Время скорпионов - D.O.A.

Вмешался Ружар:

— Вы ведь говорите о людях из мечети Пуанкаре?

Соседка кивнула.

Задав еще два-три не давших ничего нового дополнительных вопроса, журналисты распрощались с соседкой и быстро обошли ближайшие лавки. Мало кто узнал Сесийона на имевшейся у них с собой фотографии. Только продавец из бакалейной лавки, увидев снимок, сразу скривился. Не сказав им ни слова, он тут же скрылся в подсобке и не вернулся, хотя они несколько раз звали его.

Ружар решил положить конец их блужданиям по кварталу и предложил выпить кофе на берегу канала Сен-Мартен.

Усевшись, они занялись подведением итогов.

— Во всяком случае, можно заключить, — начала Амель, — что парень не любил слишком привлекать внимание.

— Да, во всяком случае вне дома, поскольку в своем доме…

— Тебе не кажется, что его психологический портрет скорее… Ах, не могу подобрать слово! — Амель запнулась и в раздражении несколько раз щелкнула пальцами. — Путаный? Противоречивый?

— Как это?

— Смотри, после своего обращения он, по словам матери, оставил свои юношеские грешки: кражи, торговлю наркотиками и т. д. Он шляется по разным фронтам джихада, а потом, с недавнего времени, усердно посещает контролируемую салафистами мечеть. Во всяком случае так получается со слов человека, с которым ты встречался в прошлую пятницу. Однако…

— Однако регулярно принимает у себя наркоманов? — Ружар кивнул. — Ты права, это странно. Если только не брать на веру параноидальные заявления сыщиков, утверждающих, что террористическая деятельность частично финансируется за счет оборота наркотиков. Но в это, признаюсь, мне трудно поверить.

— И все же в Афганистане именно так и происходит с маком.

— Да, но это там, а не здесь. И афганцы не одни. Для большей части населения торговля наркотиками стала почти единственным способом выжить. А фундаменталисты этим пользуются.

— То же самое у нас в некоторых предместьях. Много безработицы и мало надежды, что и толкает людей на преступления. Но меня еще кое-что смущает. Ты помнишь отчет о вскрытии, переданный нам «Мартиной»? — У Амель никак не поворачивался язык назвать информатора по имени: Жан-Франсуа. Оно казалось ей фальшивым.

— Да, ну и что дальше?

— Анализ судмедэксперта показал наличие в организме Сесийона следов метилен-диоксиметамфетамина, более известного как экстази, ты сам сказал.

— Точно.

— Значит, ты полагаешь, он принимал наркотики?

— Возможно, это бы объяснило, зачем он встречался с другими наркоманами. Или они приносили ему, или он перепродавал им, чтобы под шумок предаваться своему пороку. Лично мне скорее представляется именно так.

— А верующие, которые к нему тоже ходили. С ними что будем делать?

Ружар покачал головой:

— Соседка сказала, что видела их всего один раз. И что в тот день они «слишком громко разговаривали». Может, они ругались? Ничто нам не доказывает, что бородачи явились не для того, чтобы отчитать Сесийона.

Журналисты молча допили кофе.

Прежде чем расплатиться, Ружар заявил, что хочет напоследок сделать кое-что еще.

— Махлуф рассказал про один бар в двадцатом округе, где часто собираются некоторые столпы веры из мечети. Он дал мне адрес. Очень хотелось бы туда заглянуть, но после инцидента на прошлой неделе я боюсь, что меня засекут. У тебя нет желания прогуляться туда и по возможности заглянуть внутрь, чтобы выяснить положение дел?

Амель открыла было рот, чтобы что-то сказать, но не успела.

— Обещаю, я буду поблизости. Глянешь только одним глазком. Если тебе покажется, что это опасно, не входи.

Карим расположился у самого конца стойки бара «Аль Джазир» и ждал прихода назначившего ему встречу Неззы, глядя на дверь. Поэтому он заметил стройную женскую фигуру, остановившуюся на противоположной стороне площади Гинье. Женщина смотрела на него, вернее, на бар. Она показалась ему знакомой, но он не сразу узнал девушку, которую несколькими днями раньше видел с журналистом. Амель… фамилию он забыл.

В твердой уверенности, что она не может оказаться здесь в одиночестве или случайно, агент тщетно старался разглядеть поблизости ее собрата.

С выражением некоторого сомнения на лице девушка внимательно рассматривала фасад кафе. Феннек видел, как тревожно и неуверенно она озиралась по сторонам. Казалось, она находится во власти внутреннего конфликта, и агент боялся, что догадывается о его причинах.

Очень плохая идея.

