился:

— Этот грёбаный Хранитель пригласил всех нас на пикник, обещая охоту на зайца. Под зайцем, по всей видимости, он подразумевал вас. Вы спросите меня, почему тогда я без оружия? Ответ прост: мне оно не нужно. Поскольку владею искусством хапкидо.

Маджуб сделал несколько показательных приёмов, давая понять, насколько он стремительно-недосягаем.

— Сами видите, всякое оружие передо мной бессильно — упреждаю любой выпад в мою сторону. И только против вашего меча не имею защиты. Здесь я пас.

Тем временем забившиеся в карету запустили сверхсветовой двигатель, который стал раскручиваться, задымил, и карета понеслась чёрт знает куда, оставляя за собой шлейф чёрной сажи. Не боясь ни чертей, ни сажи, следом сорвался и Рефаим Замзумимамович Аммонитян в своей мезонной карете.

Так внезапно закончилась наша баталия. Потом, спустя века, её назовут Битвой Всех Времён.

С чувством «глубокого удовлетворения» рванул я в сторону родимой Галактики мимо цефеид и горячих гигантов, остывающих субкарликов и карликов-альбиносов, преодолевая зоны реликтовых излучений, вновь и вновь пробиваясь сквозь диффузные туманности. Путь измерялся мегапарсеками, которые стремительно проносились под подошвами моих белых резиновых тапочек фабрики «Красный Треугольник».

Руку с мечом привычно держал по струнке, рубая на ходу мешавший полёту космический мусор: кометы, метеориты, звездолёты, посланные пытливым человечеством в поисках иных цивилизаций. И где они, эти цивилизации?

Не успел об этом подумать, как из соседней галактики показался ещё один объект- субъект. Поначалу не узнал его. Не представитель ли это иных миров? В разодранном кимоно, рожа пятнистая, без признаков национальности, будто в шоколадный трайфл окунули и наскоро вытерли сырым полотенцем. Неужели так может выглядеть представитель внеземного разума? Оказалось — сухая, отпавшая ветка генеалогического древа императорской династии Цинь, гуру-самоучка и забытый всеми поэт — Ху-я-Ши-то. Последователь великого Ямамото Цунэтомо. Жив ещё курилка! Узнал его по характерному лицевому тику. Он дико жмурил глаза, будто ожидал, что непременно ударят по лбу оловянной поварёшкой.

«Фейсконтроль с таким лицом точно не пройти», — подумал я.

Бросался в глаза большой жестяной раструб переговорного рупора, которым он безостановочно махал, будто гребец сломанным веслом.

— Ху-я-Ши-то-сан, — крикнул я, — куда вы так стремительно гребёте в своём старомодном ветхом зипуне? Пардон — шушуне. И что с вашим благородным лицом? На фото оно выглядело гораздо благороднее. Такое впечатление, будто на вас плюнул верблюд.

Доморощенный гуру, озираясь по сторонам и не понимая, кто его спрашивает, стал смотреть в рупор, как в подзорную трубу, пока не увидел меня.

— О! Лучше не спрашивайте, досточтимый Рыцарь. На день святого Патрика, — и он резко зажмурил глаза так, что глазницы превратились в щели, — решили мы с нашей труппой украсить молодёжную тусовку лучшим спектаклем театра Кабуки «Ночь перед битвой». Это великая драма, где повествуется о битве в долине Сэкигахара. Но нетерпеливые зрители-тинейджеры буквально с первых минут забросали нас чипсами, попкорном и бигмаками. Несчастные, они не читали «Цветы Ямабуки». И я, как апологет кодекса Бусидо, решил проучить зарвавшийся плебс. Но он так непринуждённо, с таким безалаберством вовлёк нас в свои ирландские пляски, что мы поневоле втянулись, выдрыгивая ногами немыслимые кренделя.

«Это в кимоно-то», — подумал я.

— Наш риверданс под пиво с чипсами длился всю ночь. В итоге театр Кабуки превратился в сплошной бедлам. Результат видите сами: кимоно, — вы по ошибке назвали его шушуном, — в клочья, грим расплылся от пота, сам я потерял всякое к себе уважение и даже стал забывать о чести, что абсолютно недопустимо для истинного самурая.

Лицо Ху-я-Ши-то с зажмуренными глазами отражало печаль, мудрость и разочарование одновременно.

— Кстати, пиво с чипсами — это сплошной нонсенс, — пояснил я.

— Совершенно верно: именно с чипсами. Но с воблой совсем другое дело. Именно пиво и вобла приведёт нас к всеобщей нирване. Пиво и вобла — нет ничего прекраснее на свете. Может быть, в этом даже смысл самой жизни, который никак не могут найти философы всех времён.

— Многоуважаемый последователь Бусидо, почитайте мне что-нибудь из позднего Ху-я-Ши-то, — попросил я, чтобы хоть немного взбодрить несравненного поэта.

— Всенепременно! Это для меня лучший подарок — читать собственные танки жаждущему. Но я могу только наполовину утолить жажду. Остальное дополнит музыка, которую слышит тот, кто хочет её услышать.

Он опять зажмурил глаза, приставил к своим трагически опустившимся губам большой жестяной рупор со следами ржавчины и стал вещать в звенящий тишиной космос:

Ветка сакуры леглаТонкой теньюНа землю, Пыльные лье остались в прошлом. Пью саке за три рэИ думаю о вечном: Перед взором встаёт Фудзияма, Там я оставлю своё тело.

— Поэза весьма высокой пробы, — отозвался я, чтобы хоть как-то потешить его самолюбие в ожидании так и не приходящей славы.

Его слова в ритме танка полетели к вершине Фудзиямы. А нас окружала Вселенная, простирающаяся в саму бесконечность.

— И всё-таки скажи, что ты тут делаешь, несравненный Ху-я-Ши-то? — спросил его, по-свойски переходя на «ты».

— Лучше ничего не делать,