Зажги свечу - Мейв Бинчи

Никто не убирал со стола, веселье продолжалось допоздна. Элизабет вспомнила «Bold Robert Emmet the Darling of Ireland», а Эшлинг – «Greensleeves». Когда его пятидесятый день рождения подходил к концу, отец тоже разразился песней:

– По дороге в Манделэй

Рыб летучих яркий веер,

Над заливом рассветает,

Шторм с Китая налетел![26]

– Ух ты, отличная песня, я такую не знаю! – сказала Эшлинг.

Элизабет заметила, как отец выпятил грудь и запел так, как она в жизни от него не слышала. На мгновение она пожалела, что мама не видит отца таким, но потом порадовалась, что уже и не увидит. Отец так вдохновился, что спел дважды:

– Ветер шепчет в листьях пальмы, звон в том храме вторит ей:

«Ты вернись, солдат британский, возвращайся в Манделэй!»

И на этой высокой и радостной ноте день рождения закончился.

Воскресенье прошло как в тумане. Они, должно быть, о чем-то разговаривали, но все их мысли крутились только вокруг понедельника, бо́льшая часть которого тоже осталась в тумане, и только отдельные кусочки выделялись пронзительной ясностью, например объяснение цели их поездки. Они придумали неких друзей семьи О’Коннор, которые переехали в Ромфорд и у которых Эшлинг с Элизабет погостят три дня. Теплоту субботнего вечера пришлось остудить, а возникшие тогда привязанности снова разорвать. Элизабет прямо напомнила отцу, что у каждого из них своя жизнь, а Эшлинг вместо повышенного внимания стала проявлять к нему безразличие. Отец остался в полном недоумении от происходящего, но это была далеко не самая большая их проблема.

* * *

Атмосфера в пансионе царила весьма приветливая. Хозяйкой оказалась молодая женщина, которая сразу же заявила, что не любит ходить вокруг да около.

– А теперь послушайте меня внимательно. Я не знаю, зачем вы здесь. Понятия не имею, зачем вы приехали в этот город. Я так понимаю, вам нужно где-то остановиться, чтобы вас никто не беспокоил, потому что у вас какие-то свои дела. Отлично! Я не сую нос в чужие дела и не задаю вопросов, я даже ваших имен спрашивать не буду. – (Они посмотрели на нее испуганными глазами.) – Ну, имена назовете, но без фамилий, – смягчилась хозяйка. – У вас будет большая хорошая комната, с умывальником, кучей полотенец, а еще есть прорезиненная простыня и все, что может вам понадобиться, чтобы чувствовать себя как дома. Я оставлю вам радио, чтобы вы не скучали. В пансионе сейчас всего пара человек – из тех, кто живет здесь постоянно, и они держатся особняком. Еще пара путешествующих джентльменов остаются здесь на понедельник и вторник. Вам никто не будет докучать.

– Спасибо, – сказала Эшлинг.

– Я вам оставлю чайник, здесь есть газовая горелка, так что разберетесь сами, если нужно.

– А люди часто хотят быть сами по себе? Я имею в виду, оказываются не в состоянии общаться, плохо себя чувствуют после всего? – Элизабет слегка заикалась.

Увидев белое лицо Элизабет, хозяйка потеряла остатки строгости:

– Нет, милочка, поверь мне, миссис Норрис действительно хороша. Я ходила к ней трижды. Ну, не смотри на меня такими глазами, в жизни всякое случается… Нет, конечно, вы не должны сидеть тут, как мышки, просто приятно знать, что если вы хотите побыть сами по себе, то у вас есть такая возможность.

– Спасибо, миссис…

– Морин, милочка, просто Морин. А вы?

– Эшлинг и Элизабет.

– Эшли? Как в фильме «Унесенные ветром»? Я думала, это мужское имя… Впрочем, звучит красиво.

– Да…

– Пойдемте, я покажу вам вашу комнату. Вы можете приходить и уходить когда вздумается. Эшли, послушай меня, я дам тебе пару советов, уж я-то знаю, что к чему. Не болтай про это слишком много, не надо, так только хуже сделаешь. В первый раз миссис Норрис мне так и сказала, а я на всю жизнь запомнила: «Не надо постоянно про это говорить, Морин, что сделано, то сделано». Как ни крути, а такие вещи случаются с женщинами с начала времен. Как по мне, природа устроила жизнь очень забавным образом. Даже древним египтянам приходилось решать ту же проблему, что и нам сейчас, в двадцатом веке… Так что послушай моего совета, не давай ей слишком много болтать, размышлять и задумываться, правильно она делает или неправильно, надо или не надо. Ничего хорошего из таких мыслей не выйдет.

– Да, вы правы, – согласилась Эшлинг.

– Молодец, девочка! Твоей подруге повезло с тобой. Многие приходят сами по себе. – Морин говорила так, словно совершенно не замечала присутствия Элизабет.

Они поднялись по лестнице.

– Давай даже не будем рассматривать комнату, чтобы потом не вспоминать, – предложила Элизабет.

– Комната – это ерунда, и все остальное тоже ерунда, важно только, чтобы с тобой все было в порядке!

– Ты хочешь, чтобы я передумала? Скажи честно, Эшлинг. Хочешь, чтобы я повернула назад? – (Молчание.) – Ну же, признайся! Ты же именно этого и хочешь, именно про это сейчас думаешь. Скажи мне правду. Ты надеешься, что я сдам назад. Ты рада, что здесь такое отвратительное место и та женщина такая мерзкая и противная… Подумать только, три раза!.. Ты рада, потому что теперь вся затея выглядит еще более гадкой. Ты ведь думаешь, что все это заставит меня пойти на попятную?

– Элизабет, ради бога, прекрати!

– Нет, это ты прекрати! Хватит сидеть тут с чопорным видом, неодобрительно глядя на меня, как раннехристианский мученик, с которым делают что-то нехорошее… Хватит! Скажи мне прямо: ты хочешь, чтобы я отказалась в последнюю минуту и родила ребенка, а потом отдала на усыновление или сама вырастила. Ты ведь этого на самом деле хочешь, верно?

Эшлинг достала из сумки блокнот, села на одну из кроватей и, низко склонившись, начала что-то писать.

Элизабет ходила вокруг кругами:

– Но ты же понимаешь, твои убеждения происходят из Килгаррета. Ты сама говорила, что все живут в тени Церкви. Ты постоянно думаешь о грехах, веришь в души, рай и чистилище. Ну, если у него есть душа, то она отправится в чистилище, а после Судного дня души из чистилища вполне могут попасть в рай. И возможно, мы сумеем его покрестить, пока он еще во мне. Мы ведь про крещение не подумали? Эшлинг, не будь такой бессердечной… Почему ты со мной не разговариваешь? Почему не отвечаешь?

Эшлинг передала ей блокнот.

В конце нашего восьмичасового разговора