Злые боги Нью-Йорка - Линдси Фэй

– Никак не поспоришь, – сказала она, хлопнув в ладоши. – Вы… пожалуйста, скажите еще раз. Что это за слово для человека, который так сильно проигрывает в карты?

– Тупица, – ответил Вал. – И для меня честь проиграть столь несгибаемому республиканцу, как вы, хотя еще большая честь – обучать вас жаргону. Тимоти Уайлд, «медная звезда»! Выглядишь, будто смерть прошла мимо, решив, что уже сделала свою работу. И ты потерял свою повязку, хотя так даже круче.

– Это замечательно, видеть вас, – сказал я. – Мне нужно задать Птичке вопрос.

– Она, верно, еще не спит, – ответила миссис Боэм, плеснув в стакан Валентайна еще джина, а потом, с германской деликатностью, отпив из своего. – Если вы поторопитесь.

Птичка еще не спала, хотя уже свернулась калачиком на кроватке, выкаченной из-под кровати миссис Боэм. Занавески на окне были отдернуты. Когда я тихо вошел, подбородок Птички нетерпеливо дернулся в мою сторону.

– С вами все хорошо, – сказала она. – Я знала, что так и будет. Мистер Вэ сказал, вы пошли не в такое место, откуда не сможете выкрутиться.

– Так и есть. Птичка, ты не против, если я спрошу тебя кое о чем?

Птичка легко села и заправила ноги под покрывало.

– Когда ты говорила, давно, что я целовал девушку на картинке, которую нарисовал, – тихо спросил я, – что ты имела в виду? Тебя это тогда беспокоило, и ты знаешь Мерси Андерхилл. Ты должна была встречать ее, там, где жила раньше.

– Ох, – прошептала Птичка. – Да.

Она раздумывала над вопросом чуть дольше, чем следовало. Достаточно долго, и я понял: она предполагает, что ответ мне не понравится. Но вопрос мучил меня, и я ждал.

– Ну, понимаете, я не очень хорошо о ней думала. Она занималась… тем же самым, именно тем, что и я, но могла приходить и уходить, когда захочет, а я – нет, и раз у вас был ее рисунок, я подумала…

Птичка умолкла, озадаченно нахмурилась.

– Я подумала, она ваша любовница, если у вас ее рисунок. Но я ее не понимала. Кому захочется просто так, если… и если можно уйти, зачем…

– Тише, тише, – сказал я, видя, что она начинает теряться. – Спасибо, что сказала мне. Это нелегко понять, но мне хочется, чтобы ты знала… она желала, чтобы вы жили лучше. Смекаешь, да?

– Наверное, да, – кивнув, прошептала Птичка. – Все остальные ее любили. Кроме меня. Но если вы попросите меня по правде полюбить мисс Андерхилл, а не притворяться, я постараюсь.

– Нет, я никогда не стану об этом просить. – Я сжал ее плечо, всего раз. – Есть и так немало людей, которые ее любят. Больше никто не будет решать за тебя, кого тебе любить.

Я спустился вниз как раз вовремя, чтобы увидеть, как Валентайн выскальзывает за дверь. И я поспешил за ним. Один раз я уже совершил ошибку, не пойдя за братом, и не собирался так скоро повторять ее. Вал услышал, как хлопнула дверь, и оглянулся, стоя на нижней из трех ступенек нашего крыльца. Не подозрительно. Но осторожно. Я устало стянул с себя шляпу, поднял бровь на более выразительной половине своего лица и сказал:

– Все кончено. Я разобрался с делом.

– Хвастунишка. – Вал выудил из кармана сигару и засунул ее в рот.

– И это все, что ты хочешь сказать?

– Блеск, – подмигнув, ответил Вал.

– И ты не хочешь узнать, что случилось?

– Узнаю завтра от Мэтселла. Он лучше рассказывает.

– Ну, ты и мерзавец, – восхитился я.

– Если ты заинтересован, чтобы я утром узнал об этом побольше, не стоит сейчас переливать из пустого в порожнее, – посоветовал мой брат, взглянув на карманные часы. – В любом случае, сейчас я ухожу на подпольную партийную встречу. Буду глазеть на пару десятков ирландцев и решать, кто из них подходить для охраны избирательных урн. Так что не трать мое время, Тим.

– По поводу сегодняшнего дня, – упорствовал я, прислонясь к стене дома. – Ты проводил сюда Птичку и миссис Боэм. Это было вполне бене. Ты сделал для меня хорошее дело. Но оставаться с ними до моего прихода, не зная, когда я вернусь?..

– Ммм? – ответил Вал.

Он уже выискивал взглядом экипаж. Спустился на Элизабет-стрит и не обращал на меня внимания. Именно так, как он всегда поступал.

Это просто бесило.

– Спасибо, – крикнул я.

Валентайн, стоя посреди улицы, пожал плечами. Он оглянулся на меня, мешки под глазами посветлели на пару унций.

