ОНО - Стивен Кинг

Комната Джорджа оставалась такой же, какой была в день его смерти. Недели через две после похорон Зак положил игрушки Джорджа в картонную коробку, имея в виду отдать их то ли Доброй Воле, то ли Армии Спасения, то ли еще кому-то в этом роде, как считал Билл. Но, когда Шерон Денбро увидела, что он выходит с коробкой в руках, ее руки, как испуганные белые птицы, взвились к голове, зарылись в волосы и там замкнулись в кулаки. Билл при виде этого повалился на стену — сила вышла из него, ноги не держали. Его мать выглядела сумасшедшей, как Эльза Ланкастер в «Невесте франкенштейна».

— Ты не посмеешь трогать его вещи! — кричала она хриплым голосом.

Зак вздрогнул и, не говоря ни слова, отнес коробку с игрушками обратно в комнату Джорджа. Он даже разложил их точно на тех же местах, с которых взял. Билл вошел и увидел, что отец стоит на коленях у кровати Джорджа (которую мать все еще меняла, хотя теперь только раз в неделю вместо двух) и головой зарылся в свои волосатые мускулистые руки. Билл увидел, что отец плачет, и это увеличило его ужас. Пугающая возможность вдруг пришла ему в голову: может быть предметы не просто выходят из строя и все, может они все продолжают и продолжают выходить из строя до тех пор, пока окончательно не разваливаются.

— Ппппапа…

— Иди, — сказал отец. Его голос был приглушенный и дрожащий. Спина его вздрагивала. Билли страшно хотелось прикоснуться к его спине, а вдруг рука его сможет успокоить эти безутешные рыдания, но как-то не осмелился. — Иди, проваливай.

Он ушел, шатаясь и слыша, как мать рыдает внизу на кухне. Звук был пронзительный и беспомощный. Билл подумал: «Почему они до сих пор плачут?» — а затем отшвырнул эту мысль.

В первую ночь летних каникул Билл вошел в комнату Джорджа. Его сердце тяжело билось в груди, ноги были ватными и неуклюжими от напряжения. Он часто приходил в комнату Джорджа, но это не значило, что ему здесь нравилось. Комната была так наполнена присутствием Джорджа, что казалась наводненной призраками. Он вошел, представляя себе, что дверца шкафа может скрипнуть в любой момент и Джордж окажется там среди рубашек и штанов, все еще аккуратно развешенных в нем, Джордж, одетый в дождевик, покрытый красными пятнами, дождевичок с одной болтающейся желтой рукой. Глаза Джорджа будут пустые и страшные, глаза зомби из фильма ужасов. Он выйдет из шкафа, и его галоши издадут скрип, пока он будет идти через комнату туда, где на его постели сидит Билл, замерзший сгусток ужаса…

Если бы это случилось когда-нибудь вечером, пока он сидел здесь, на кровати Джорджа, глядя на картинки на стене или на поделки наверху комода, он был уверен, что сердечный приступ, возможно с фатальным исходом, последовал бы через десять секунд.

И все-таки он шел. Война с ужасом Джорджа-призрака была безмолвной, неотвязной необходимостью — жаждой; надо было как-то пройти через смерть Джорджа и найти достойный способ жить дальше. Не забыть Джорджа, но каким-то способом сделать его не таким чудовищно жутким. Он понял, что его родителям это не удавалось и что если он собирается сделать это для себя, то должен будет сделать это сам.

Он пришел не только для себя, он пришел и для Джорджа. Он любил Джорджа, и для братьев они ладили очень хорошо. О, у них были свои неприятные моменты — как-то Билл устроил Джорджу хорошую старую индейскую ловушку; Джордж наябедничал на Билла, когда Билл, после того как выключил свет, спустился вниз и съел остатки глазури из лимонного крема, — но в целом они ладили. Плохо, что Джордж умер. Но превращение Джорджа в какую-то разновидность ужасного монстра — это было даже хуже.

Он потерял братишку, это правда. Потерял его голос, его смех; глаза Джорджа, так доверительно касающиеся его глаз, уверенные, что Билл имеет ответы на все-все вопросы. Это он тоже потерял. И странное дело: временами он чувствовал, что больше всего любит Джорджа в своем страхе, потому что даже в своем страхе — тревожных чувствах, что зомби-Джордж может прятаться в шкафу или под кроватью, — он лучше помнил любовь Джорджа к себе и свою любовь к нему. В попытке примирить эти две эмоции — свою любовь и свой страх — Билл чувствовал, что он ближе всего к разгадке.

Он не мог бы говорить об этом, потому что считал свои мысли чем-то бессвязным и путанным. Но его теплое и страждущее сердце подсказывало ему такое решение, и это было главным.

Иногда он просматривал книги Джорджа, иногда изучал игрушки Джорджа.

В альбом фотографий Джорджа он не смотрел с прошлого декабря.

Теперь, ночью, после знакомства с Беном Хэнском, Билл открыл дверь шкафчика Джорджа (закаляя себя, как всегда, чтобы увидеть воочию самого Джорджа, стоящего в своем окровавленном дождевике среди висящей одежды, и ожидая, как всегда, увидеть, как мертвенная, с рыбьими пальцами рука высовывается из темноты, чтобы схватить его за руку) и взял с верхней полки альбом.

«МОИ ФОТОГРАФИИ» — гласила надпись золотом на обложке. Ниже, приклеенные клейкой лентой (лента теперь слегка пожелтела и шелушилась) — тщательно выведенные слова «ДЖОРДЖ ЭЛМЕР ДЕНБРО, 6 ЛЕТ». Билл взял альбом на кровать, на которой спал Джордж, и сердце его забилось учащеннее, чем обычно. Он не мог сказать, что снова заставило его взять альбом с фотографиями. После того, что случилось в декабре…

Второй взгляд — это все. Просто для того, чтобы убедиться, что первый не был реальным. Что в первый раз была просто игра его воображения.

Что ж, так или иначе, это была идея.

А если правда? Но Билл подозревал, что причина в самом альбоме. Он определенно обладал для Билла какими-то сумасшедшими чарами. То, что он видел, или то, что он думал, что видел…

Билл открыл альбом. Он был наполнен картинками, которые Джорджу дарили мать, отец, тетушки и дяди. Джорджу было все равно: были это портреты людей или мест, знакомых и незнакомых; его привлекала, очаровывала сама идея фотографии. Когда ему не удавалось ни у кого выпросить новые фотографии для коллекции, он сидел на кровати, где сейчас сидел Билл, со скрещенными ногами и смотрел на старые, тщательно переворачивая страницы, изучая черно-белые снимки. Здесь была их мать, когда она была молодая и невероятно великолепная; вот их отец, ему не более восемнадцати, — один из трех улыбающихся молодых людей с ружьями, стоящих над тушей оленя, — у оленя открытые глаза; дядя Хойт на камнях со щуренком в руках; тетушка Фортуна на сельскохозяйственной ярмарке в Дерри с гордым видом опустилась на колени рядом с корзиной помидоров, которые сама вырастила; старый «Бьюик»; церковь; дом; дорога, ведущая откуда-то куда-то. Все эти картинки, снятые кем-то, по каким-то причинам были собраны здесь, в альбоме фотографий мертвого мальчика.