Восставшая Луна - Роберт Хайнлайн

Этот тип был почти что в здравом уме — просто литературный критик, создание столь же безобидное, как мёртвые дрожжи в пиве. Но были и такие… Взять, к примеру, ту женщину, которая всё и всех ненавидела. Она была тут как тут, вместе со своим списком; она зачитала его вслух и внесла предложение о том, чтобы его целиком включили в Декларацию Независимости, «чтобы народы Терры знали, что мы цивилизованны и можем занять своё место среди прочих представителей человечества!».

Проф не только позволил ей безнаказанно выступить с подобными предложениями, он ещё и всячески поощрял её, позволяя ей говорить за счёт других, желающих высказаться, затем крайне любезно поставил её предложения на голосование, хотя они даже не были одобрены. Конгресс действовал согласно правилам, для выработки которых потребовалось несколько дней непрерывных свар; проф был знаком с этими правилами, но следовал им, только когда это было ему выгодно. Предложение этой дамы было провалено под громкие крики, и она удалилась.

Затем кто-то встал и сказал, что такой длинный список, конечно, не следует включать в Декларацию, но почему бы не включить в неё некоторые основные принципы? Возможно, следовало бы включить в неё заявление, что государство Свободная Луна гарантирует всем свободу, равенство и безопасность? Не надо излишней детализации, только основные принципы, которые, как известно, представляют собой истинные цели правительства.

Да, это вполне правильно, такое предложение вполне можно принять, но нужно написать «гарантирует свободу, равенство, мир и безопасность» — правильно, товарищи? Они устроили целую свару по поводу того, включается ли в понятие «свобода» свобода от платы за воздух, или бесплатный воздух является частью понятия «безопасность»? Почему бы не перестраховаться и прямо не включить в этот перечень ещё и «бесплатный воздух»? Поступило предложение усовершенствовать формулировку и включить «бесплатные воздух и воду» — потому что если у вас нет воздуха и воды, то у вас нет ни свободы, ни безопасности.

Воздуха, воды и пищи.

Воздуха, воды, пищи и пространства.

Воздуха, воды, пищи, пространства и тепла.

Нет, давайте вместо слова «тепло» напишем слово «энергия». Тогда список будет исчерпывающим. В него будет включено абсолютно всё.

Приятель, да ты что, с ума сошёл? Это совсем не всё, ты кое-что упустил. И это твоё упущение — оскорбление всему женскому роду. Давай-ка выходи и скажи это ещё разок! Дайте мне закончить. Мы должны без обиняков сказать им, что мы не допустим больше посадки ни одного корабля, если только на его борту не будет по меньшей мере равного количества женщин и мужчин. Я сказал, по меньшей мере — и я не буду ничего принимать до тех пор, пока вопрос с иммиграцией не будет урегулирован должным образом.

Ямочки не исчезали со щёк профа.

Я начал понимать, почему проф весь день отсыпался, не надевая на себя грузил. Что касается меня, то я был очень усталым, поскольку весь день, не снимая скафандра, занимался тем, что врезал в грунт у катапульты последний из перемещённых туда баллистических радаров. Устали все; к полуночи толпа начала редеть, поскольку люди пребывали в полной уверенности, что сегодня ночью не будет приниматься никаких окончательных решений. Кроме того, им надоело выслушивать, как другие, а не они сами, несут всякую чушь.

Было уже за полночь, когда кто-то поинтересовался: почему Декларация была датирована четвёртым числом, тогда как сегодня только второе? Проф мягко возразил, что было уже не второе, а третье и не похоже, что Декларация будет оглашена раньше, чем четвёртого, а дата 4 июля имела символический смысл, который вполне мог сыграть нам на руку[17].

Когда стало известно, что до 4 июля ничего, скорее всего, не будет решено, некоторые разошлись. Но я кое-что подметил: по мере того как зал пустел с уходом одних людей, он заполнялся другими. Одно из только что освободившихся кресел занял Фин Нильсен. Появился товарищ Клейтон из Гонконга, сжал рукой моё плечо, улыбнулся Вайо, затем нашёл себе место и сел.

Внизу, в первых рядах, я заметил своих молодых помощников — Слима и Хейзел. Я как раз размышлял о том, что мне придётся подтвердить перед Мамой алиби Хейзел — сказать, что задержал её по партийным делам, — когда, с крайним удивлением, увидел рядом с ними Маму собственной персоной. И Сидрис. И Грега, который, по всем предположениям, должен был сейчас находиться на новой катапульте.

Я огляделся вокруг и увидел ещё около дюжины знакомых лиц — ночного редактора «Лунной Правды», генерального менеджера «Лунохода» и других товарищей, каждый из которых был проверен нами в деле. Я начал понимать, что проф просто подтасовал колоду. В Конгрессе не было фиксированного членства, и у наших верных товарищей было не меньше прав появиться здесь, чем у тех, кто в течение месяца занимался пустопорожней болтовнёй. Теперь в этом зале заседали они и голосовали против принятия всяких поправок.

Около трёх часов, когда я уже начал прикидывать, сколько ещё смогу выдержать, кто-то передал профу записку. Он прочёл её, стукнул председательским молоточком и сказал:

— Адам Селен просит вас уделить ему внимание. Полагаю, вы единогласно одобряете это?

Снова вспыхнул висевший за трибуной экран, и Адам сказал, что внимательно следил за обсуждением и его весьма воодушевляет, что он услышал такое количество содержательной и конструктивной критики. Но нельзя ли ему высказать одно предложение? Почему бы не признать, что ни один из написанных документов не бывает совершенен? Если эта Декларация устраивает их в принципе, почему бы не отложить доведение её до совершенства на потом и не принять её в нынешнем виде?

— Уважаемый председатель, я вношу такое предложение.

Его предложение приняли под крики одобрения.

— Имеются какие-нибудь возражения? — спросил проф. Он ожидал, подняв молоточек.

Человек, выступавший как раз в тот момент, когда Адам попросил слова, сказал:

— Ну… Я всё же настаиваю на том, что это деепричастный оборот, но ладно, пусть уж остаётся как есть.

Проф стукнул своим молоточком:

— Итак, принято.

Затем мы подходили один за другим и ставили подписи на большом свитке, «присланном из офиса Адама», — я заметил, что подпись самого Адама там уже была. Я поставил свою подпись прямо под подписью Хейзел — девочка уже выучилась писать, хотя её образование всё ещё хромало. Буквы, которыми она написала своё имя, были несколько кривыми, зато она написала их крупно и с гордостью. Товарищ Клейтон сначала написал свою партийную кличку, затем написал буквами своё настоящее имя, а затем поставил свою подпись на японском языке — три малюсенькие картинки, одна под другой. Два товарища вместо подписи поставили крестики, которые были тут же засвидетельствованы.