Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи - Ольга Матич

Ксения приезжает в Монтерей, где живут ее мать, которой сейчас 103 года, моя дочь и мой брат, но видимся мы с нею очень редко. Вернулась в Монтерей и Марина, с которой мы встречаемся, когда я оказываюсь там. Нас, разумеется, связывают воспоминания, хорошие и тяжелые (моя любовь к воспоминаниям отражена в этой книге), ведь общие воспоминания – одна из составляющих близости; но они не должны служить заменой жизни в настоящем. Память и воспоминания объединяют прошлое, настоящее и будущее, но главное – не застревать в них и оставаться открытым новому, уметь жить; отец Ксении владел этим искусством в полной мере.

Вера Уилер (конец 1970-х)

Кода. С одной из моих самых близких подруг конца ХХ и начала XXI века, Верой Уилер, мы познакомились на вечеринке у профессора Дина Ворта (UCLA) в честь известного советского лингвиста Игоря Мельчука. Это было весной 1978 года – он к тому времени эмигрировал, отчасти из-за публикации письма в «Нью Йорк-таймс» в защиту Сахарова. Нас с Верой сразу сблизило то, что мы обе были молодыми вдовами, ее муж Роберт Уилер, профессор истории в USC (где я тогда преподавала), умер в конце 1977 года. Он занимался социал-демократическим движением и историей труда (labor history) в Веймарской республике. Находясь на стажировке в Берлине, где Вера родилась и жила, он с ней познакомился; поженившись, они уехали в Америку. После смерти мужа Вере пришлось быстро найти работу, чтобы содержать восьмилетнюю дочь и шестилетнего сына. Она стала работать в UCLA, дослужившись до помощника директора Русского и восточноевропейского центра.

По материнской линии Вера происходит из известной семьи немецких коммерсантов по фамилии Шпан (Spahn), обосновавшихся в Петербурге еще в XIX веке. Во время царствования Александра II иностранные предприниматели приглашались в Россию в целях участия в хозяйственном развитии страны и ее деловой жизни, в котором немцы заняли первое место. Прадед Веры, баварец Карл Готтлоб Шпан (1847–1912) поехал в Петербург (1869) попытать удачу. Унаследовав торгово-посредническую фирму продажи машин и оборудования В. Брауна в 1883 году, Шпан «нашел счастье», и семья поселилась на Фонтанке, 52, там же устроил контору фирмы, где через десять лет прадед открыл первое агентство в России по торговле механическими транспортными средствами, затем первое представительство по продаже немецких автомобилей «Бенц», с филиалом в Москве. В самом конце XIX века фирма переехала на Малую Конюшенную, 10. В плане экспорта предприятие Шпанов вывозило железо и другие металлы в Европу.

Семья богатела, фирма приобретала известность, что отразилось и в новом адресе – Дворцовая набережная, 12, рядом с Мраморным дворцом и Марсовым полем; Шпан стал заместителем председателя Санкт-Петербургского общества германских подданных, которое оказывало помощь нуждающимся соотечественникам, и членом церковного совета Петрикирхе, лютеранской церкви на Невском проспекте, где его торжественно хоронили в 1912 году. В 1909 году фирму переименовали в торговый дом «Шпан и сыновья», когда отец передал правление старшим сыновьям, Карлу и Эмилю. К тому времени фирма имела филиалы в разных районах Российской империи, в том числе на Дальнем Востоке и даже в Узбекистане.

Карл Шпан, старший из сыновей, приобрел «наибольшую известность своими деловыми операциями»[353] и финансовой деятельностью. Среди прочего перед и в начале Первой мировой войны он состоял председателем Русского общества для изготовления снарядов и военных припасов, перепродавал в России артиллерийские орудия немецкой фирмы «Крупп»[354]. Из любопытного: его друг писал, что будущий премьер Керенский был одно время юрисконсультом фирмы. В 1915 году, однако, возникло нашумевшее дело «Карл Шпан и сыновья» – оказалось, что старший брат работал на немецкую разведку, Карла арестовали и сослали в Сибирь, а имущество конфисковали. Из смешного: каждый вечер его верный слуга подавал ему любимый дорогой коньяк, то есть условия ссылки были вполне благоприятными. Более того, Карл в какой-то момент бежал в Германию, средний брат Эмиль уехал туда же в самом начале войны. К тому же и тот и другой оставались богатыми.

Если Карл и Эмиль пошли по стопам отца, дед Веры, Феликс, в начале участвовавший в семейном деле, любил карты и красивую жизнь вместо предпринимательства. За проигрыши семья его чуть ли не прокляла. Он женился на красивой русской женщине, Анастасии Абрельталь, чей портрет теперь висит у ее внучки в гостиной; с бабушкой, которая жила с ними, Вера говорила по-русски – немецкого та не знала[355].

Портрет Анастасии Абрельтал. Петербург

После революции Феликс с женой и дочерью тоже уехали в Германию, пустив корни в Берлине. Мать Веры там вышла замуж за немца (В. Борхарт) из значительно менее богатой купеческой семьи, тоже обосновавшейся в России, но не в Петербурге, а в Москве.

Мы с Верой съездили в Петербург в самом начале нынешнего века. Как и я, она интересуется историей своей семьи, и мы с ней разыскивали дома, где ее родственники жили, а в той же Петрикирхе ей даже показали некрологи о прадеде на немецком. Так же, как и я, Вера любит художественные музеи, так что мы, конечно, посетили Эрмитаж, Русский музей, а также замечательный Музей истории Петербурга в Петропавловской крепости. Еще она пошла со мной на ужин к Гарику Левинтону и Лоре Степановой, где были и другие гости – запомнился Рома Тименчик. Вера же запомнила страшную грозу, удары зигзагообразной молнии. Из смешного: ей понравился элегантный сервиз, на котором подавали ужин; помогая убирать тарелки со стола, я перевернула блюдечко и к нашему удивлению на задней стороне было написано «Домъ Романовыхъ»! Потом я Вере рассказала, что царские фамильные и другие ценные вещи продавались в советских антикварных магазинах[356]. Скорее всего, кто-то из Лориной семьи приобрел этот сервиз – отец Лоры, Г. П. Степанов, был академиком-лингвистом, а в конце жизни одним из самых высокопоставленных чиновников в академической иерархии. Так мы с Верой столкнулись с Романовыми в постсоветской России.

Переселившись в Беркли, я езжу в Лос-Анджелес несколько раз в год, где всегда останавливаюсь у Веры. Завтра я лечу туда, чтобы справить с ней, Мелом и общими друзьями Новый 2016 год. Мы, как всегда, пойдем в художественные музеи, которые значительно лучше, чем в Сан-Франциско. В культурном отношении, во всяком случае в области искусства, Эл-Эй второй американский город после Нью-Йорка. Обязательно сходим на выставки немецкой «Новой объективности» (Neue Sachlichkeit), созданной в противовес экспрессионистам, притом что художники этого направления многое у них позаимствовали; и Фрэнка Гери, одного из самых важных современных архитекторов[357]. Потом, сидя в гостиной под портретом бабушки, мы с Верой будем обсуждать выставки и говорить о жизни, прошлой и настоящей.