Она направилась к «Аль Джазиру». В долю секунды Карим принял решение. Оставив барную стойку, он распахнул дверь и расположился в проеме, прямо у нее перед носом, сверля взглядом эту сумасшедшую. Вид он принял самый устрашающий и вскоре понял, что девушка его заметила.

Они издали пристально вглядывались друг в друга.

Амель миновала середину площади.

Внешне невозмутимый, Феннек медленно скрестил руки на груди. Чем ближе девушка подходила к своей цели, тем меньше в ней ощущалась уверенность. И все же она не отказалась от своего намерения.

Карим незаметно перенес центр тяжести с одной ноги на другую.

— Вали отсюда!

Если она попытается прорваться силой, за нее возьмутся другие. Возможно, им захочется проследить за ней, чтобы понять, что ей надо. Дело принимало опасный оборот для них обоих. Для нее, потому что Мохаммед и его сбиры не любят любопытных, а для него, потому что еще меньше они любят лжецов.

Еще несколько шагов.

— Отстань.

Взгляд Феннека стал еще суровее.

— Убирайся!

В последний момент, уже оказавшись прямо перед ним, молодая женщина опустила голову, свернула и пошла по тротуару направо.

Карим выдохнул.

— Что там случилось, гуйа? — Прямо у него за спиной раздался голос Салаха. Проследив взглядом в том направлении, куда смотрел агент, он как раз успел заметить сворачивающую за угол Амель. Хозяин бара расхохотался. — Ты слишком много времени проводишь в одиночестве, брат. Нашел бы ты себе женщину настоящую. Не такую, как эта. Эта тебе не подходит. Пойдем, я угощу тебя кофе.

Амель собиралась войти в подъезд своего дома, когда на противоположной стороне улицы увидела выходящего из автомобиля отца. Он махнул дочери рукой, и она пошла ему навстречу. Они обнялись.

— Что ты здесь делаешь? Пойдем к нам.

— Нет, нет. Не хочу вас беспокоить. — Верен себе ее скромный отец.

— Пойдем же…

— Нет, и так хорошо. Дай посмотреть на тебя.

Амель слегка отстранилась, ощутила прикосновение к своим рукам родных старческих ладоней, шершавых и теплых, и робко улыбнулась.

— У тебя усталый вид, Мели.

Имя как воспоминание о другой жизни, более простой. Родители наградили ее им, когда узнали о существовании слова мели-мело.[177] С тех пор им всегда казалось, что оно очень подходит их младшей дочери.

— Давно ждешь?

— Около часу. — В голосе отца не прозвучало никакого упрека. — Но у меня с собой книжка, так что я не скучал. — Он помолчал и снова взглянул на нее. — Мы за тебя беспокоимся. — И больше ничего не добавил.

Амель не стала заострять внимание на этом «мы»; возможно, это просто оборот речи, но ей было приятно.

— Не стоит. Все в порядке.

— Ты уверена?

— Да, не волнуйся. Просто устала на работе.

— Все идет, как тебе хочется?

— Да, баба.[178] — Нет, не все, но ей не хотелось говорить об этом.

Инцидент возле бара заставил ее прозреть. Амель понимала, что была не на высоте, и это ей было неприятно. Бросить Ружара, бросить свою работу — не этого она хотела. Амель испытывала глубокий стыд за свою маленькую трусость. Пора сделать выбор, перестать жалеть себя и держать удар. Она распрямилась, изобразила широкую улыбку. К тому же она сердилась на себя за мгновенную слабость, спровоцировавшую сегодняшний вечерний визит.

Это в последний раз.

Внезапно отец и дочь бросились друг другу в объятия и надолго застыли. Потом они простились. Отец сел в машину и уехал. В лифте Амель осознала, что он не задал ей ни единого вопроса о Сильвене.

Мустафа Фодиль скулил, плакал и непрерывно шмыгал носом. Он говорил, выкладывал, выдавал все о себе, своей семье, своей жизни. Еще и еще, он объяснялся, оправдывался. Линкса уже тошнило от его откровений. В рыданиях плавились доспехи безжалостного вояки, в которые Фодиль был облачен все эти годы.

Линкс, возможно, даже пожалел бы Мустафу, если бы его так не раздражал этот ставший от волнения визгливым голос. Пленника даже не надо было принуждать: похищение и первые двадцать четыре часа подготовки в результате полностью сломили его сопротивление. Оно уже и так было достаточно подорвано несколькими только что пережитыми тревожными днями. В представлении Фодиля остракизм, которому он подвергся со стороны своих бывших товарищей после ареста, мог означать только две вещи: окончательное отторжение или скорое устранение.