Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи - Ольга Матич

В нашей студенческой столовой левые друзья Арни обычно занимали два столика; присоединяясь к ним, я всегда садилась за тот, где сидел он. Без него мне с ними было скорее неуютно. Свой столик был и у русских эмигрантов, в основном послевоенных, к которым я тоже иногда подсаживалась[364]. Моей ближайшей подругой тогда была Ксения Ордовская-Танаевская (из старой эмиграции); в отличие от остальных русских она тоже поддерживала отношения с Арни и приглашала его на свои вечеринки, но в основном их общение сводилось к политическим распрям о Советском Союзе. Разумеется, я тоже с ним спорила, но не только. Ксения была самой умной женщиной, которую я в молодости знала; она была одной из первых женщин-аспиранток в Школе общественных и международных отношений имени Вудро Вильсона в Принстоне, где она познакомилась со Светланой Аллилуевой и много с ней общалась. Ксения была первой из моих русских друзей, побывавшей в Советском Союзе – как гид на одной из американских выставок в Москве, Ленинграде и других городах в конце 1960-х, где в частном порядке общалась с местными жителями, а в 1970-е уже с диссидентами, в том числе с Владимиром Буковским[365].

Арнольд Спрингер (1968)

Однажды я стала свидетельницей того, как одного из троцкистов, предлагавшего газету «Социалистический рабочий» проходящим студентам и профессорам, стали бить представители студенческих братств (fraternities) – их члены в основном придерживались консервативных политических убеждений. Придя в столовую и сев за «левый» столик, я рассказала об этом присутствовавшим. Вместо того чтобы бежать защищать друга, они возмутились тем, что я за него не заступилась! Затем произнесли свое ироническое «Russian princess» – мол, другого от меня и ожидать не приходилось.

Арнольд Спрингер стал историком, написал диссертацию о «Записках» Г. Державина, которые он перевел и прокомментировал. Его учителем был известный историк Ханс Роггер, занимавшийся XVIII веком, официальным национализмом и российским антисемитизмом. Арни преподавал историю в Университете штата Калифорния в Лонг-Бич, но его интересы историей не ограничивались. Вместе со своей красавицей-женой, немкой по имени Ютта, он поселился в богемном районе Venice на берегу океана, где в 1950-е годы жили битники (и амбивалентно относившийся к ним Чарльз Буковски[366]). Много лет это место называли «трущобой у моря», которую застройщики с начала 1970-х годов стремились превратить в процветающий богатый район, ведь в Venice находился лучший пляж Лос-Анджелеса – с пальмами и каналами в духе итальянской Венеции. Южнокалифорнийская Венеция была создана предпринимателем Эбботом Кинни, построившим там в самом начале ХХ века каналы и несколько зданий в стиле Дворца дожей, которые сохранились до сих пор, а на пирсе – парк с аттракционами.

Стенопись. Venice, Калифорния

Мы с Владимиром Матичем очень дружили с Арни и Юттой. Владимира сближали с Арни социал-демократические взгляды, и мы вместе ходили на политические демонстрации против Вьетнамской войны и за гражданские права чернокожих американцев. Владимир и Арни нравились друг другу, оба любили петь, Арни – англоязычные баллады (аккомпанируя себе на гитаре), а Владимир – боснийские севдалинки. Его коронным номером была «Кад jа поҕох на Бембашу», которую я выучила и пела после его смерти[367].

Вместо того чтобы переделывать диссертацию о Державине в книгу[368], Арни в свободное от преподавания время изучал историю Venice, которая была весьма колоритной. По окончании первого веселого периода прибрежный курорт пришел в запустение, хотя в 1930-е там обнаружили и стали добывать нефть. Во время и после Второй мировой войны в тех местах селились малоимущие евреи, в первую очередь из России. Когда в середине 1960-х я снимала в Venice однокомнатную квартиру, моей соседкой была пожилая еврейка, которой я помогала писать письма дочери по-английски: она умела писать только на идиш. На углу моей улицы стояла ортодоксальная синагога, а на набережной собирались российские евреи и пели песни по-русски. Арни недавно сказал мне, что в свое время один из тамошних микрорайонов назывался Маленькой Москвой.

Население Venice в основном придерживалось левых политических взглядов, которые в 1970-е годы выражались в борьбе с джентрификацией района. Именно тогда Арни стал заниматься местной политикой. Он активно участвовал в акциях против постройки новых, дорогих домов на месте домиков у океана и вдоль каналов – иными словами, защищал бедных жильцов Venice, превратившись в их неформального адвоката. В 1980-е, когда Арни начал носить женскую одежду, его появление на официальных встречах с застройщиками и представителями властей обыкновенно имело расслабляющее воздействие. Его оппоненты не ожидали, что этот странно одетый человек, практически трансвестит, владеет юридическим дискурсом и знаком со всеми подробностями иска против них. Его вид шел местным жителям на пользу, так как свое дело он знал хорошо и не раз договаривался о льготах для неимущих – так, его стараниями местные старики получили возможность отчасти за государственный счет поселиться в только что построенном доме для престарелых. В начале 1970-х Арни прослыл неофициальным «мэром» Венеции, и они с Владимиром любили острить, что один из них – бывший мэр (он был вице-мэром Нови-Сада в Югославии), а другой – действующий.

Кажется, в 1968 году Арни вошел в коллектив местной левой газеты Free Venice Beachhead, одним из основателей которой был его знакомый, Джон Хааг, поэт и активист, прозывавшийся Венецианским дожем. Немногим ранее Хааг основал социалистическую партию «Peace and Freedom»[369]. Арни вступил в нее и в том же году голосовал за кандидата в президенты от этой партии. Помнится, мы тогда много спорили на эту тему: Владимир (голосовать он, впрочем, не мог: практически все те годы, что жил в Америке, он был под угрозой депортации)[370] и я отстаивали кандидатуру демократа Юджина Маккарти[371] против Роберта Кеннеди, которого убили в Лос-Анджелесе сразу после его победы на калифорнийских праймериз.

В конце 1970-х у Арни случился жизненный кризис, закончившийся радикальной сменой стиля. Он бросил Ютту и купил новый дом – там же, в Venice, но не на берегу океана, а в рабочем районе. Неожиданно для всех мой американский друг начал подводить свои красивые зеленые глаза, красить ногти в красный цвет, носить изысканные женские серьги, оставаясь при этом гетеросексуалом. Блондинку Ютту сменила японка – из Японии, а не американского «разлива». (Теперь у него жена-китаянка – из Китая.) Затем он начал одеваться в женскую одежду[372]; впрочем, при нем осталась борода, а на ногах – ковбойские сапоги. Помнится, когда он собирался в Советский Союз в 1990 году, в том числе для того, чтобы навестить Валю (уже в Виннице), я посоветовала ему ехать в джинсах, а не в новом виде. Что он и сделал.