Избранный выжить - Ежи Эйнхорн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда война кончилась, мы узнали, что первый поезд отправился в Бухенвальд, а заключенных со второго, ушедшего 16 января, распределили между лагерями Гросс-Розен и Равенсбрюк – это все лагеря в рейхе.
Многие из ченстоховских евреев умерли в этих лагерях, другие погибли во время так называемых «маршей смерти» – это произойдет несколько месяцев спустя. Союзники уже начнут наступление на западном фронте, но еще до того, как немецкий фронт еще не развалится окончательно, и американцам и англичанам удастся спасти совсем немногих из тех, кто остался в живых.
Спаслись только несколько сотен из шести с лишним тысяч пленников, отправленных в Германию двумя поездами. Среди них Генек Хофман и Самуэль Яновский. Самуэль женится потом на хорошенькой Марысе Бялек, она тоже была узницей в Хасаг. Они станут нашими лучшими друзьями в Швеции – те, кто выжил, даже по прошествии многих лет чувствуют общность, причастность к пониманию, недоступному людям, не прошедшим через то, через что прошли мы.
Ни муж Каролы, ни брат Пинкуса не выживут. Мы, кто остался в Хасаг-Пельцери, после того, как ушли оба поезда, вытянули счастливый билет, нам выпала почти неправдоподобная удача, которую никто не мог предвидеть.
Единственный раз немцам не удалось завершить свой план, но не потому, что они этого не хотели – им помешала совершенно неожиданная и необычная военная операция.
Избранный выжить
К вечеру 16 января мы слышим далекие раскаты орудий. Появившийся Лолек Таубенблатт, тощий, темноволосый заключенный – он ездил со своим мастером в Ченстохову – рассказывает, что советские танки прорвались в пригороды Ченстоховы, и немцы пытаются выбить их оттуда. Мастер показал ему на какой-то сгоревший танк и сказал, что это советский. Трудно поверить в то, что он рассказывает, но мы же слышим орудийную стрельбу! Неужели это возможно? Дальше развивать эту мысль никто не решается.
В одиннадцать часов в хозяйственном отделении появляется Штиглиц. Я его не видел, но другие рассказывали, что он пришел попрощаться.
Почти никто из нас не спит этой ночью. Мы лежим и пытаемся заснуть, никто не знает, что будет завтра. Уже очень поздно, но заснуть не удается. Наконец я проваливаюсь в сон.
Рано утром 17 января меня разбудили возбужденные голоса, я тихо оделся и вышел. Почти все уже встали.
Здание хозяйственного отделения находится поблизости от входа в Колонию. Ворота настежь открыты, около ворот стоят несколько польских пожарников, которым, похоже, нет никакого дела, кто входит или выходит из лагеря. Ни одного немца. Мне объясняют, что немцы ночью уехали, была паника, они оставили в Колонии много провизии и всякого добра. Появляются Сара и Пинкус, они растеряны и удивлены – что произошло?
Я смотрю на заключенных, снующих взад-вперед через ворота, проход через которые был для нас до этого строго воспрещен. Не сон ли это – немцы сбежали и не успели нас забрать? Нас, оставшихся немногих заключенных в Хасаг-Пельцери? Я начинаю сопоставлять рассказ Лолека о советских танках и прощальный визит Штиглица – похоже, что все так и есть. Я останавливаю чуть ли не каждого – что, неужели немцы сбежали? Кто-то с радостной улыбкой подтверждает: «Все до единого!», а другие так заняты, что даже не отвечают.
Я чувствую, как во мне поднимается робкая поначалу радость. Хотя все это время я надеялся и ждал, что должно что-то случиться, что мы должны спастись, мне трудно поверить, что этот миг – вот он, что это то, чего я ожидал: немцы исчезли, как по волшебству, а мы остались. И мы свободны.
Но все произошло не так, как мне мечталось – а где же солдаты, где же наши спасители?
Мы возвращаемся в нашу комнату, чтобы решить – что делать дальше. Практичная Сара сразу начинает отбирать вещи, которые мы должны захватить с собой, когда уйдем из лагеря, а я снова выхожу на территорию – мне хочется разузнать побольше.
Польские пожарники стоят в своих синих мундирах с красными галунами, один из них даже держит в руке блестящую латунную каску – им велели стоять у ворот, но они не уверены – надо ли им продолжать выполнять приказы немцев? Они стоят и ничего не предпринимают, а тем временем все больше и больше заключенных входит и выходит из открытых ворот.
Пленников привлекают брошенные немцами в спешке квартиры в Колонии – там есть все, чего мы так долго были лишены. В лагере вдруг появляются необычно одетые заключенные – на ком-то синий элегантный двубортный пиджак поверх лагерного тряпья, кто-то в дорогой темно-коричневой кожаной куртке, из-под нее торчат драные лагерные портки. Многие несут обувь, постельное белье, ковры – и, конечно, продукты. Один из наших прибежал, чтобы взять с собой своих изголодавшихся товарищей – он с горящими глазами рассказывает, что там полно маргарина, масла, мяса, растительного жира – продукты, которых мы не только не ели, но и не видели с незапамятных времен.
После долгого изнурительного недоедания, измученные голодом и ошарашенные свалившимся на них богатством, многие стараются наесться досыта, они поглощают все без разбора, в первую очередь жирную пищу, которой нам так не хватало. В тот же день у многих начинается страшный понос, в лагере десятки больных, а один их пленников умер на второй день после освобождения.
Мне почему-то не хочется принимать участия в начавшемся пире. Я вдруг осознаю, что надо скорее уходить. И неожиданно мне становится грустно: настало время расстаться с моими товарищами.
В нашей комнате позади мастерской, которую Сара, несмотря ни на что, всегда тщательно прибирала, царит невероятный беспорядок. Сара, Пинкус и Роман уже одеты. Они натянули на себя более или менее сохранившиеся тряпки из нашей совершенно износившейся одежды – мы хотим как можно скорее вернуться в Ченстохову, посмотреть, что осталось от того, что когда-то было нашим домом по Аллее Свободы 3/5. Все наше имущество разложено на двух кроватях – поразительно, сколько барахла может уместиться в крошечной комнате с двумя парами двухэтажных нар по стенам почти без промежутка между ними.
У Сары жив ее корсет с зашитыми в швы драгоценными камушками – я не знаю, продала ли она что-нибудь из них. Пинкус сохранил зеленый матерчатый пакет со швейцарской страховкой, он рассчитывает, что по ней можно получить какие-то деньги. Это его гарантия на будущее. Я беру свои учебники, у Романа тоже есть какие-то книги… и когда мы выходим из ворот лагеря, у каждого