– Ничего особого.

– Увидимся завтра в «Крови свободы». И постарайся к моему приходу не накачаться морфином до полусмерти, ладно?

Валентайн ухватил гримасу, которая всегда появлялась на его лице, когда он смеялся. Но она почти сразу исчезла, и на ее месте возникла сверкающая волчья усмешка.

– Звучит круто. А тем временем, мой Тим, постарайся не строить из себя такого кромешного молокососа, лады?

– Ну, вроде по-честному, – искренне ответил я.

Я никогда больше не возвращался в церковь на Пайн-стрит или в дом Андерхиллов.

Мистер Пист, которому я полностью доверился во время нашей совместной трапезы, «обнаружил» тело получасом позже. Поскольку я дал ему ключи и все остальное. Преподобный Андерхилл был, очевидно, задушен насмерть, но никаких свидетелей не нашлось. Ни улик. Ни подозреваемых. Ужасное преступление, и явно убийство.

Но что в таких обстоятельствах могут сделать «медные звезды»?

Мой сослуживец проследил, чтобы преподобный был похоронен всего через пять часов, в тихом месте под яблонями на церковном кладбище Пайн-стрит. Как мы позднее узнали, земля преподобного привязана к его пасторату. И в любом случае, он много лет занимался благотворительностью, удовлетворяя нужды бедных протестантских семей. После похорон остался только дом, принадлежащий приходу, и его обстановка, единственная ценность которой заключалась в воспоминаниях. Его обширная библиотека по завещанию отошла соседней бесплатной школе. «В этом весь он», – подумал я. Похоже, Томасу Андерхиллу ни разу не пришло в голову, что его дочери может потребоваться больше, чем у нее есть, когда столь многие владеют столь малым.

И я не собирался прощать его за это.

Проспав несколько скудных часов, я всю ночь сидел дома и ждал стука в дверь.

Услышав нерешительное постукивание, я вышел и забрал небольшой мешочек у практически беззубой нищенки. Дал ей монетку за хлопоты, хотя она сказала, что ей уже хорошо заплатили, чтобы она не заглядывала в мешок. И если она заглянет, отправитель узнает об этом, и ее будут жрать свиньи, когда она будет мертвой лежать на улице. Я спросил, откуда она пришла, и она указала на бакалею в полуквартале отсюда. С крыльца лавки на нас смотрел молчаливый и невеселый мужчина в соломенной шляпе.

Правда, я его не знал. Я поблагодарил потертую молли, засунул посылку в карман и зашагал к Пайн-стрит.

Но я так до нее и не дошел. Пройдя ряд скромных кирпичных домов с ярко окрашенными белыми перемычками и уже третий раз подряд следя, как на город опускается маслянистое и густое утро, я заметил Мерси, идущую в противоположном направлении. Иначе говоря, мне навстречу.

На Мерси было плохо сидящее серое платье. Из вороха церковных пожертвований, догадался я, слишком чистое и аккуратно пошитое. Юбка колокольчиком была немного свободна в талии; правда, и широкий ворот открывал одно плечо больше обычного. Мерси более-менее уложила волосы, и даже отсюда я видел, что губы у нее в пузырьках, а руки в нескольких местах перевязаны.

Я думал: «Вот как выглядит Мерси в сером поношенном платье в последний раз, когда ты ее видишь», – когда мы встретились точно посередине западного тротуара Перл-стрит.

– Мистер Уайлд, – сказала она.

– Привет, – сказал я.

Уже неплохо.

– Мой отец умер, – пробормотала она. – Вы там были, вы… вы знаете, я думаю.

– Да.

– Полицейский был добр, но он не позволил мне посмотреть. И он сказал, убит. Но все было не так. Я ему не верю.

– Мне очень жаль.

– Вы не должны извиняться. Вы помогли. Вы не хотите, чтобы я знала… знала правду.

Она заплакала, но ненадолго. Уголки ее глаз были розовыми, немного блестящими, но злой красный цвет, последствия ледяной ванны, уже исчез. Глаза были очень синими, волосы – очень густыми и очень темными. Правда, Мерси до сих пор не задала мне ни одного вопроса, и я внезапно понял, почему. Понял, что с ней случилось, – мрачные и уродливые открытия, выставленные наружу тайны, вспыхивающие, едва их коснешься… И если ты узнаешь больше, лучше они не станут. Я задумался, услышу ли еще раз, как Мерси задает вопрос.

– Зарытых детей вскрывали, – спокойно сказал я ей. – Их не оскверняли, после смерти доктор Палсгрейв проводил аутопсию, для исследований. Все получилось довольно сложно, но лучше, чем мы надеялись. Я не арестовал его, и не собираюсь. Но я хочу, чтобы вы знали – все… закончилось.

Я ничего не сказал о Маркасе и церковной двери. Это зрелище и так стояло у нее перед глазами, а она смотрела на меня и молчала, растерянней и несчастней любого виденного мной существа.