Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи - Ольга Матич

Вскоре я пошла в приходскую школу, где у меня появились подружки и куда (наряду с американской школой) я ходила дважды в неделю. Ее организовал архимандрит Афанасий Стуков, перебравшийся из Шанхая в Сан-Франциско после войны. Он преподавал Закон Божий, другие учителя – русский язык и историю. Замечательный отец Афанасий всего себя отдавал детям: поначалу в будние дни он даже заходил за мною, а после занятий отводил домой. Иногда он оставался у нас ужинать; он и мои родители полюбили друг друга. Однажды, решив, что у меня старые ботинки, он купил мне новые – правда, сильно на вырост, так что сразу носить их я не могла.

Денег у отца Афанасия было мало, но он купил старое такси с отвалившимся задним сиденьем – возить учеников в школу и развозить по домам. Бывало, нас набивалось в машину до двадцати человек, и мы ехали веселой, шумной гурьбой; правила вождения тогда были не очень строгими, и полицейские, знавшие отца Афанасия, редко его останавливали. (Помнится, один полицейский, явно ему симпатизировавший, как-то раз подвез бензину, когда машина встала.) За рулем до отказа набитой детьми машины отец Афанасий представлял удивительное зрелище. Если он спешил, то вместо того, чтобы остановиться на красный свет, иногда крестился, говорил «с Богом» и ехал дальше. Однажды мы с ним вдвоем все-таки попали в мелкую аварию, и я потом говорила слова в его защиту на суде – по-английски он объяснялся еле-еле, а я уже вовсю болтала. Дети любили его и пользовались взаимностью, а некоторые священники были недовольны его нестандартным поведением[338].

Через два с половиной года мы переехали в Монтерей, где родители получили работу: мать – в Военной школе иностранных языков, папа – в строительной фирме.

Моей первой настоящей подругой была Оля Григорович-Барская, дочь ближайших друзей моих родителей, деливших с нами перипетии беженской жизни в конце и после войны – сначала в Австрии, затем в Германии[339]. Как младшая, она стала Олечкой-маленькой, а я – Олечкой-большой; ее считали красивой, а меня – умной. Оля родилась еще в Любляне; опасаясь партизан Тито, Барские бежали в Австрию, а через некоторое время за ними последовали мы. В Германии мы жили в одном баварском городке, в начале 1950-х оказались в Монтерее – буквально соседями в военном поселке. Две Олечки даже натянули между своими окнами веревку, чтобы посылать друг другу записки: нам это казалось интересней, чем переговариваться, высунувшись из окна. Она научила меня ездить на велосипеде, и мы весело катались по поселку, иногда – стоя на седле одной ногой и вытянув другую назад. Бывало, нам аплодировали.

Олечка-большая и Олечка-маленькая. Австрия (1944)

В начале 1950-х в Монтерее жило немало русских – преподавателей Военной школы с их семьями. Они построили там деревянную православную церковь; иконостас расписал Григорович-Барский (дядя Кот), хороший художник. Появилась и приходская школа, та самая, где преподавали наши отцы и куда мы с Олечкой ходили; мы стали русскими скаутами и вообще жили детской, а затем подростковой, эмигрантской жизнью. Когда мы переселились в тот чудесный дом, о котором я пишу в главе о матери, каждая семья заняла по этажу. Как и в военном поселке, мать Олечки, тетя Мара, присматривала за мной и моим младшим братом после школы и готовила нам ужин. Наша совместная жизнь, продолжавшаяся больше десяти лет, кончилась в 1955 году, когда Барские уехали в Вашингтон, где Кот получил работу на «Голосе Америки»; он обрел известность среди интеллигенции, слушавшей его передачи: в 1970-е годы мне говорили об этом мои знакомые в Советском Союзе.

Константин и Марина Григоровичи-Барские – троюродные брат и сестра, а также муж и жена. Они родились в Киеве в интеллигентных, обеспеченных семьях. Среди их предков было двое деятелей культуры XVIII века – киевский зодчий И. Г. Григорович-Барский и его брат Василий. Последний был самым незаурядным представителем этого рода: путешественник, художник и писатель, он учился в Киево-Могилянской академии, куда поступил по протекции Феофана Прокоповича. В течение 25 лет он сумел обойти часть Европы (в основном Италию и Грецию), а также Северной Африки и Ближнего Востока (азиатскую). У Барских хранится первое издание «Путешествия к святым местам…», изданного в 1778 году в Петербурге на средства графа Потемкина. В этих путевых очерках, замечательно иллюстрированных самим автором, описываются святые места в Палестине, в Сирии, в Африке, монастыри на Афоне и в Греции, где он подолгу живал. В Дамаске «пешеходец Василий», как он себя называл, постригся в монахи. Дед тети Мары был царским полковником и убежденным монархистом, а его либерально настроенный брат Дмитрий стал в Киеве адвокатом и прославился как один из защитников Менделя Бейлиса, обвиненного в ритуальном убийстве[340].

После смерти мамы мы с тетей Марой сблизились. Прежде мне больше импонировал Кот, своим блеском затмевавший ее менее броские достоинства. Как часто бывает, в молодости я не умела их оценить. Она потеряла мужа, затем Олечку, умершую в сорок три года, а недавно – сына Никиту; один из ее внуков, которых тетя Мара любит не меньше, чем любила своих детей, еще юношей остался парализованным после автомобильной катастрофы. При этом Марина Юрьевна отличается непоколебимой волей к жизни и умеет этой жизни радоваться. Сейчас тете Маре, которую я называю «surrogate mom», девяносто семь лет. Она продолжает жить самостоятельно; балет, которым она много занималась, сохранил ей, как она говорит, «гибкость тела». Марина Юрьевна была элегантной женщиной и осталась ею.

Марина Юрьевна и Константин Петрович Григорович-Барские. Эда Григорович-Барская, жена брата. Вайльхайм, Бавария (1946)

Ощущение близости с Олей, однако, утратилось. Кроме воспоминаний, общего у нас оставалось мало – отчасти потому, что у нас были разные интересы, к тому же она вышла замуж за русского и продолжала жить эмигрантской жизнью.

Из подруг моего детства и юности у меня осталась одна Марина Романи, с которой мы познакомились в Монтерее, когда ей было тринадцать, а мне двенадцать лет. С остальными русскими друзьями 1950-х годов связь давно прервалась, отчасти из-за того, что они, как и Олечка, в свободное от работы время жили теми же эмигрантскими интересами, что и раньше (по крайней мере, так мне казалось)[341].

Марина Романи – из дальневосточной эмиграции. Она родилась в Шанхае, где была большая русская колония, в основном переместившаяся туда из Харбина, построенного русскими как станция Трансманьчжурской железной дороги еще в конце XIX века. Путь ее семьи в Калифорнию пролегал через Филиппины (остров Тубабао[342]) и Австралию, так что в Америке Марина оказалась, уже зная английский. В Монтерее ее мать, Татьяна Федоровна, преподавала русский язык в Военной школе.